говоров с перспективой немедлен[енного] созыва Учр[едительного]
Собр[ания ].
     Оборонцы сначала все  восстали  против  самой  мысли  о  "переговорах с
узурпаторами" и в первое время  готовы были делать из  этого  все логические
выводы: не только поддержать стачку чиновников69  во всех  ведомствах против
"Советской  власти" (стачка,  в которой идейные социалист[ическиe] элементы,
возмущенные  большев[истскими]  методами,  увы!  идут рядом с теми полчищами
старых чиновников, которых коалиция оставила в неприкосновенности от старого
режима  и  которые руководятся своей  ненавистью  не  к ленинцам, а ко  всей
демократии); не  только благосклонно смотреть  на авантюристические  попытки
свергнуть ленинцев вооруженной же силой, путем такого  же coup de fourdre70,
каким  был  ленинский  переворот;  но   и  вести  всю  борьбу  под  знаменем
ненавистного  рабочему  классу  "законного"   Временного  правительства,  за
которое  не  поднялся  ни  один  город  и  ни один  полк  на фронте. В  этом
направлении они успели много повредить. В  Питере,  вопреки предостереженьям
Федора Ильича  [Дана], кто-то "разрешил" нескольким офицерам поднять юнкеров
на  попытку захватить большевиков врасплох.  Дело кончилось  расстрелом этих
несчастных и массовыми самосудами над  ними  со стороны матросов и солдат. В
результате восставшие массы получили первую "спайку крови", а городская Дума
и  оборонцы,  ставшие  во  главе борьбы против  новой  власти, стали  массам
ненавистны, как первые виновники кровопролития (при захвате Зимн[его] дворца
жертвы были ничтожны с обеих сторон). В Москве было еще хуже: эсеры (военные
и думские) попытались не допустить захвата  власти  и  вызвали  шестидневную
уличную  битву  с ужасными  (не менее 2000) результатами. И здесь солдатская
масса  победила.  Войтинский71  затесался  в  авантюру  Керенского,  который
вздумал чуть ли не с 1000 казаков идти отвоевывать Петербург. Все это только
усиливало ленинцев.
     Более серьезные  попытки оборонцев  образовать новое правительство (без
к[а]д[етов],  но и без  большевиков), опираясь на войска  фронта, к счастью,
кончились  безобидно,  благодаря  благоразумию  самих  армейских  комитетов,
понявших,  в  конце концов, что если  их  не  предаст  солдатская  масса, то
вышибать клин клином  --  один  солдатский  режим  другим  --  значит  самим
становиться на  путь преторьянских "мексиканских" переворотов72. Поняли это,
в  конце концов, и  все  наименее фанатичные  из  оборонцев и, под давлением
Ф[едора]  Ильича,  постепенно отказались и  от  попытки сформирования нового
правительства, и от попытки вооруженного восстания против ленинцев. Это было
тем легче,  что  как  только Троцкий  объявил  "мир", всем  стало ясно,  что
солдаты, даже порицающие большевиков, против них не пойдут.
     Между  тем,  движение "бойкота" против Ленина  со стороны служащих всех
учреждений, дум и т.д. приняло столь широкие размеры, что постановило  новую
власть  сразу в  трагикомическое положение.  Ее "декреты" в  девяти  десятых
России или в девяносто девяти сотых остаются  на  бумаге, и даже в Питере им
не  удастся подчинить  себе  хоть одно  ведомство.  Первым результатом этого
бойкота   явился   террор.  Закрыли   все   буржуаз[ные]   газеты  и  многие
социалистич[еские],  на  заводах  били  и  изгоняли  меньшевиков  и  эсеров,
кой-кого  арестовали, "Правда"75 и  другие большевист[ские]  газеты  и  сами
"министры"  открыто  призывают к самосудам  и погромам. Чтоб укрепить  себя,
ленинцы, с одной  стороны,  понеслись "на курьерских"  к  заключению  мира и
сделали  это так грубо и  неловко,  что  даже  среди  их  сторонников  стали
понимать,  что  так  можно  прийти  лишь  не  только  к  сепаратному,  но  и
подло-сепаратному миру; с  другой стороны, они стали приступать к социальной
демагогии:    декретировали    "рабочий    контроль",    вовсе   устраняющий
предпринимателя от распоряжения  заводом, объявили,  в  угоду  левым эсерам,
"уравнительное  землепользование",  провозгласили мораториум для  квартир  и
векселей,  обещают "уравнительное пользование" квартирами, перевели офицеров
на  солдатский паек, обещают немедленную "национализацию банков"и делают все
это  так  безграмотно,  безответственно и  бестолково,  что  даже  Люпер74 и
Дрюмон75  вряд  ли  превзошли  бы их. Все  это,  конечно,  только  распаляет
ненависть в обывательских массах ко всем социалис[там] и к рабочим.
     Мы старались  убедить наших  меньшевик[ов] в  том, что  первым заветом,
которому мы должны следовать в таком положении является: ни в коем случае не
участвовать в  разгроме пролетариата, хотя бы  он  и шел по ложному пути.  В
этом  смысле,  кажется,  мы  достигли  успеха,  т.  е.  добились  того,  что
большинство   оборонцев,  и  наших   и  эсеровских,  настроено  сравнительно
примирительно. Даже Церетели твердо, кажется,  стоит на этой  позиции. Менее
тверд  он  в  вопросе  о  необходимости  признать  единственным  исходом  из
положения     --     соглашение    с    большев[иками]    об     образовании
общедeмокр[атической] власти (от эсеров до большевиков включительно). Вместе
с Скобелевым, Либером  и др[угими], он, отказавшись  от  коалиции,  все  еще
мечтает о возможности власти  из одних меньш[евиков], эсеров инесов76,  хотя
факты  (цифры   голосования  в   УС)   ясно   говорят,  что  без   поддержки
большевистских масс такая дем[ократическая] власть будет  еще более висеть в
воздухе, чем  ленинская,  а просто отвлечь  эти  массы  от Ленина,  как  они
мечтают, нельзя в 2-3  недели. В нашем ЦК, во вс[яком] случ[ае], составилось
большинство за  этот  исход  (соглашения с большев[иками]):  Ф. Ильич [Дан],
Горев77,Череванин, Эрлих78 идут в этом пункте с нами. Это было вызвало выход
из  ЦК   11  членов  (Гвоздец  ,  Голиков79,  Зарецкая80,  Скобелев.  Либер,
Батуринский81,  Роман82,  Юрий83 и др.);  за  ним ушел от работы ряд  видных
оборонцев.  Но  Церетели  убедил  их  вернуться  обратно   после  того,  как
начавшиеся переговоры  с больш[евиками] оборвались и  практически вопрос (на
время) сошел с очереди.
     Эти   переговоры   начались   по   инициативе   железнод[орожного]    и
почт[oво]-тел[eграфного] союзов84, под давлением  армейск[их] делегаций  при
нашем  участии  как  посредников  вместе  с   левыми  эсерами85  и  "Нов[ой]
ж[изнью]".  Начались  еще  в  первые  дни,  когда  б[ольшеви]ки увидали  всю
трудность  овладения  гос[ударственным]  аппаратом  при бойкоте  демократии,
среди них начались колебания.  Левые эсеры, оставшиеся  после нашего ухода в
Цен[тральном] ИК,  тоже  грозили  уйти,  а  рабочие  и частью  солдаты стали
выносить резолюции  о  недопустимости  гражд[анской] войны  и  желательности
соглашения.  Ленину  пришлось  разрешить  ЦИК  и  ЦК  своей  партии  повести
переговоры. Они начались в момент, когда правые эсеры,  Крестьянский совет86
и  энесы  еще  полны  были  иллюзий о  легкости победы  над  большевиками  и
настроены  непримиримо; только наш  ЦК после первых ложных шагов твердо стал
на почву соглашения. В предвар[ительных] переговорах была уже нащупана почва
для соглашения: "деловое" министерство,  куда из большевиков войдут наименее
одиозные   для   правого   крыла  демократии   (называли   Луначар[ского]87,
Покровского88,      Алексея     Рыкова89),      из      м[еньшеви]ков      и
с[оциалистов]-р[еволюционеров] войдут деловые  работники, а во  главе станет
Чернов90. До  УС пр[авительст]во будет ответственно не перед  ЦИК,  а  перед
специальн[ым] органом  из  представителей обоих Исп[олнительных] к[омите]тов
(старого и нового), Крест[ьянских] сов[етов], городских Дум Питера и Москвы,
профсоюзов и т. д. Переговоры уже шли как будто совсем мирно. Но в это время
ленинцы, одно  время  теснимые  отрядом  Керенского, стали побеждать, внесли
деморализацию  в ряды  его казаков, и  Ленина  позиция  усилилась.  Когда мы
поставили вопрос о том, что, как  залог морального успеха  переговоров, надо
прекратить  царство  террора,  открыть все  газеты,  освободить  из крепости
буржуазных  министров  и установить перемирие на внутреннем фронте  (на  что
Керенский прислал согласие),  большевики ответили сначала оттяжкой,  а потом
отказом, и переговоры были сорваны, причем все посредники признали, что вина
падает на б[ольшеви]ков. Это вызвало раскол у большевиков и в этом, пожалуй,
первый  хороший  результат  нашей   политики.  Зиновьев,  Каменев,  Рязанов,
Ногин91, Рыков, Милютин92, Лозовский93, Ларин (он, ведь,  теперь большевик!)
и нек[оторые] др[угие]  заявили, что  политика  Лен[ина]-Тр[оцкого]  ведет к
разгрому  пролетариата, сложили  с себя звания министров (четверо)  и другие
должности.  Правда,  Зиновьев,  Луначарский, Теодорович94  скоро  вернулись,
раскаявшись, но остальные продолжают находиться в оппозиции.
     После этого для всех  нас наступила полоса бездействия -- ничего, кроме
агитации против террора большевиков и за необходимость соглашения, мы делать
не  могли и,  когда правые  элементы демократии  пытались  воскресить старое
правительство  или организовать  на фронте новое,  мы (тут и Церетели был  с
нами)  мешали  этому.  Впрочем,  скоро,  кажется,  все  убедились,  что  это
невозможно.  Большевики   же   не   теряли   времени   и   засыпали   Россию
демагогическими  декретами.  12  ноября в  Питере и ряде  губерний  начались
выборы в Учр[едительное] Собр[ание] (в других пришлось отложить). Мы ожидали
большого  абсентизма  масс: собрания  не  посещались,  большинство  газет не
выходило,   было  не  мало  насилий  над  агитаторами   всех  партий,  кроме
большевиков  и  т.  д. Оказалось другое:  голосовало в  Питере  свыше  80  %
избирателей, а в рабочих кварталах до 90 %. Все почти солдаты и  подавляющее
большинство  рабочих и бедноты голосовало за  большевиков (415 тысяч из  900
тысяч  поданных вообще). Они завоевали 6  мест из  12.  С августа  (выборы в
городскую Думу) их число голосов возросло с 180 тысяч до 415. Почти такой же
успех  кадет: 250 тысяч (вместо 120) и 4 места. Эсеры  упали с  200 тысяч до
150 (2 места). Все  остальные партии исчезли. Мы  получили всего 10 тысяч (в
августе -- 25) . Потрeсовцы, шедшие с  отдельным списком, -- 16 тысяч, энесы
-- 18, а плехановцы -- меньше 2 тысяч.  В провинции,  откуда общих итогов по
губерниям  еще нет, та же картина  в городах,  только с  еще большим успехом
кадет. Они  часто  идут  на первом месте  и  имеют  абсолют[ное] большинство
голосов,  или же на втором  месте после большевиков;  на третьем почти всюду
эсеры, мы на четвертом или ниже. Мы,  вообще,  почти повсюду, не существуем,
как партия  масс (Кавказ  не в счет),  и это независимо от того,  идем ли мы
дружно или (как в Питере и Харькове) по двум фракц[ионным] спискам. Везде мы
в городах имеем 5-10 %,  избирателей, т.  e. элиту рабоч[его] класса и части
интеллигенции, массы же идут за большевиками, кадетами и эсерами. В деревне,
по  имеющимся  сведениям,  верх  возьмут эсеры, но во многих  местах соберут
много голосов и большевики. Судя по этим данным в Учр[едительном] С[обрании]
будет  очень сильное крыло большевиков с примыкающими к ним  левыми эсерами,
такое  же  или  более  сильное крыло кадетов  и  социалистич[еский] центр  с
эсерами во  главе, от которого будет зависеть большинство (стало быть, опять
или  блок с большевиками,  или  с кадетами и более  правыми). Наших же будет
минималь[ное] количество.
     Я думаю: 30 человек, а Ф.И. [Дан] считает, что не более 20.  Пока, судя
по данным в  городах,  я  почти  наверное не  попаду в УС (из 4 пунктов, где
выставлена  моя кандидатура,  в Питере  я провалился,  данные из  Харькова и
Московской губернии неутешительны, остается  один  фронт, где есть шансы, но
где  выборы лишь на  днях. Ф.  Ил. тоже  имеет весьма неверные шансы в одной
губернии. Абрамович95 -- тоже, кажется, провалился.  У Мартынова96 кое-какие
надежды  в двух губерниях, где выборы на днях, то же у Ерманского97. Пройдут
наверняка только кавказцы, которые у себя не выставили ни одного некавказца,
да у Вас  еще есть  шансы в  городе Москве и  в  Киевской  губернии. Фракция
составится из  провинциалов и нескольких очень правых оборонцев (Дементьев98
и др.).
     Ход выборов (в провинции местами они  носили стамбуловский99 со стороны
большевиков характер) окрылил большевиков и сейчас же сказался на  поведении
левых  эсеров и  железнодорожников.  Левые  эсеры  раскололись с правыми  на
совещании  Крестьянских   советов  и,  объявив   свою   часть   чрезвычайным
крест[янским] съездом, пошли на  соглашение  с ленинским ЦИК,  слив  оба эти
учреждения   и   дополнив   их   представителями   от   железнодорожного   и
почтово-телеграфного   союзов,   от  профессиональных   союзов   и   военных
организаций100. Согласно договору,  могут войти в то же учреждение и партии,
ушедшие  со съезда,  с пропорциональным числом представителей.  По  расчету,
если б все  вошли, то большевики имели  бы половину голосов, другую половину
-- все остальные. Оборонческие партии решили не входить. Мы  также, несмотря
на  требование  со  стороны  наших  рабочих, решили,  что  входить  в данных
условиях значило прикрывать нами маскарад, ибо уже теперь реальная власть не
в руках ЦИК, а Ленина и Троцкого, которые свели свой собственный парламент к
роли Булыгинской Думы101.  Последнее объясняется ультранизким культурным его
уровнем,  который  не  повысится  от  примеси  левых   эсеров.  Между   тем,
присоединение сейчас всех партий облегчило бы темную игру, явно направленную
к  разгону Учред[ительного] Собр[ания], к  которому ленинцы  готовятся почти
открыто,  поскольку выясняется, что у  них не может быть  большинства  и что
кадеты будут там  очень сильны. Разгон Учр[едительного] Собр[ания]  означает
страшный удар по революции: если оно будет иметь силы, чтобы сопротивляться,
это  начнет  гражданскую  войну  между   пролетариатом   и   мелкобуржуазной
демократией, которая  не может нe кончиться разгромом пролетариата и победой
кадет,  в   конце  концов.   Если,   что   возможно,  оно   будет  бессильно
сопротивляться соuр  d'etat102, худшая форма солдатской диктатуры воцарится,
компрометируя пролетариат.  Я считал  поэтому необходимым  поставить  вопрос
ребром:   если   новый  парламент   объявит,   что   с   момента   созыва  У
ч[реди-тельного]  Соб[рания] вся  власть  переходит ему,  мы входим  в  этот
парламент  -- но только в этом случае. Ибо выгоднее, чтоб  в случае  прямого
нападения на Учр[едитсльноe] Собр[ание] большевики не могли говорить, что их
"Народный совет" объединяет все социалистические направления. И только левые
эсеры страшно повредили, пойдя на соглашение без  всяких  гарантий признания
Учр[едительного]  С[обрания]  и  отказа  от  террора  и  увлекши  за   собой
железнодорожников и т. п.
     Вот  положение.   Оно  трагично.   Поймите,  что  все-таки  перед  нами
победившее восстание пролетариата, то есть, почти весь  пролетариат стоит за
Лениным и ждет от переворота социального освобождения и притом понимает, что
он  вызвал на бой все антипролетарскне силы. При этих условиях не быть, хотя
бы  в  роли  оппозиции,   в  рядах  пролетариата  --  почти  нестерпимо.  Но
демагогические  формы,  в которые облечен режим,  и  преторианская подкладка
господства Ленина  не  дают смелости идти туда особенно в этот период, когда
власть  новая  еще  не  утвердилась  и,  борясь  с пассивным  сопротивлением
обществ[енного]  организма,   прибегает  к  насилиям  всякого  рода.  Вчера,
например, после московской Думы, распустили петроградскую и  назначили через
день  перевыборы,   октроировав  бонапартистские  изменения   избирательного
закона103, И  сделали все это помимо "Народного совета", в порядке декретов.
Затем, не  желая "соглашения"  с буржуазной  демократией и  социалистической
интеллигенцией, новые правители вынуждены  окружать себя карьеристами самого
гнусного типа (уже  целый ряд  высших  чиновников разоблачен, как  уголовные
типы и люди старого  режима). А между тем, наш "бойкот" Смольного  не только
нас (особенно нас) сделал ненавистными большевистским  массам,  но  и  наших
собств[енных] рабочих страшно смущает. Многие рабочие уходят из партии.  Они
говорят: "Вы были в Предпарламенте с кадетами104, а в большевистском рабочем
парламенте не  хотите быть".  В Европе,  я боюсь, наш  "абсентизм"  тоже  не
поймут. Но изменить положение я считаю возможным только в том случае, если и
наше  (и  эсеровское) правое  крыло согласятся  войти в ленинский парламент,
чтобы  там  вести  агитацию.  Может  быть,  экстренный  партийный  съезд105,
созываемый  на 27-е, решится на  это. В  противном случае мы можем оказаться
вне всяких реальных средств воздействия на рабочие  массы (на заводах  очень
часто нашим ораторам не позволяют говорить) .
     Symma summarum,  значит,  я  не  думаю,  чтоб  ленинская диктатура была
обречена  на  гибель в скором  уже  времени. Армия  на  фронте  окончательно
переходит, как  видно, к нему. Германия и Австрия фактически его признали, и
возможно, что  союзники займут выжидатель[ную]  позицию. До тех же пор, пока
армия не разочаруется в мире, добытом Лениным, может не найтись материальной
силы для  какой-либо  контрреволюции. Опаснее  для него экономический  крах,
конечно.
     Самочувствие наше, как можете догадываться, весьма плохо. Присутствуешь
при разгроме революции  и  чувствуешь себя  беспомощным  что-нибудь сделать.
Отчасти поэтому я советовал ЦК  ответить Вам советом не ехать сейчас. Имел в
виду, что Ваше присутствие в Стокгольме может еще очень понадобиться.
     Я   не   хотел   бы,  конечно,  специально   порочить   перед   Европой
большевистскую диктатуру,  так как  это могло  бы  объективно помочь  врагам
революции и  социализма  вообще.  Но  меня  угнетает  мысль,  что  немецкие,
французские и итальянские товарищи не  поймут  причин нашего  "абсентизма" в
"новой  революции". Хотел  бы  поэтому  отправить  специальное заявление для
Европы  от  нас, как фракции, примыкающей к  Цимервальду106,  с объяснением.
Однако не успел этого сделать с этой оказией. Придется следующий раз. Но Вас
попрошу  ознакомить с  моими сообщениями Раковского107, который, вероятно, и
сам чувствует  как авантюристски большевики повели дело мира. Если сможете с
чьей-либо   помощью   составить  для  "Leip[zi]g[er]  Volkzeit[un]g"108   на
основании     моего     письма      сообщение     о     позиции,     занятой
меньшевиками-интернационалистами,  буду  Вам  очень  благодарен. Важно, чтоб
левые немцы знали, что мы не сочли возможным поддержать большевиков.
     Передайте, пожалуйства, Раковскому, что его письмо о сыне Доброджана109
я получил  только теперь и что  пока  не вижу способов, какими теперь  можно
помочь  ему:  вероятно,  у  Троцк[ого]   с  румынами  нет  дипломатич[еских]
сношений. Попытаюсь поднять шум в печати.
     Привет  от  всех  наших.  Как  чувствуете   себя?   Видели,   вероятно,
Гольденб[ерга]110 и узнали от него о здешних делах. Крепко жму руку.
     Ю. Цедербаум
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ

     1 декабря 1917 г.

Дорогой Павел Борисович!

     На днях (с  неделю) я  послал Вам с оказией  громадное  письмо  о наших
здешних делах. Надеюсь, получили его? Теперь  пользуюсь новой  оказией, чтоб
написать Вам вот о чем.  По моим  сведениям, в Стокгольме сейчас должны быть
Гаазе111 и Ледебур112. Мы считаем очень важным, чтобы они были осведомлены о
том,  почему  мы  все  --  интернационалисты  --  сочли невозможным  принять
какое-либо  участие  в  осуществлении  т.  н.  "диктатуры  пролетариата".  К
сожалению, специальной декларации для европейцев  мы не успели выработать, и
я, на всякий  случай, лишь прилагаю проект нашей резолюции, внесенный в ныне
заседающий чрезвычайный съезд нашей партии. За последние дни ленинский режим
обогатился  объявлением "вне закона"  всей  кадетской  партии  (без  всякого
внешнего  повода  к тому) и первым открытым нападением на Учр.  Собр.: члены
его  (эсеры), собирав