лся на меня и резко
бросил,   что  все,  напечатанное  за  границей,  дает  лишь   очень  слабое
представление о том, что творилось в действительности. Бухарин был буквально
переполнен впечатлениями  от рассказов непосредственных участников  кампании
по   проведению  коллективизации,  которые  были   потрясены  виденным:  ряд
коммунистов  тогда покончили  самоубийством, были  сходившие с  ума,  многие
бросали все и бежали куда глаза глядят ...
     "Мне  пришлось  многое видеть  и раньше, -- говорил  Бухарин, -- в 1919
году, когда я выступил за ограничение прав Чека  на  расстрелы, Ильич провел
решение  о посылке меня  представителем Политбюро  в  коллегию ВЧК  с правом
вето. "Пусть сам посмотрит, -- говорил он, -- и вводит террор в  рамки, если
это  можно...  Мы  все  будем  только  рады,  если  ему  это  удастся!"  И я
действительно такого насмотрелся -- никому  не пожелаю... Но  1919 год  ни в
коей мере не идет в сравнение с тем, что творилось в 1930--32 гг. Тогда была
борьба. Мы расстреливали, но и нас расстреливали и еще хуже ... А теперь шло
массовое истребление совершенно беззащитных и  несопротивляющихся людей -- с
женами, с малолетними детьми ..."
     Но самым худшим,  наиболее  опасным для судеб революции, с точки зрения
Бухарина, были  даже не эти ужасы  коллективизации, а глубокие  изменения во
всей психике тех  коммунистов,  которые, проводя  эту кампанию, не сходили с
ума, а оставались


     жить,  превращаясь  в  профессионалов-бюрократов,  для  которых  террор
становился обычным методом управления страною и которые были готовы послушно
выполнять любое распоряжение, приходившее сверху. "Не люди, -- говорил о них
Бухарин, -- а действительно какие-то винтики чудовищной машины"...
     Шел   процесс,  как  он   определял,  настоящей  дегуманизации   людей,
работающих в аппарате советской власти, -- процесс превращения этой власти в
какое-то царство "железной пяты" (Бухарин  напомнил  именно  эти слова Джека
Лондона) ... И именно этот процесс больше всего пугал  Бухарина,  порождал в
нем потребность бить  тревогу и напоминать элементарные истины о человеке --
даже  в пределах  десяти  заповедей  Моисея. В его "пролетарском  гуманизме"
пролетарским  было только прилагательное, существительным был человек, страх
за  человека, за  элементарнейшие  основы  человечности  в  человеке.  Поход
Сталина  против деревни поставил под удар именно эти основы основ,  и именно
это приводило Бухарина в ужас!
     Конечно, этот поход Сталина против  деревни  был  неразрывно  связан  с
огромным  ростом   террора  в  городах,  с  разгромом  всех  организаций  --
культурных, общественных, даже партийных,  если  в них  ответственные  места
занимали  люди, критически относившиеся  к антикрестьянской политике Сталина
... Шли  массовые аресты и  ссылки,  возобновились массовые расстрелы времен
гражданской  войны. По  существу, это и был новый взрыв гражданской войны --
только на этот раз сознательно проводимый властью сверху ...
     Бухарина  лично  не  трогали, его только  "взяли  в проработку"  как  в
печати, так и на всевозможных собраниях. Коммунистическую академию заставили
даже  провести особую  дискуссию  для  разоблачения  его  "уклонов",  причем
Политбюро  запретило Бухарину  принять  участие  в  этой дискуссии. Конечно,
подлинные  взгляды Бухарина  при  этом клеветнически  искажали. Ему,  напр.,
приписывали ориентацию на войну, в то  время  как на  деле он боролся против
политики  Сталина,   который  заключил  союз   с  немецкими  генералами  для
подготовки к войне --реваншу против Франции... Но зато на ближайших учеников
и  сотрудников   Бухарина,   которых  последний   старательно   подбирал   и
выпестовывал   в  течение  целого  десятилетия  и  часть  из   которых  была
по-настоящему  талантлива, Сталин обрушился и  с  прямыми репрессиями. Почти
вся эта группа -- позднее Сталин называл ее "бухаринской школкой" (Айхен-


     вальд,  Астров, Марецкий, Слепков и др.*) -- была  сначала разослана по
провинции, а затем арестована и погибла ... **
     Бухарин тяжело переживал эти удары,  особенно гибель молодых  учеников,
за  судьбу которых он считал себя лично ответственным: зная Сталина (это был
Бухарин,    кто   еще   в   1928   г.   сравнил   Сталина   с   Чингисханом,
предательски-коварным  и  мстительным  деспотом  азиатского  средневековья),
Бухарин превосходно  понимал, что, расправляясь с ними, Сталин  мстил именно
ему,  Бухарину...  Оставаться  в  этих  условиях  в  Москве  было  физически
непереносимо, и  Бухарин вырвался  в большую  поездку  по советской  Средней
Азии.
     В его жизни эта поездка составила очень важную веху. Это я почувствовал
уже  тогда  по его  рассказам -- в этом я убедился позднее, изучая материалы
для его биографии. Во  время разго-воров со мною Бухарин несколько раз к ней
возвращался,  причем  в  его рассказах  явно переплетались  следы  различных
настроений, и было  немало  недоговоренностей,  так и оставшихся для меня не
вполне понятными:  о  каком-то полете на самолете, который попал в воздушную
"яму", откуда они лишь  с трудом  выкарабкались;  о встрече с басмачами,  от
которых едва \  шли,  и т. д. Было ясно, что  все эти  детали --  мазки  для
какой-то  картины его  тяжелых  личных  переживаний,  приподнять передо мною
краешек завесы над которой Бухарин  колебался . .  . Полными словами и всего
он так и не сказал,  но все же сказал достаточно много, чтобы мне стали ясны
общие контуры этой большой картины.
     В центре его рассказов стоял эпизод  с поездкой в горы, "равных которым
нет  в мире", -- куда-то на  Памир,  на самую  "  крышу  мира", где сходятся
границы  Советского  Союза  с  Китаем, Индией и Афганистаном. Его настойчиво
отговарива-ли:  и дороги  там  размыты, и  время неспокойное,  бродят  шайки
басмачей, и вообще нет ничего интересного... "Меня это только подзадоривало,
-- рассказывал Бухарин, -- я и раньше в горах любил лишь нехоженые тропинки,
как  в  науке  лишь нерешенные  проблемы". Он настоял  на  своем.  Ему  дали
спутника,   офицера-пограничника,   лучшего   знатока  тех  мест,   человека
испытанной выдержки и смелости. "Да Вы его, наверное,

     *  Настоящим  отступником из  них  оказался едва ли  не  один  только А
Стецкий, который, за это отступничество получил большие  посты в ста-линском
аппарате, позднее он  стоял во главе  пропаганды и агитации ЦК. "прочем, все
эти старания его не  спасли:  в  1938--39 гг. он  был  арестован  и погиб  в
тюрьме, кажется, до сих пор не реабилитирован.
     **   Раньше   других   эта    судьба    постигла   Слепкова,   молодого
ученого-экономиста.  Отправленный на "низовую  работу" на  Северный  Кавказ,
Слепков  был  ложно обвинен в сношениях с  "кулацкими бандами",  арестован и
исчез бесследно . ..


     видели, -- прибавил Бухарин, -- у нас о  нем и его Волке фильм сделали,
который недавно  у Вас в Париже показывали" ... Этот  фильм я  действительно
видел, и пограничник, и его ученая овчарка Волк, и особенно горы -- все было
неподражаемо хорошо...  Несколько  дней они  скитались  вдвоем  по горам, по
самым непроходимым  местам, и Волк неизменно бежал  впереди. Вел  себя  этот
Волк с огромным достоинством. "Другого такого пса я в  жизни не  видел",  --
искренне восхищался Бухарин (оказалось, именно он и устроил постановку этого
фильма).
     Как-то подошли к  развилке  двух тропинок. Пограничник направил коня по
менее хоженой. "Эта  короче, -- указал  он на другую, -- но ехать теперь  по
ней верное  самоубийство:  дожди ее размыли, были обвалы--даже  серны ходить
перестали".  "А я, -- прибавил  Бухарин,  --  направил коня именно  по этой,
размытой" ... Потом, когда тропинки сошлись, пограничник  уже поджидал --  и
смотрел он злее своего Волка ... "Счастлив Ваш Бог, -- пригрозил мне стеком,
--  но больше со мною таких штучек не  проделывайте...  Не посмотрю, что  Вы
член Цека" ...
     Я,  конечно, поинтересовался,  как было с  дорогой, --  Бухарин  только
отмахнулся:  "Не  стоит  и  говорить!  Конечно,  он  был  прав, дорога  была
совершенно невозможной. Зато конь был на высоте!"
     Бухарин  вообще  много  рассказывал   об  этом  пограничнике,  который,
по-видимому, действительно был красочной  фигурой: конечно, коммунист, но со
своеобразной философией жизненного  опыта,  с высоко  развитыми чувствами  и
личного  достоинства, и ответственности перед коллективом ... И по тому, как
Бухарин о нем говорил, было ясно, что тот не просто произвел на него большое
впечатление, как яркий человек,  встреченный на жизненном пути,  -- что дело
шло  о большем; Бухарин  видел  в  нем характерного  представителя тех новых
людей,  которые  при  советской  власти  выдвинулись  из   народа  на  посты
ответственных низовых работников.
     Из всех разговоров вокруг  этой  поездки мне стало ясным, что в Среднюю
Азию  Бухарин  ехал  в  настроениях  глубокого  пессимизма,  упиравшегося  в
нежелание  жить.  Прямо  этого  Бухарин  мне  не  говорил, но  его  рассказы
подводили именно к такому выводу. Кончать жизнь самоубийством он не хотел --
это  было  в  каком-то  смысле  признанием  своего  поражения.  И мысль  его
вертелась вокруг  вопроса,  как уйти из жизни, чтобы это  не  было  открытым
самоубийством. Он, как говорится, "испытывал судьбу": ходил по грани, откуда
было  легко  сорваться.  История  с  размытой  тропинкой была  именно  таким
"испытанием судьбы". Смерть не  пришла -- не  по  отсутствию  воли  к ней  у
всадника. Горный конь пронес Бухарина там, где боялись проходить


     серны...  А  здоровый оптимизм, которого было так много у пограничника,
пробил брешь в настроениях  Бухарина. К оптимизму  он  пришел через  веру  в
человека, но не человека вообще, а в нового человека, воспитанного советской
диктатурой, но оставшегося человеком, не превратившегося в винтик чудовищной
машины. Как-то,  в  связи именно с  этими  рассказами  о  поездке  на Памир,
Бухарин развил мне целую теорию, которую я бы назвал  теорией  человеческого
потока:
     "Жить  у  нас,  конечно, трудно,  очень  трудно, -- приблизительно  так
говорил он, -- и  вы, например, приспособиться к ней не смогли бы. Даже нам,
с нашим опытом этих двух десятилетий,  часто бывает невмоготу. Спасает вера,
что  развитие  все  же идет... Несмотря ни на  что... Это как поток, который
загнан в гранитные берега. Если кто из  потока высовывается, его подстригают
-- и Бухарин сделал жест двумя  пальцами, изображая,  как стригут ножницами,
-- и русло ведут по самым  трудным  местам,  но поток все  же идет вперед, в
нужном  направлении. И люди  в нем  растут и крепнут и строят новое общество
..."
     В  эту  его теорию  человеческого  потока составными  частями входили и
концепция  "пролетарского гуманизма",  и  идея советской  конституции  -- не
только мысль,  которая принадлежала  Бухарину, но и составление которой было
делом его рук. Во время рассказов о ней Бухарин вынул из кармана самопишущее
перо и, показывая его мне, сказал:
     "Смотрите внимательно: им  написана  вся новая  советская  конституция,
текст которой скоро будет опубликован. От первого слова и до последнего. Всю
работу нес на себе я один -- только Карлуша (Радек) немного  помогал. В  Ваш
Париж  я смог приехать только потому, что вся эта  работа уже закончена, все
важные решения  уже приняты. Теперь  шлифуют  текст... А в русле этой  новой
конституции людскому потоку будет много просторнее ... Его уже не остановить
-- и не угнать в сторону!"
     Этой  конституцией  Бухарин  очень  гордился:  она  не  только  вводила
всеобщее  и равное  избирательное право, но  и устанавливала равенство  всех
граждан перед законом, ликвидируя привилегированное положение коммунистов  в
советском обществе, и вообще была продумана как форма для  мирного  перевода
страны от диктатуры  одной  партии к  подлинной народной демократии. Бухарин
говорил даже, что комиссия  по выработке этой конституции поставила вопрос о
нескольких кандидатурах на выборах ...
     Бухарин  только  недооценил  своего  противника  и  не  предвидел,  как
по-чингисхановски  коварно  Сталин использует эти  принципы,  равенство всех
перед законом,  превратив  в  равенство  коммунистов с  беспартийными  перед
бесконтрольною диктату-


     рой сталинского аппарата, и  не только отправит  на бессудную  расправу
самого  автора  этой  конституции,  но и беспощадно расправится со  всем тем
слоем   правящей   партии,   который   пошел   за   бухаринскими   лозунгами
"пролетарского гуманизма".
     ...  Из  Парижа  он уезжал  в бодрых настроениях. Если и  были у него в
глубине души  элементы пессимизма  и скепсиса, то  их он не показывал, планы
остаться за границей,  с которыми к нему  приходили,  он отверг... И  только
позднее стало известным, что оснований для  пессимизма уже в  то  время было
больше чем достаточно: из Парижа Бухарин  выехал 30 апреля 1936  г., а через
полтора года, из рассказов Кривицкого, который был  перед тем одним из самых
ответственных представителей НКВД за границей, стало  известно, что  в конце
того  апреля  Сталин отправил за  границу Бермана,  видного  чекиста,  чтобы
собирать  материалы  для  первого  из   больших  процессов  против   "старых
большевиков" ... Сталин пустил в действие паровой каток "большой чистки".
     Процесс  против Бухарина, Рыкова и их ближайших единомышленников Сталин
осмелился  поставить  сравнительно  не скоро. Вокруг  Бухарина шла  жестокая
борьба, и Сталин должен был истребить 70 % членов большевистского ЦК, прежде
чем  смог  поставить этот процесс,  который  в  своей  основе был  процессом
"чудовищной машины" дегуманизированной сталинской диктатуры против идеологии
"пролетарского  гуманизма".  Но  собирание  материалов  для  этого  процесса
началось  уже тогда, в апреле  1936 г.,  и  в числе многих других под  удары
попал  также и тот коммунист-пограничник, встречи  с которым "на крыше мира"
оказали такое влияние  на настроения  Бухарина.  История  захотела поставить
красочную   концовку  под   эпопеей   "пролетарского   гуманизма"...  Р.  В.
Иванов-Разумник, известный русский критик, в своих воспоминаниях рассказал о
тюремной  встрече  с  этим  горным  волком:  когда  последнему   на  допросе
предъявили обвинение  в  работе  на  какую-то чужестранную  разведку, он  до
полусмерти избил и следователя, и чекистов, которые прибежали тому на помощь
... Скрутить его смогли только после настоящей битвы, мобилизовав едва ли не
весь  штат провинциального НКВД, но  после  этого "крутили"  так,  что своих
любимых гор свободолюбивый волк больше уже никогда не увидел ...
     "Человеческий поток"  тогда  пытались погнать в  другом на-правлении, к
которому понятие  гуманизм  ни  с каким прилагательным  применить  было  уже
нельзя, и Бухарин в тюрьме вернулся к еще более мрачным настроениям, чем те,
которые  им  владели  в начале 30-х  гг. В тюрьме к  нему, несомненно,  были
применены пытки. Положение ухудшала и обостряла тревога за


     судьбу жены и младенца-сына, не говоря уже о  тревоге за отца, который,
по-видимому,  погиб  в  тюрьме.  В  этой обстановке был  "поставлен" процесс
Бухарина,  Рыкова  и  др.,   один  из  самых  отвратительных  процессов  той
отвратительной эпохи ...
     На процессе  в марте 1938  г. в  заключительном  слове он  говорил, что
переоценил все  свое прошлое и "с поразительной ясностью" увидел, что кругом
"абсолютно  черная пустыня", в которой нет ничего, во имя чего нужно было бы
умирать  не раскаявшись. И он каялся, признавая  себя виновным  и  в "измене
социалистической  родине",  и  в  "организации  кулацких  восстаний",  и  "в
подготовке террористического покушения", а также "дворцового переворота"...
     Правда,  "покаяние" его было  весьма своеобразным: признав  себя вообще
виновным  во  всех указанных преступлениях, Буха. рин не  признал  ни одного
конкретного  обвинения,  выдвинутого  прокурором,  и   очень  решительно,  с
большой,  даже  формально-юридической  обоснованностью  не  только доказывал
вздорность  этих обвинений, но и высмеивал  прокурора, который действительно
был  одною  из  наиболее  отвратительных  фигур  сталинской  эпохи.  В  этом
"дуализме" бухаринских  "покаяний"  был  свой большой смысл. Свою борьбу  на
суде Бухарин  вел в двух плоскостях. Конкретные факты, на которых сталинская
прокуратура строила свои обвинения, Бухарин  все оспаривал  -- это он  делал
для  будущих историков, которые когда-нибудь придут и с документами в  руках
будут восстанавливать историческую правду о борьбе, которая в тот период шла
на верхушке советской диктатуры по большим вопросам тогдашней современности,
и прежде всего по вопросу  о крестьянстве (принудительная коллективизация) и
внешней  политике  (сталинский  союз  с  немецкой  военщиной)  Эти  историки
установят, что все обвинения были ни на чем не основаны, и сами вынесут свой
объективный  приговор. Но  Бухарин  был  готов  поставить  себя на  служение
официальным задачам  процесса, который пытались  изобразить как направленный
против "преторианского фашизма", в направлении  к которому  шло перерождение
верхушки аппарата диктатуры. Такого перерождения Бухарин действительно никак
не хотел...
     В результате в его последнем слове было очень мало элементов подлинного
отречения от того, что он думал, и основные его заявления укладывались в  ту
концепцию большого человеческого потока,  который  в конце  концов  выправит
ошибки  и  преступления  людей,  стоящих  во   главе  диктатуры.  Но  в  нем
действительно  было согласие принести свою жизнь в жертву, войти в категорию
тех, кто, как  он мне говорил, "высовывается" из общего большого потока и за
это подвергается "подстриже-


     нию"  (как ножницами!)...  Совсем  не  напрасно  Вышинский, выступавший
обвинителем против Бухарина, позднее обвинял последнего в двуличии,  называл
коварной лисицей и т. д. Бухарин  на  процессе сильно замаскировался, больше
всего  думая о  судьбе близких:  малютки-сына  и  жены,  с  одной стороны, и
будущей истории  --  с другой. Но по  существу он совсем не "разоружился" ни
идеологически, ни политически.
     Для  поверхностного  наблюдателя,   который  видит  только  ту  сторону
событий, которую в свое время сталинские организаторы процесса, так сказать,
выложили на  прилавок, чтобы  она бросалась в глаза даже случайным прохожим,
этот процесс  не  может  не  представляться  не  только  безотрадной,  но  и
малоинтересной картиной: все подсудимые,  как  наперегонки,  "признаются"  в
самых  позорных  деяниях...  Бухарин  не  отстает от  остальных  и  в  своем
последнем  слове  признал  себя  повинным  и   "в  измене  социалистическому
отечеству",  и   "в  организации  кулацких   восстаний",  и  "в   подготовке
террористических покушений", а также "дворцового переворота"  ... Доказывать
полную  вздорность  всех   этих  обвинений  теперь  нет  необходимости:   на
Всесоюзном  совещании  историков, в декабре  1962  г.,  Поспелов, теперешний
директор  Института  марксизма-ленинизма,  отвечая  на  вопрос,  что   нужно
говорить  в  школах  о  Бухарине  и Рыкове,  категорически  заявил,  что "ни
Бухарин, ни Рыков, конечно, ни  шпионами,  ни  террористами не  были".*  Это
заявление тем более важно, что г. Поспелов свое  заявление сделал, резюмируя
официальные     результаты     секретных     расследований,    произведенных
соответствующими органами ЦК КПСС.
     В данное время поэтому вопрос идет не  о том, правильны или неправильны
были  обвинения,  в которых признавались подсудимые  на процессе 1938 г.,  а
прежде  всего  о  том,  какими  средствами тогда этих  подсудимых  заставили
"признаваться"  в преступлениях, в которых они, "конечно", никогда  не  были
повинны, какие физические и моральные пытки к ним применяли? Микоян в беседе
с  известным  американским  журналистом  и  историком  Луи  Фишером, правда,
совершенно категорически заявлял, что Бухарина никаким пыткам не под