сти новеллы, не так ли?
     - Я не писал новелл в юности.  Просто, как мне кажется,  эти  темы  в
сегодняшней России запрещены, ибо существуют, насколько мне известно, лишь
две темы, санкционированные Кремлем: коллективизация и индустриализация.
     Борцов ответил, по-прежнему снисходительно посмеиваясь:
     - И коллективизация и индустриализация  невозможны  без  столкновения
любви и ненависти, юности и  дряхлости,  террора  и  принуждения.  Кстати,
какие книги советских писателей вы читали?
     - Кто кого интервьюирует,  мистер  Борцов?  -  спросил  журналист  из
"Вашингтон пост". - Мы вас или вы нас?
     - Демократия предполагает взаимность вопроса и ответа.
     - Вы женаты?
     - Я женат, но правильнее было бы спросить: "Вы влюблены?"
     - Вы влюблены, мсье Борцов?
     - Я отвечаю на свои же вопросы лишь самому себе.
     - У вас есть дети?
     - Нет.
     - Какое человеческое качество вы цените превыше других?
     - Талантливость.
     - Ваш самый любимый писатель?
     - Вопрос деспотичен.  У меня много любимых писателей. Одного писателя
любить невозможно - это свидетельствует о вашей малой начитанности.
     - Правда ли, что вы  являетесь  резидентом  Коминтерна  в  Европе?  -
спросил корреспондент "Берлинер цайт".
     - Лично мне об этом неизвестно.
     - Я  представляю  здесь  газету  "Жице  Варшавы",  -  сказал  молодой
журналист, поднимаясь. - Пан Борцов,  вы  утверждаете,  что  представляете
свободную  литературу  демократического  государства.  Не  видите  ли   вы
парадокса в том, что утверждаете себя свободной личностью, в то время  как
в вашей стране отсутствует многопартийная система?
     - По-моему, вы смешиваете свободу личности с многопартийной системой.
Эти понятия между собой не связаны,  хотя  я  убежден  -  исторически  они
развивались параллельно. Строго говоря, свобода личности может развиваться
и при многопартийной, и при однопартийной демократии.  Вопрос в  том,  как
относиться к понятию  свободы  личности.  С  моей  точки  зрения,  свобода
личности - суть свободы развития заложенных в личности задатков.  Вопрос о
том, сколько партий ссорятся в парламенте, не имеет отношения  к  развитию
задатков в индивидууме.  Сколько партий в Советском Союзе?  Одна.  Сколько
партий в Соединенных  Штатах?  Две.  Следовательно,  по  вашей  логике,  в
Соединенных Штатах в два раза больше демократии, чем  в  Советском  Союзе?
Сколько партий во Франции? Шестнадцать.  Следовательно, во Франции свободы
в  восемь  раз  больше,  чем  в  Соединенных  Штатах?  Счет  в  математике
начинается с единицы, а не с двойки.  Я взорвал ваш вопрос. Я не  дал  вам
развернутого ответа.  Я считаю своим ответом  на  ваш  вопрос  книги  моих
друзей, советских писателей, мои книги... Может быть, поначалу вам следует
прочитать книги моих друзей.  Тогда мы будем говорить на равных,  тоща  вы
будете доказательны.
     - Могу я просить мистера  Борцова  о  личной  беседе?  -  поднявшись,
спросил Пальма.
     - Просить можно кого угодно и о чем угодно, - улыбнулся Борцов.  -  В
двенадцать часов ночи я буду у себя в номере, милости прошу.  Еще вопросы,
господа?



                                   Бургос, 1938, 6 августа, 9 час. 49 мин.
__________________________________________________________________________

     Штирлиц на всякий случай проверился: свернул в маленький  переулок  и
подождал, не покажется ли сзади хвост. Он в общем-то был уверен в том, что
чист, но, поскольку он сейчас ехал на квартиру, куда раз в месяц  приходил
резидент советской разведки, известный Яну Пальма как Вольф, в  Лондоне  -
как Бэйзил, а Исаеву - как Василий Ромадин, Штирлиц был особенно тщателен:
хвост мог притащить за собой  Вольф,  а  это  было  равнозначно  обоюдному
провалу.
     Сегодня на рассвете, когда Хаген разыскал его и сообщил, что  найдено
тело  Лерста  и  что  пришло  предписание  брать  Пальма  как    человека,
подозреваемого в убийстве,  Штирлиц  успел  позвонить  по  известному  ему
телефону и сказать, что "вчера он условился о встрече с девушкой из кабаре
"Лас  Брохас",  но,  к  сожалению,  дела  помешают  ему    воспользоваться
заказанным для них номером".  Это был пароль, который означал для  Вольфа,
сидевшего в горах у партизан, сигнал тревоги и вызов в Бургос, на  Кальеде
ла Энсенада.  Здесь было удобно, потому что старый дом имел два выхода - и
на шумную улицу, где можно затеряться в толпе, и в тихий переулок с  тремя
проходными дворами.
     Штирлиц пришел на встречу за  две  минуты  до  условленного  времени.
Дверь ему открыла Клаудиа.  Итальянка,  она  содержала  эту  квартиру  уже
полгода,  не  сомневаясь,  что  работает  на  разведку  Гейдриха.  Штирлиц
несколько раз принимал здесь своих испанских "гостей" и  дважды  дипломата
из итальянского посольства.  Штирлиц написал в свое время рапорт в Берлин,
что работает с Клаудией, - несколько раз он возил ее на  корриду,  брал  в
горы, когда  ездил  ловить  рыбу.  Женщина  была  влюблена  в  него,  хотя
считалась обрученной с офицером, воевавшим на фронте.
     - Добрый день, моя прелесть, - сказал Штирлиц, погладив ее по щеке, -
идите к себе и не высовывайте носа: я жду гостя.
     Он постоял в сумрачной, пахнувшей  темнотой  прихожей,  пока  Клаудиа
ушла в дальнюю комнату, придвинул к двери стул, чтобы услышать, если дверь
откроется,  и  сел  на маленькую софу возле вешалки,  сделанной из оленьих
рогов.
     Направо была "жилая" комната Штирлица, а налево -  ателье:  здесь,  в
Испании, он начал заниматься живописью.  Это была единственная возможность
отдохнуть: цвета Испании таковы, что  сами  по  себе  просятся  на  холст.
Штирлиц писал маслом и гуашью.  Когда  он  Стоял  у  мольберта,  наступало
расслабление, и он ощущал цвет, форму и солнце, все время  солнце:  такова
уж Испания - здесь во всем чувствуется особое, желтое, синее, дымно-серое,
раскаленно-красное, голубоватое, белое солнце...


     "Вася придет через полторы минуты, - устало подумал  Штирлиц,  закрыв
глаза. - Не Вася. Вольф. Какой, к черту, Вася?! Нельзя позволять себе даже
в мыслях называть его Васей...  Ну и что мы сделаем - даже вдвоем - за  то
время, которое нам отпущено? Нельзя, чтобы Дориана увезли в Берлин.  Черт,
отчего так болит желудок? Эти бесы в кабаках здесь легко продаются,  могут
сыпануть какой-нибудь  гадости  проклятому  немецкому  дипломату,  который
никак не соглашается подвербоваться ни к грекам, ни к мексиканцам... Самые
могучие разведки  мира!  Зуд  в  простате,  а  не  разведки,  а  ведь  как
суетятся... Кто, интересно, через них работает? Мои шефы из СД или Лондон?
Или  Париж?  Или?..  Гробанут  ведь  за  милую   душу    от    чрезмерного
энтузиазма..."
     Штирлиц открыл один глаз и посмотрел на часы.  Прошло полторы минуты.
В дверь постучали. Штирлиц поднялся и негромко сказал:
     - Входите. Не заперто.
     Он сказал  это  по-итальянски:  о  том,  что  вокруг  него  вертелись
"римляне", он написал в свое время официальный рапорт Лерсту и получил его
санкцию продолжать встречи. На всякий случай, пока они с Вольфом не ушли в
комнату и не включили музыку, здесь,  возле  лестничной  площадки,  стоило
соблюдать осторожность.
     Вольф был в  больших  очках  и  в  берете,  гладко  обтягивавшем  его
шевелюру; голова поэтому казалась лысой.  Он  специально  подбривал  виски
очень высоко, чтобы сохранялась эта иллюзия, когда приходил из отряда, где
была рация, в Бургос.
     Они обменялись молчаливым рукопожатием и  пошли  в  комнату,  окна  в
которой были забраны толстыми  деревянными  ставнями  -  даже  днем  здесь
поэтому бывало прохладно.
     Вольф выслушал Штирлица молча, тяжело нахмурившись.
     - Это страшно, - сказал он. - Я уж не говорю о  том,  что  в  Берлине
бедняге Дориану будет крышка...
     - Эмоциональную оценку я бы дал более конкретную, - хмыкнул  Штирлиц.
- Нас с тобой ожидает аналогичная крышка. Какие предложения?
     - Никаких.
     - Смешно выходить на связь с центром только для того, чтобы  сообщить
им эту новость. Надо выходить с предложениями.
     - Выкрасть Дориана можно?
     Штирлиц отрицательно покачал головой.
     - Даже если мы пойдем на риск устроить нападение на твою контору?
     - Когда Хаген почувствует, что вы одолеваете, он пристрелит  Дориана.
Кофе хочешь?
     - Нет. Воды хочу.
     - По-моему, у Клаудии нет холодной воды.  У нее всегда есть  холодное
тинто*.
     _______________
          * Т и н т о - сорт красного вина (исп.)

     - Угости холодным тинто.
     - Сейчас схожу на кухню.
     Штирлиц убавил громкость в старинном граммофоне, но  Вольф  остановил
его:
     - Пусть играет, я люблю это танго.
     Штирлиц вернулся через минуту с холодным глиняным  кувшином  и  двумя
стаканами.
     - Смотри, - сказал Штирлиц, -  этот  высокий  граненый  стакан  похож
на...
     - Да... Только у нас из таких пьют водку...
     - Слушай, а в Барселоне есть немецкий "юнкерс"?
     Вольф долго пил красное вино.  Он делал маленькие глотки,  глядя  при
этом на Штирлица, и тот заметил, как в уголках четко очерченного  рта  его
товарища появилась улыбка.  Вольф  поставил  стакан  на  стол,  достал  из
кармана платок, вытер грани так, чтобы не остались следы пальцев,  закурил
и сказал:
     - Ты чрезвычайно хитрый человек.
     - Ну и как ты оцениваешь это мое качество?
     - Я оцениваю его самым положительным образом, несмотря на то, что  ни
в Барселоне, ни в Мадриде "юнкерсов" у республиканцев пока нет...



                                                               Прага, 1934
__________________________________________________________________________

     Борцов спросил:
     - Вы проверились?
     - Что-что? - не понял Пальма.
     - Никто за вами не шел?
     - Так я же спросил на пресс-конференции, могу ли я вас  навестить,  и
все слышали ваш ответ.
     Борцов  перевел  шкалу  приемника  на  другую  станцию  -  передавали
последние известия из Вены.
     - Это все верно, - сказал он, медленно стягивая через голову галстук,
- только выходить вам отсюда придется с саквояжем, в котором лежат деньги,
много денег, и провозить их вам придется через границу - нелегально, вот в
чем вся штука. Сунут вам провокацию тут. - что тогда?
     Пальма усмехнулся:
     -  Мне  говорили,  что  ваши  люди  очень   боятся    провокаций    в
демократических странах.
     - Где-где?
     - Ну, здесь... На Западе...
     - А вы не боитесь?
     - Не боюсь.
     - Ну, ну...
     Борцов подвинул носком туфли большой, свиной  кожи  портфель  к  ноге
Яна.  Пальма заметил, что Борцов не расставался  с  этим  портфелем  и  на
пресс-конференции в "Амбассадоре".
     - Это для Вены?
     - Да.
     - Чьи это деньги?
     - Наши.
     - Чьи? - повторил Пальма.
     - Это деньги наших людей... Они собрали их в ячейках МОПРа. Наши люди
живут еще далеко не так хорошо - я имею в виду материальный аспект, -  как
нам хотелось бы. Но они помогают товарищам по классу.
     - Может быть, все-таки сначала сделать  так,  чтобы  ваши  люди  жили
лучше всех других, а потом уж стали помогать товарищам по классу?
     - Тогда не надо вам трепыхаться с этим портфелем... -  жестко  сказал
Борцов.  -  Я  его  отвезу  назад,  и,  как  говорят  ваши    американские
контрагенты, "все о'кей".
     - В Вене убьют шуцбундовцев, если я не привезу денег...
     - Да? - удивился Борцов. - Что вы говорите?!
     - Вы умеете бить апперкотом.
     - Это как?
     - Это удар снизу, скрытый, - ответил Пальма.
     - Очень не люблю бить, Ян.  Не мое это дело. Да и не  ваше,  впрочем,
хотя отец старался вас учить обратному.
     - Откуда это вам известно?
     - Это нам известно от Лизл...
     Пальма  силился  припомнить,  кто  такая  Лизл,  но  не    мог.    Он
вопросительно посмотрел на Борцова.
     - Ну, Лизл, из Кента...
     -  Бог  мой,  откуда  вы  знаете  старуху?!  Может  быть,    вы    по
совместительству служите Шерлок Холмсом?
     - Я не служу Шерлок Холмсом, -  медленно  ответил  Борцов,  -  а  вот
товарищ Вольф будет ждать вас  на  венском  вокзале  завтра  в  тринадцать
пятнадцать, и как раз ему надо передать эти деньги.
     - Он серьезный человек?
     - Вполне.
     - А почему вы мне об этом говорите? Я читал шпионские романы, там все
происходит иначе.  Если вы не боитесь, что нас  услышат  из-за  радио,  то
объясните, отчего вы так доверительно говорите мне про Вольфа?
     - Я говорю с вами так откровенно по целому ряду причин.
     - Каких именно?
     - Во-первых, я знаю, что вы были честным парнем в Вене.
     - Вольф вам рассказал про машину?
     - Машина - ерунда.  Благотворительность в вашем обществе  -  одна  из
форм хобби.  Просто вы ничего не публиковали ни в Риге, ни в Париже, ни  в
Лондоне, как я мог заметить.
     - Я много писал им.
     - Тем лучше. Это хорошо, если в газетах не печатают ваши репортажи из
Вены, - значит, они объективны.
     - Это все?
     -  Почему  все?  Мне  о  вас    рассказывал    руководитель    вашего
дискуссионного кружка в университете.
     - Вы знаете нашего старика?!
     - Знаю.
     - Что он вам еще про меня рассказал?
     - Много.  Он рассказывал, например, как вы хотели построить баррикады
на лондонских улицах во время всеобщей забастовки.
     - Построю. Очень скоро построю.
     - Ну и плохо.
     - То есть как это плохо?
     - Когда баррикады строят люди вроде вас,  мы  называем  это  левацким
авантюризмом.  Если вам скучно и хочется сильных ощущений -  поезжайте  на
Полинезию...  Танец живота, стрельба из лука, охота  на  тигров  и  другие
рассказы...
     - Это несерьезный разговор.
     - Если вы хотите серьезного разговора, то я просил бы вас уговориться
с Вольфом: чем вы сможете помогать нам в будущем?
     - Вы предлагаете мне стать русским шпионом?
     - "Русский шпион" - понятие, имевшее смысл лишь  до  двадцать  пятого
октября семнадцатого года.  Тогда была  Российская  империя.  Сейчас  есть
Советский Союз.
     - Интересно, кличка у вас для меня припасена?
     - Если вы решитесь помогать нашей борьбе с фашизмом  -  псевдоним  вы
себе выберете сами.
     - Неужели вы серьезно думаете, что я соглашусь быть  шпионом  -  даже
ради любимых мною советских республик?
     - Значит, вам предстоит драться с Гитлером в одиночку.


          ("Высказывания  рейхсканцлера    Гитлера,    изложенные    перед
     главнокомандующим сухопутными войсками и  военно-морскими  силами  во
     время посещения  генерала  пехоты  барона  Гаммерштей-Эквода  на  его
     квартире.
          Цель  всей  политики  в  одном:  снова  завоевать   политическое
     могущество.  На  это  должно  быть  нацелено   все    государственное
     руководство (все органы!).
          1.    Внутри    страны.    Полное    преобразование     нынешних
     внутриполитических  условий  в  Германии.    Не    терпеть    никакой
     деятельности  носителей  мыслей,  которые  противоречат  этой    цели
     (пацифизм!).  Кто не изменит своих взглядов, тот  должен  быть  смят.
     Уничтожить марксизм с корнем.  Воспитание молодежи и всего  народа  в
     том смысле, что нас может спасти только борьба.  И перед  этой  идеей
     должно  отступить  все  остальное  (она  воплощается   в    миллионах
     приверженцев национал-социалистского движения, которое будет  расти).
     Всеми средствами сделать  молодежь  крепкой  и  закалить  ее  волю  к
     борьбе.  Смертные приговоры за предательство  государства  и  народа.
     Жесточайшее  авторитарное  государственное  руководство.   Устранение
     раковой опухоли - демократии.
          2.  Во  внешнеполитическом  отношении.  Борьба  против  Версаля.
     Равноправие в Женеве; но бессмысленно,  если  народ  не  настроен  на
     борьбу. Приобретение союзников.
          3. Экономика! Крестьянин  должен  быть  спасен!  Колонизационная
     политика! Повышение экспорта в будущем ничего не даст. Емкость рынков
     мира ограничена, а производство повсюду избыточно.  В освоении  новых
     земель - единственная  возможность  снова  частично  сократить  армию
     безработных.  Но это требует времени, и радикальных изменений  нельзя
     ожидать, так как жизненное пространство для немецкого народа  слишком
     мало.
          4. Строительство вермахта - важнейшая предпосылка для достижения
     цели - завоевания политического могущества. Должна быть снова введена
     всеобщая  воинская  повинность.  Но  предварительно   государственное
     руководство должно позаботиться о том,  чтобы  военнообязанные  перед
     призывом не были уже заражены  пацифизмом,  марксизмом,  большевизмом
     или по окончании службы не были отравлены этим ядом.
          Как  следует  использовать  политическое  могущество,  когда  мы
     приобретем его? Сейчас еще нельзя сказать. Возможно, отвоевание новых
     рынков сбыта, возможно -  и,  пожалуй,  это  лучше  -  захват  нового
     жизненного   пространства    на    Востоке    и    его    беспощадная
     германизация...").



                                   Бургос, 1938, 6 августа, 9 час. 57 мин.
__________________________________________________________________________

     Хаген откинулся на высокую резную спинку стула и рассмеялся.
     -  Великолепно,  дорогой  Ян,  я  преклоняюсь  перед  вашим   умением
импровизировать! Вы ловко прячетесь за спины баб  и  за  пьянки  в  ночных
барах. Браво, Пальма!
     - Воспитанные люди у меня на родине обращаются к малознакомым людям с
обязательной приставкой "господин".  Кроме того, если  вы  ведете  допрос,
извольте ставить конкретные вопросы, герр Хаген, а не  играть  со  мной  в
кошки-мышки.
     - Мой дорогой Пальма - по-моему, у вас  на  родине  существует  такая
формула учтивого обращения к знакомому, - я попросил бы вас  помнить,  что
здесь все решаю я: о чем, когда и каким образом мне вас спрашивать. И если
я уличу вас в неоднократной лжи, это затруднит вашу участь  -  как  бы  не
обернулось горем ваше дальнейшее жизнепребывание на этой земле! Итак,  еще
раз: вы с Лерстом не видались  -  ни  в  Праге,  ни  на  пресс-конференции
Борцова, о которой вы почему-то решили умолчать сейчас, ни позже?


     Он виделся с Лерстом.  Он только сейчас вспомнил,  что  именно  Лерст
проверял его документы, когда он пересекал границу второй раз и прижимал к
себе  саквояж,  набитый  долларами,  и  старался  быть    равнодушным    и
насмешливым, но ему это не очень-то удавалось,  и  он  ощущал,  как  мелко
дрожит левая нога и медленно леденеют руки.
     Он только сейчас понял, отчего  позже,  в  Лондоне  и  Бургосе,  лицо
Лерста казалось ему мучительно знакомым.
     "На границе Лерст был не в форме.  Он был в  штатском.  Я  даже  могу
сказать, что на нем был серый костюм, - подумал Пальма. - А ботинки на нем
были, кажется, малиновые..."
     Он возвращался в Вену через Берлин, и  Лерст  проверял  документы  на
немецкой границе.  Рядом в купе сидел  толстый,  с  одышкой,  весь  потный
пожилой еврей. Лерст заставил еврея подняться, вывернул его карманы, долго
разглядывал документы, а потом лениво уронил их на пол.
     - Подними, - сказал он, закуривая.
     Еврей опустился на колени, быстро собрал документы и  хотел  спрятать
их в карман.
     - Верни их мне. Я еще не кончил смотреть твои документы.
     Человек послушно вернул документы Лерсту, и тот снова  уронил  их  на
пол.
     - Подними.
     - У меня больное сердце...
     - Да? - участливо спросил Лерст.  -  Тогда  тебе  придется  выйти  из
поезда для медицинского переосвидетельствования.
     - Нет, нет, я здоров, -  залепетал  еврей,  -  пощадите  мои  годы...
Позвольте мне ехать... Меня ждет внучка в Вене... Пощадите...
     - Вы же не щадите германский народ, - сказал Лерст, - когда  вывозите
из рейха деньги и ценности! Нет, милейший, ты задержан.  Иди вперед  и  не
шути!
     Лицо этого толстого, потного, несчастного п