расцвета.  Но в России  он  составляет  уже  достояние
истории".
     С  1907  года  я  снова  оказался  в эмиграции.  Метла  контрре-волюции
работала  свирепо, и русские  колонии  в  европейских:  городах стали  очень
многочисленны.  Целая полоса  моей  второй  эмиграции посвящена  докладам  и
статьям против  террора  мести и отчаяния.  В  1909  году раскрылось, что во
главе        террористической       организации        так        называемых
"социалистов-революционеров" стоял  агент-провокатор Азеф158.  "В
тупом   переулке  терроризма,   --   писал  я,  "уверенно  хозяйничает  рука
провокации"  (январь 1910 г.). Терроризм  всегда оставался  для меня не  чем
другим как "тупым переулком".
     "Непримиримое      отношение      русской      социал-демократии      к
бюрократизированному   террору   революции   как   средству   борьбы  против
террористической  бюрократии  царизма, --  писал  я  в  тот  же  период,  --
встречало  недоумение и осуждение не только среди  русских либералов,  но  и
среди   европейских   социалистов"..   И   те  и   другие   обвиняли  нас  в
"доктринерстве".  Со  своей   стороны,  мы,   русские  марксисты,  объясняли
сочувствие   к  русскому   терроризму   оппортунизмом   вождей   европейской
социал-демократии,  которые  привыкли  переносить свои  надежды  с  масс  на
правящие верхи. "Тот,  кто  охотится за министерским  портфелем... как и тот
,кто охотится  за  самим министром с  адской машиной под полою, -- одинаково
должны переоценивать министра: его личность  и  его  пост.  Для них  система
исчезает или  отодвигается вдаль; остается лишь лицо,  наделенное  властью".
Эту  мысль,  которая  проходит   через  десятилетия  моей  деятельности,  мы
опять-таки встретим позже в связи с убийством Кирова.
     В  1911   году  среди  некоторых  групп  австрийских  рабочих  возникли
террористические   настроения.   По  просьбе   Фридриха   Адлера,  редактора
теоретического  ежемесячника  австрийской социал-демократии  "Дер  Кампф", я
написал  в ноябре 1911 г.. для этого органа статью  о терроризме. "Вносит ли
террористическое    покушение,    даже    "удавшееся",   замешательство    в
господствующие  круги,  нет  ли,  это  зависит  от  конкретных  политических
обстоятельств.  Во  всяком  случае, это  замешательство  может  быть  только
кратковременным. Капиталистическое  государство опирается  не на министров и
не может быть  уничтожено вместе с ними. Классы,  которым оно служит, всегда
найдут  себе  новых  людей, --  механизм  остается  в  целости  и продолжает
действовать. Но  гораздо глубже то  замешательство, которое террористические
покушения  вносят  в   ряды   рабочих  масс.  Если  достаточно   вооружиться
револьвером, чтобы добиться своего, то к чему усилия  классовой борьбы? Если
наперстка пороха и  кусочка свинца достаточно для того,  чтобы  прострелить,
шею врага, то к чему классовая организация? Если есть смысл


     в запугивании превосходительных особ грохотом взрыва, то к чему партия?
К чему собрания, массовая агитация, выборы, если с парламентской галерки так
легко взять  на прицел министерскую скамью? Индивидуальный терроризм в наших
глазах  именно потому  недопустим, что он принижает  массу  в ее собственном
сознании,  примиряет  ее  с ее бессилием  и направляет ее взоры  и надежды в
сторону великого мстителя  и  освободителя, который  когда-нибудь  придет  и
совершит свое дело".
     Через  пять  лет,  в  разгар  империалистической  войны  Фридрих Адлер,
побудивший меня  написать эту статью, убил в  венском ресторане австрийского
министра-президента Штюргка159. Героический скептик и оппортунист
не  нашел  другого выхода своему возмущению и отчаянию. Мое сочувствие было,
разумеется,  не на  стороне габсбургского сановника.  Однако индивидуальному
акту  Фридриха Адлера  я  противопоставлял образ  действий  Карла Либкнехта,
который  во время войны вышел  на берлинскую площадь, чтоб раздавать рабочим
революционное воззвание.
     28  декабря 1934 г., через четыре  недели после  убийства Кирова, когда
сталинская юстиция еще  не знала, в какую сторону ей повернуть острие своего
"правосудия", я писал в "Бюллетене оппозиции" (январь ,1935 г. No 41): "Если
марксисты решительно  осуждали индивидуальный терроризм... даже тогда, когда
выстрелы    направлялись   против   агентов    царского   правительства    и
капиталистической эксплуатации, тем  более беспощадно осудят и отвергнут они
преступный  авантюризм   покушений,   направленных   против  бюрократических
представителей первого  в  истории рабочего государства. Субъективные мотивы
Николаева  и его единомышленников  для нас  при  этом  безразличны.  Лучшими
намерениями вымощен ад. Пока советская бюрократия не  смещена пролетариатом,
--  а эта  задача будет  выполнена, --  до тех пор она выполняет необходимую
функцию  по  охране  рабочего государства. Если  б терроризм  типа Николаева
развернулся,  он  мог  бы  при  наличии других неблагоприятных условий  лишь
оказать содействие фашистской контрреволюции.
     Пытаться подкинуть  Николаева левой оппозиции, хотя  бы  только  в лице
группы Зиновьева,  какою  она была в  1926--27 гг., могут лишь  политические
мошенники,   рассчитывающие   на   дураков.   Террористическая   организация
коммунистической молодежи  порождена не левой оппозицией, а  бюрократией, ее
внутренним  разложением. Индивидуальный  терроризм есть по самой своей  сути
бюрократизм, вывернутый  наизнанку.  Марксистам  этот закон известен  не  со
вчерашнего  дня. Бюрократизм не доверяет массам, стараясь заменить их собою.
Также  поступает  и  терроризм,  который хочет  осчастливить  массы  без  их
участия. Сталинская бюрократия создала отвратительный


     культ вождей, наделяя их  божественными чертами. Религия  "героев" есть
также  и религия  терроризма, хоть и со знаком  минус. Николаевы воображают,
что стоит при  помощи револьверов устранить нескольких вождей, и ход истории
примет  другое  направление.   Коммунисты-террористы  как  идейная  формация
представляют собою плоть от плоти и кость от кости сталинской бюрократии."
     Эти  строки,  как  успел убедиться читатель,  не  написаны ad hoc.  Они
резюмируют  опыт целой  жизни, который питался  в  свою очередь опытом  двух
поколений.
     Ужо   в   эпоху   царизма   молодой  марксист,   переходивший   в  ряды
террористической партии, представлял сравнительно редкое явление, на которое
указывали  пальцами. Но там шла, по  крайней мере, непрерывная теоретическая
борьба  двух  Направлений, издания двух  партий  вели ожесточенную полемику,
публичные прения не прекращались ни  на день. Теперь  же нас хотят заставить
поверить, что не  молотые революционеры, а старые вожди русского  марксизма,
имеющие за спиной традицию трех революций, вдруг -- без критики, без прений,
без объяснений -- повернулись лицом  к террору, который они всегда отвергали
как  метод  политического самоубийства. Самая  возможность  такого обвинения
показывает,  до какого  унижения довела  сталинская  бюрократия  официальную
теоретическую и  политическую  мысль, не  говоря  уже  о  советской юстиции.
Политическим   убеждениям,   завоеванным   опытом,   закрепленным   теорией,
закаленным  в  самом  горячем  огне  человеческой   истории,  фальсификаторы
противопоставляют  бессвязные,   противоречивые,   ничем  не  подтвержденные
показания подозрительных анонимов.
     Да, говорят Сталин и его агенты, мы не можем отрицать того, что Троцкий
не только в России, но и в других  странах на различных этапах политического
развития, в разных условиях с одинаковой настойчивостью предостерегал против
террористического авантюризма. Но мы открыли в его жизни несколько моментов,
которые  составляют исключение  из  этого правила. В  конспиративном письме,
которое он написал некоему Дрейцеру (и  которого никто не видал); в беседе с
Гольцманом, которого привел к нему в Копенгагене его сын (находившийся в это
время в Берлине); в (беседе с Берманом и Давидом (о которых я никогда ничего
не  слыхал  до первых судебных отчетов) --  в этих четырех или  пяти случаях
Троцкий  дал  своим сторонникам (которые  на  самом деле были моими злейшими
противниками) террористические инструкции (не попытавшись  ни обосновать их,
ни связать их с  делом всей моей жизни). Если свои  программные воззрения на
террор Троцкий сообщал устно и письменно сотням  тысяч и миллионам в течение
сорока лет, то только для того, чтоб обмануть их: подлинные взгля-


     ды он излагал под  строжайшим секретом Берманам и Давидам... И  о чудо!
Этих нечленораздельных  "инструкций", стоящих целиком на уровне мысли господ
Вышинских,  оказалось  достаточным  для того, чтоб  сотни старых  марксистов
автоматически, без  возражений,  без слов  повернули на путь террора. Такова
политическая база  процесса  16-ти. Иначе сказать: процесс 16-ти  совершенно
лишен политической базы.
УБИЙСТВО КИРОВА
     В  московских  процессах речь  идет  о грандиозных замыслах,  планах  и
подготовках преступлений.  Но  все это  разыгрывается в  области разговоров,
вернее,  воспоминаний подсудимых о тех разговорах, которые они вели будто бы
в прошлом между собой. Судебный отчет о процессе представляет собою, как уже
сказано,  не  что иное,  как разговор о разговорах. Единственное действенное
преступление -- убийство Кирова.  Но именно это  преступление  совершено  не
оппозиционерами и не капитулянтами, которых ГПУ выдает за оппозиционеров,  а
одним, может быть,  двумя или тремя молодыми коммунистами, попавшими  в сети
провокаторов  ГПУ. Независимо от  того,  хотели  или не  хотели  провокаторы
довести дело  до убийства,  ответственность  за  преступление падает на ГПУ,
которое в свою очередь  не могло в таком важном деле действовать без прямого
поручения Сталина.
     На чем  основываются  эти  утверждения?  Все необходимые материалы  для
ответа  заключаются в  официальных документах Москвы. Анализ их дан  в  моей
брошюре "Убийство Кирова и советская бюрократия" (1935),  в  книге Л. Седова
"Le livre  rouge" и в других  работах. Я резюмирую  выводы  этого анализа  в
конспективной форме.
     1.  Зиновьев,  Каменев и другие не могли организовать убийство  Кирова,
ибо  в этом  убийстве не было ни малейшего  политического  смысла. Киров был
второстепенной фигурой, без  самостоятельного значения.  Кто в мире знал имя
Кирова до его убийства?  Если допустить даже  абсурдную мысль, что Зиновьев,
Каменев и другие встали  на путь индивидуального террора, то  они, во всяком
случае,  не могли  не  понимать, что убийство  Кирова, не обещающее  никаких
политических   результатов,   вызовет   бешеные   репрессии   против    всех
подозрительных и ненадежных и затруднит  в дальнейшем какую  бы то  ни  было
оппозиционную   деятельность,  особенно   террористическую.   Действительные
террористы  должны  были, естественно, начать со  Сталина.  Среди обвиняемых
были  члены  ЦК  и  правительства, имевшие свободный  доступ всюду: убийство
Сталина  не  представляло бы  для них никакого труда. Если  "капитулянты" не
совершили  этого  акта,  то только  потому,  что они  служили Сталину, а  не
боролись с ним и не покушались на него.


     2.  Убийство Кирова привело  правящую верхушку  в состояние панического
замешательства.  Несмотря  на  то,  что  личность Николаева была  немедленно
установлена,  первое правительственное  сообщение связывало покушение  не  с
оппозицией,  а  с  белогвардейцами, пробравшимися будто бы в СССР из Польши,
Румынии  и  других лимитрофов.  Таких  "белогвардейцев",  по  опубликованным
данным, было расстреляно не меньше 104 человек! В  течение свыше двух недель
правительство считало нужным при  помощи суммарных казней отвлекать внимание
общественного  мнения в другую сторону и заметать какие-то следы.  Только на
16-й  день  версия о  белогвардейцах  была оставлена.  Никакого официального
объяснения 'первому периоду правительственной паники, ознаменовавшейся более
чем сотней трупов, не дано до сих пор.
     3 В советской печати решительно ничего не было сказано о том, как и при
каких условиях  Николаев убил Кирова, ни о том, какой пост занимал Николаев,
в каких  отношениях  он находился  с  Кировым  и  пр.  Вся  конкретная,  как
политическая, так и чисто житейская обстановка убийства, и сегодня пребывает
в  тени, ГПУ  не может рассказать того, что  произошло,  не раскрывая  своей
инициативы в организации убийства Кирова.
     Несмотря на то что Николаев и остальные 13 расстрелян
     ных показали все, чего от них требовали (я вполне допускаю,
     что Николаев и его сообщники подвергались физическим пыт
     кам), они ни слова не сказали об участии в убийстве Зиновь
     ева,  Бакаева160,  Каменева  или  кого-либо из "троцкистов".
ГПУ,
     видимо, даже не предъявляло им таких вопросов. Все обстоя
     тельства дела были еще слишком свежи, роль провокации слиш
     ком очевидна, и ГПУ не столько разыскивало следы оппозиции,
     сколько заметало свои собственные следы.
     В то время как процесс Радека--Пятакова, непосредст
     венно задевавший правительства иностранных государств, ста
     вился на открытой сцене, процесс комсомольца Николаева,
     убившего Кирова, разбирался 28--29 декабря 1934 г. при за
     крытых дверях. Почему? Очевидно, не по дипломатическим, а
     по внутренним причинам: ГПУ не могло выставить напоказ
     свою собственную работу. Необходимо было втихомолку истре
     бить прямых участников покушения и близких к ним людей,
     вымыть тщательно руки и уж затем приняться за оппозицию.
     6. Убийство Кирова вызвало такую тревогу в среде самой
     бюрократии, что Сталин, на которого не могла в осведомлен
     ных кругах не пасть тень подозрения, оказался вынужден най
     ти козлов отпущения. 23 января 1935 г. состоялся процесс две
     надцати главных чиновников ленинградского отдела ГПУ во
     главе с начальником Медведем. Обвинительный акт признает,
     что Медведь и его сотрудники своевременно "располагали све
     дениями о готовящемся покушении на Кирова". Приговор за-


     являет, что они "не приняли  мер, чтобы  вовремя вскрыть и  прекратить"
деятельность террористической группы, "хотя имели полную возможность сделать
это".  Большей  откровенности требовать нельзя. Все обвиняемые приговорены к
тюремному заключению от двух до  десяти лет. Ясно: через своих  провокаторов
ГПУ  играло  головой Кирова  с  целью  впутать  в  дело  оппозицию  и  затем
обнаружить  заговор.  Николаев  выстрелил,  однако,  не дожидаясь разрешения
Медведя, и  тем жестоко скомпрометировал амальгаму. Сталин  принес Медведя в
качестве искупительной жертвы.
     Наш анализ находит полное подтверждение в роли ла
     тышского консула Биссинекса, заведомого агента ГПУ. Консул
     имел с Николаевым, по признанию этого последнего, непосред
     ственную связь, выдал пять тысяч рублей на совершение тер
     рористического акта и без всякого смысла выпрашивал у Ни
     колаева письмо на имя Троцкого. Для того чтобы хоть косвен
     но связать мое имя с делом Кирова, Вышинский включил этот
     поразительный эпизод в обвинительный акт (январь 1935), ра
     зоблачив тем провокационную роль консула до конца. Имя кон
     сула было опубликовано, однако, лишь по прямому требованию
     дипломатического корпуса. После этого консул бесследно ис
     чез со сцены. В дальнейших процессах о Биссинексе не упоми
     налось ни словом, несмотря на то, что он непосредственно сно
     сился с убийцей и финансировал убийство. Все дальнейшие
     "организаторы" террористического акта против Кирова (Бака
     ев, Каменев, Зиновьев, Мрачковский и пр. и пр.) ничего не зна
     ли о консуле Биссинексе и ни разу не называли его имени.
     Трудно вообще представить себе более грубую, путаную и бес
     стыдную провокацию!
     Только после того, как были истреблены действительные
     террористы, их друзья и их пособники, в том числе, несомнен
     но, и запутанные в заговор агенты ГПУ, Сталин счел возмож
     ным приняться вплотную за оппозицию. ГПУ подвергает аре
     сту верхушку бывших зиновьевцев и делит их на две группы.
     Относительно семи наиболее крупных деятелей, бывших членов
     ЦК, ТАСС сообщил 22 декабря об отсутствии "достаточных
     данных для предания их суду". Менее значительные члены груп
     пы, согласно традиционной технике ГПУ, были оставлены под
     дамокловым мечом. Под угрозой смерти некоторые из них дали
     показания против Зиновьева, Каменева и др. Показания гово
     рили, правда, не о терроре, а о контрреволюционной деятельно
     сти вообще (недовольство, критика политики Сталина и по.).
     Но этих показаний оказалось достаточно, чтобы выудить у Зи
     новьева, Каменева и др. признание своей "моральной" ответст
     венности за террористический акт. Такой ценою Зиновьев и Ка
     менев откупились (временно!) от обвинения в прямой причаст
     ности к убийству Кирова.


     9. 29 января 1935 года я писал  американским друзьям (письмо напечатано
в "Бюллетене оппозиции" No 42, февраль 1935): "Стратегия, развернутая вокруг
трупа Кирова,  не принесла Сталину больших лавров.  Но именно  поэтому он не
может ни остановиться, ни отступить. Сталину необходимо прикрыть сорвавшиеся
амальгамы  новыми,  более  широкого  масштаба  и... более  успешными.  Нужно
встретить   их  во  всеоружии!"  Процессы   1936--37   гг.  подтвердили  это
предостережение.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ БАЗА ОБВИНЕНИЯ: САБОТАЖ161
     Самой грубой частью судебного подлога как по замыслу, так и исполнению,
является обвинение "троцкистов" в саботаже. Эта часть процесса, составляющая
важнейший элемент всей амальгамы, не убедила  никого (если не считать господ
типа  Дурантии и  К°). Из обвинительного  акта и прений мир  узнал,  что вся
советская промышленность находилась в сущности  в руках "кучки  троцкистов".
Не лучше обстояло дело и  с транспортом. Но в чем, собственно, состояли акты
троцкистского  саботажа? Из  признаний Пятакова, подтвержденных  показаниями
его   бывших   подчиненных,  сидящих  рядом  с  ним  на  скамье  подсудимых,
обнаруживается, что: а) планы новых заводов разрабатывались слишком медленно
и многократно  переделывались; б) строительство заводов шло слишком долго  и
приводило к иммобилизации  огромных  капиталов;  в) предприятия  вводились в
эксплуатацию  незаконченными  и  в  результате этого  подвергались  быстрому
разрушению; г) разные части новых заводов оказывались в диспропорции одна по
отношению  к   другой,   что  чрезвычайно   снижало   производительную  мощь
предприятий;  д)  заводы  накопляли  излишние резервы  сырья  и  материалов,
превращая  таким путем живой капитал в мертвый; е)  материалы  расходовались
хищнически и т. д.  и т. п. Все эти явления, которые давно были известны как
хронические  болезни  советского   хозяйства,  объявлены   ныне  результатом
злонамеренного заговора,  которым руководил  Пятаков,  разумеется,  по  моим
директивам.
     Остается, однако, совершенно непонятным, какова была  во всем этом роль
государственных органов промышленности, финансов и контроля, не говоря уже о
партии, которая во всех  учреждениях и предприятиях  имеет свои ячейки. Если
верить обвинительному акту, то руководство хозяйством находилось  не в руках
"гениального, никогда  не  ошибающегося вождя" и  не  в руках  его ближайших
сотрудников,  членов  Политбюро  и  правительства, а  в руках изолированного
человека, уже девять лет находящегося в ссылке и в изгнании. Как это понять?
Согласно телеграмме "Нью-Йорк таймс" (25 марта 1937 г.) из Москвы,


     новый  шеф тяжелой  промышленности В. Межлаук162 на собрании
своих  подчиненных обличал  преступную роль саботажников в деле  составления
ложных планов. Но до момента смерти Орджоникидзе163  (18  февраля
1937 г.) сам Межлаук стоял во главе Госплана,  основной задачей которого как
раз и является  проверка  хозяйственных  планов и  смет.  Так, в  погоне  з