енения названия партии. Вопроса  об объединении с
меньшевиками (которые  давно уже  ждали  нас в Белом зале  и каждые 10 минут
присылали к нам  на  хоры справиться, скоро ли мы кончим)  для докладчика не
существовало.  Да и многим  из его  слушателей этот  вопрос  начал  казаться
смешным и ненужным.
     Не помню, закончил ли Ленин свой доклад или  оборвал его, но  прений по
нему не  было. Не было принято также никаких решений относительно тактики на
предстоящем  объединенном  собрании:   ясно   было,  что  общей   тактики  у
большевиков  не  будет, что сторонникам объединения предстоит  покинуть ряды
большевистской  партии.  Я заметил,  что Ленин  на этот раз, вопреки  своему
обыкновению,  не напоминал  о дисциплине:  по-видимому,  он никого не  хотел
удерживать насильно в организации, которая, по его плану, должна была вскоре
превратиться в железную когорту авангарда всемирной революции.
     Спустились все,  вместе с Лениным, в Белый зал. После кратких сообщений
инициаторов собрания открылись прения. Предложили  высказаться Ленину, чтобы
с  самого   начала  выяснить  трудности,  с  которыми  придется  встретиться
объединительным попыткам. Ленин с  видимой неохотой  поднялся на трибуну. Он
начал с  краткого  заявления,  что объединение большевиков и  меньшевиков  в
данный момент и невозможно, и нежелательно.


     А затем стал  обосновывать этот  свой  взгляд  и  вновь повторил  почти
целиком свой доклад.
     За 24 часа после своего приезда в Петроград он в четвертый раз выступал
с  боевой речью, и на  этот раз он говорил  менее ярко, менее  сильно, чем в
особняке  Кшесинской.  Может  быть, к  утомлению присоединилось  и  то,  что
собрание  в  Таврическом  дворце  не  воодушевляло  его так, как  то  ночное
собрание, где он чувствовал себя полководцем, собирающим свою старую гвардию
и строящим  ее в колонны  накануне боя, равного которому  не  знала история.
Здесь, перед  смешанным, на две трети враждебно-скептическим собранием, речь
Ленина   казалась   парадоксальной,   неладно   скроенной   и    совсем   не
страшной67. Плеханов (не  присутствовавший на собрании)  назвал в
"Единстве"68  эту  речь   "бредовой",  и  такой,   действительно,
показалась она многим слушателям.
     Эта речь  стала предметом горячих газетных пересудов, но, насколько мне
известно, не сохранилось подробной  и добросовестной  записи ее. Сам  Ленин,
желая  предупредить кривотолки о  своей позиции, передал Церетели бумажку  с
"тезисами"   своей   речи,   набросанными  наспех,  после  доклада  в   доме
Кшесинской69. Но  эти  "тезисы" в  большой  мере  соответствовали
ночному докладу, нежели речь на  объединенном собрании социал-демократов.  К
тому же на самом тексте тезисов отразилась обстановка, при которой  они были
написаны:  подробно выписан лишь первый  тезис -- об отношении к войне. Этот
"тезис", соответствовавший началу всех четырех речей Ленина за 3--4  апреля,
гласил:
     "В  нашем  отношении к войне,  которая  со стороны России  и при  новом
правительстве   Львова    и    К°.   безусловно    остается    грабительской
империалистической  войной  в  силу   капиталистического   характера   этого
правительства,    недопустимы    ни    малейшие    уступки   "революционному
оборончеству".
     На  революционную   войну,  действительно  оправдывающую  революционное
оборончество,  сознательный  пролетариат  может дать свое согласие  лишь при
условии:  1)  перехода  власти  в руки  пролетариата  и примыкающих  к  нему
беднейших  частей крестьянства; 2) при полном  разрыве на  деле с интересами
капитала.   Ввиду   несомненной  добросовестности   широких  слоев  массовых
представителей  революционного  оборончества,  признающих  войну  только  по
необходимости,  а  не  ради  завоеваний, ввиду их  обмана  буржуазией,  надо
особенно  обстоятельно,  настойчиво  разъяснять  им  их  ошибку,  разъяснять
неразрывную  связь  капитала с империалистической  войной,  доказывать,  что
кончить вой-


     ну  истинно  демократическим,   не  насильническим  миром  нельзя   без
свержения капитала.
     Организация самой широкой пропаганды этого взгляда в действующей армии.
"Братанье..."
     Начались  прения.  Церетели высказал уверенность, что особенности  речи
Ленина  зависят от  того, что  оратор  еще  не  осмотрелся  в  России; через
несколько дней он, Ленин, сам заметит шаткость своих позиций и придет к тому
пути,  которым идет  большинство российской революционной демократии. У меня
лично такой  надежды на эволюцию  взглядов Ленина  не  было, но  я  высказал
другую надежду: что позиция Ленина оттолкнет от него его приверженцев, и это
облегчит дело объединения социал-демократии.  В таком  же духе высказались и
другие ораторы.  И лишь  И.П.  Гольденберг  дал  иную оценку  докладу  вождя
большевистской партии.
     -- Не все отдают себе отчет в  том, что произошло здесь, --  говорил он
медленно, отчеканивая слова. -- Здесь, с этой кафедры, водружено сегодня над
Россией знамя гражданской войны. Здесь тов.  Ленин выдвинул свою кандидатуру
на пустовавший в течение  полувека престол апостола  мировой анархии Михаила
Бакунина...70
     Гольденбергу  бурно  аплодировали, но я  думаю,  что  почувствовать всю
правоту его могли лишь те, кто слушал ослепительно яркую ночную речь Ленина,
-- знамя гражданской войны было поднято именно там, в особняке Кшесинской, а
бледный пересказ этой речи в полупустом Белом зале не мог дать оснований для
такого толкования, оказавшегося пророческим.
     Во время речей противников Ленин равнодушно ушел из  зала. Вслед за ним
ушло  большинство его  сторонников.  Оставшиеся  проголосовали  резолюцию  о
необходимости объединения. За резолюцию высказалось 115 человек (в том числе
20 делегатов Всероссийского совещания, считавших себя  большевиками). Против
-- не было никого. Но, расходясь с собрания, все мы чувствовали, что  ничего
из объединительной затеи  не выйдет:  теперь не  могло быть никаких  иллюзий
относительно  "единого  фронта   революционной   демократии",  как   мы  его
представляли себе  еще 3--4 дня тому назад. Против политики, которую приняло
Всероссийское совещание Советов, теперь выдвигалась иная политическая линия,
в корне ее отрицавшая. Предстояла борьба между течениями, из которых  каждое
стремилось -- да и  не могло не стремиться -- закрепить за собой руководство
революционной  демократией. Борьба этих  двух течений должна была  составить
главное содержание последующего периода революции.


     Глава третья НАЧАЛО РАЗБРОДА В РЯДАХ ДЕМОКРАТИИ
     В  начале апреля авторитет Петроградского совета и  его Исполнительного
комитета* стоял на  исключительной высоте.  Со всех концов России неслись  к
нему приветственные телеграммы и резолюции солидарности. Смолкли рассуждения
правых  и  либеральных газет  о  том,  что  Исполнительный комитет  является
частной,  самозванной,  анонимной  организацией,  представляющей  лишь часть
петроградского  гарнизона, тогда  как вся Россия,  и в частности  вся армия,
стоит  за Временным правительством  и  Временным  комитетом  Государственной
думы: на второй месяц революции уже  никто не мог отрицать,  что вся армия и
вся  революционная  демократия  страны   видят   в   петроградском  ИК  свой
полномочный орган.
     Но  борьба  правых кругов  против Совета не  прекратилась  --  она лишь
приняла  новые формы. Началось натравливание  одной  части демократии против
другой  ее  части  --  солдат  против  рабочих,  тех  и  других  --   против
большевиков. Солдатам внушалось, что рабочие -- их  враги, пособники немцев,
что  они отказываются от работы  на оборону в то время, как армия на  фронте
переносит жесточайшие  лишения и  подвергается  смертельной опасности  из-за
недостатка снарядов.
     Эта  кампания  была  теснейшим  образом связана  с  распространенной  в
либеральных   кругах   легендой   о   немецком   происхождении   Февральской
революции**. Сторонникам такого взгляда ес-

     *  Петроградский  Исполнительный  комитет  на  совещании  был  пополнен
провинциальными  делегатами  и  объявлен  впредь  до  съезда  общероссийским
центром Советов.
     ** Эта легенда удержалась настолько прочно, что министр иностранных дел
П.Н.  Милюков  на  заседании правительства  мог,  не  вызывая возражения  со
стороны  своих партийных  товарищей, говорить  о том, что  "ни  для  кого не
тайна,   что  германские  деньги  сыграли  свою   роль   в  числе  факторов,
содействовавших перевороту" (Набоков В.Д. Временное правительство, с. 23)


     тественно  было  апеллировать  к  армии  против губящих ее  вольных или
невольных предателей, каковыми изображались в легенде о "германских деньгах"
рабочие.  И был момент,  когда казалось, что  солдатская  масса  не остается
глуха  к  этим науськиваниям. С фронта приходили  сердитые  резолюции против
петроградских  рабочих,  в   иных  из  них  недвусмысленно  звучала  угроза.
Руководителям   Петроградского   совета  приходилось  серьезно  считаться  с
возможностью раскола  между  двумя  группами демократии, сыгравшими решающую
роль в февральские дни.
     В это время Петроград  готовился к  празднованию 1 Мая. Предполагалось,
что  блеск этого торжества в революционной столице подымет авторитет русской
революции на Западе  и  даст  толчок  развитию  всеобщей  борьбы  за  мир на
платформе воззвания 14 марта. Но в советских кругах при подготовке праздника
больше  всего  думали о том,  чтобы использовать  его  в интересах сплочения
солдат  и рабочих.  Отсюда  родилась  идея  отправки на  фронт  первомайских
подарков  от  петроградских рабочих. Отсюда также  характерные колебания  по
вопросу о дне празднования 1 Мая.
     1 мая по новому стилю (18 апреля  по русскому календарю)  приходилось в
1917 году  на вторник. Явилось  опасение, как бы  празднование этого  дня не
дало врагам Совета  пиши для агитации против рабочих, которые, мол, не хотят
работать  и  проводят  время  в  митингах  и  манифестациях.  Опасение  было
настолько  серьезно,  что  ряд заводов  (и,  помнится, даже  рабочая  секция
Совета)  вынес  резолюцию  о  том,  чтобы перенести  празднование  1 Мая  со
вторника на  воскресенье,  16 апреля. Но  это убило бы политическое значение
манифестации,  интернациональный характер  которой подчеркивается  именно ее
одновременностью  во всех странах.  Поэтому Исполнительный  комитет выдвинул
компромиссное предложение:  праздновать 1 Мая во вторник, но зато работать в
воскресенье, 16-го, по возможности отчисляя заработную плату за этот день на
подарки солдатам-фронтовикам.
     Большую роль сыграло также  посещение  заводов  депутациями  с  фронта.
Приезжали эти депутации  в Петроград, настроенные  довольно подозрительно по
отношению к заводским, а возвращались на фронт полные злобы против тех,  кто
натравливает их против "братьев-рабочих".
     Не  большего добились правые круги  своей ожесточенной кампанией против
большевиков и  лично против  Ленина. Говорилось  о  пломбированном вагоне, о
немецких  деньгах,  раздавались призывы к расправе с изменниками, с агентами
вражеского военного штаба. Был момент, когда эта кампания имела та-


     кой  успех,  что  во  многих полках  большевики не  могли показаться на
митингах. Но после  Всероссийского  совещания  большевики представляли собой
лояльную оппозицию  в  рядах советской  демократии. И  естественно было, что
Совет в целом поднялся на защиту своего левого крыла.
     В  это  время я  уже  порвал  с  большевистской  партией  и  вступил  в
меньшевистскую фракцию  Совета.  И именно как  меньшевик  я,  как  и  многие
другие,   выступал   ежедневно  на  2--3-х  солдатских   митингах,   защищая
большевиков от  клеветы,  объясняя  солдатам,  что  несогласные с  советским
большинством  товарищи  остаются,  несмотря  на  эти  разногласия,  честными
революционерами. В первую половину апреля  это была одна  из обычных тем  на
полковых  митингах.  И Исполнительный комитет был  в  это  время  достаточно
силен,  чтобы  своим  словом,  как  щитом,  покрыть  от  ударов  справа свою
оппозицию.
     К празднику  1 Мая (18 апреля)  кампания была закончена -- удары справа
были  отбиты.  Но  за  это  время  борьба  внутри  Исполнительного  комитета
обострилась  настолько, что теперь  руководящему большинству его приходилось
серьезно думать об отражении ударов слева.
     * * *
     Инициатива "боевых действий" внутри Исполнительного комитета и вообще в
рядах  советской демократии  принадлежала большевикам.  Но большевизм еще не
нашел себя,  еще  не наметил окончательно своей  основной тактической линии,
еще не собрал  свои силы. Кроме того,  положение  его затруднялось позицией,
занятой  его представителями на Всероссийском совещании. Поэтому свою  атаку
против  "оборончества"  партия  Ленина  начала  не  с  общих  принципиальных
вопросов,  а  с  вопросов  частных,  более или менее  случайных.  И  теперь,
восстанавливая в  памяти  картину  этих схваток,  я  должен признать, что  в
выборе точек для первых ударов наши противники обнаружили много ловкости.
     Оборонческое  крыло  Комитета   настаивало  на  отправке  на  фронт  из
петроградских  запасных   полков   маршевых  рот.  Эта  мера  представлялась
необходимой не только с точки зрения материальных интересов обороны, но и из
соображений политического характера:  немыслимо  было,  чтобы  петроградский
гарнизон отказывался от  участия в  обороне,  в то  время как  Петроградский
совет призывал  всю Россию к отпору германскому  империализму! Но легко было
предвидеть, что призыв отправляться на фронт


     не   встретит  сочувствия   среди   солдат   петроградского  гарнизона.
Большевикам,   которых   правая   печать   изображала   предателями   армии,
представлялась возможность показать  петроградским солдатам, что  именно они
защищают их интересы. И вот они открывают кампанию против отправки  маршевых
рот:  это "шейде-мановщина"!  Пусть  на  фронт идет буржуазия! Революционные
полки должны оставаться в столице, на страже революции!
     Кампания имела в казармах несомненный успех.
     Затем встал вопрос  об отношении Совета к "займу свободы"71.
С точки зрения успеха займа сторонникам его  благоразумнее было, пожалуй, не
подымать  вовсе  этого вопроса: то,  что могло  "революционное оборончество"
сделать для займа, оно уже сделало резолюциями Всероссийского  совещания. Но
раз вопрос был поставлен, уклоняться от ответа на него мы не могли.
     Итак,  мы  открыли  кампанию  в  поддержку  "займа  свободы".  В  ответ
большевики начали кампанию против займа: правительство собирает  деньги  для
продолжения войны, война же нужна  только буржуазии, -- рабочим нужен мир! С
рабочих  и  так  собираются  косвенные  налоги,  тогда  как  буржуазия  лишь
наживается на войне! Вместо того чтобы тянуть  с рабочих их последние гроши,
призывая их подписываться на заем, лучше было бы отобрать излишки у богачей!
     Наше  положение  в  споре,  особенно  перед  рабочей  аудиторией,  было
тяжелое,  тем  более  что  наши  противники имели  возможность  использовать
отсутствие  ясного решения Совета по данному вопросу. Кампания против "займа
свободы" была, пожалуй, первой кампанией, создавшей большевикам популярность
в  рабочих кварталах. Но  еще больший успех имела их атака против Временного
правительства,   которую  они  приспособили  к   совершенно  незначительному
эпизоду.
     Около этого  времени Временное правительство приняло  решение  о выдаче
пенсий кое-кому из  деятелей  старого  режима. Деятели Таврического  дворца,
настроенные  доброжелательно  по отношению  к кабинету,  оказались в  весьма
затруднительном  положении. Большевики  же  поспешили  использовать  решение
правительства    для   борьбы   против   советского    большинства   и   для
дискредитирования  в  глазах масс  идеи поддержки  буржуазного правительства
пролетариатом.
     Довольно быстро  у большевиков выработалась новая платформа,  с внешней
стороны имевшая мало общего  с  "тезисами" Ленина. В  отличие от  "тезисов",
построенных в виде дедуктивного применения к российской обстановке принципов
левого  крыла  Циммервальда  и Кинталя72, эта платформа  была,  в
основных


     своих чертах, эмпирична; к 2--3  тактическим и программным  требованиям
Ленина  она  присоединила  целый  ряд  требований  Момента. Выражением  этой
платформы  может   служить   резолюция,   которую  большевистские  агитаторы
предлагали на заводских  и полковых митингах. Из  заводов первым  принял эту
резолюцию "Старый Парвиайнен" (на Выборгской стороне), из воинских частей --
1-й пулеметный полк. Вот полный текст этой резолюции в  том виде, как принял
ее названный завод:
     "Мы, рабочие  завода "Старый Парвиайнен", собравшиеся на  общезаводском
собрании от 13 апреля  в  количестве  2500 чел. и обсудив  вопрос  о текущем
моменте, постановили:
     Требовать смещения Временного правительства, служа
     щего только тормозом революционного дела, и передать власть в
     руки Советов рабочих и солдатских депутатов.
     Совет рабочих и солдатских депутатов, опирающийся на
     революционный пролетариат, должен положить конец этой вой
     не, принесшей выгоды только капиталистам и помещикам и
     ослабляющей силы революционного народа.
     Потребовать от Временного правительства немедленного
     опубликования тайных военных договоров, заключенных ста
     рым правительством с союзниками.
     Организовать красную гвардию и вооружить весь народ.
     Выразить протест против выпуска "займа свободы", кото
     рый на деле служит закабалением этой свободы.
     Реквизировать типографии всех буржуазных газет, ведущих
     травлю против Совета рабочих и солдатских депутатов и рабочей
     печати, и предоставить их в пользование рабочих газет.
     Впредь до отобрания типографий бойкотировать нижесле
     дующие газеты: "Русская воля"73, "Новое время"74,
"Вечернее вре
     мя"75,  "Речь"76, "День"77, "Маленькая
газета"78, "Копейка"79, "Жи
     вое     слово"80,      "Современное     слово"81,
"Петроградские ведомос
     ти"82,  "Петроградский  листок"83, "Петроградская
газета"84, "Един
     ство".
     Протестовать против вмешательства Англии в наши внут
     ренние дела и против задержки эмигрантов.
     9) Реквизировать все продукты продовольствия для нужд широ
     ких масс и установить твердые цены на все предметы потребления.
     Произвести немедленный захват помещичьей, удельной,
     кабинетской, монастырской земель85 крестьянскими комитета
     ми и передать орудия производства в руки рабочих.
     Протестовать против вывода революционных войск из Пет
     рограда.


     12) Признать, что  Временное правительство ни  в коем  случае не  может
распоряжаться деньгами для выдачи пенсий бывшим министрам и их семействам --
этим коренным врагам народа"*.
     Для политики советского большинства это было намного опаснее, чем схемы
Ленина.
     * * *
     С момента образования  в Совете большинства и меньшинства  и оформления
их  политических  стремлений  неизбежна   стала  борьба  между  этими  двумя
течениями. Нужно было сделать вывод из этого факта. Ленин сделал свой вывод,
устранившись с арены  советской  работы,  отдавшись со  всей  энергией  делу
собиранию  своей  партии  вокруг своих  лозунгов  и  одновременно  тщательно
перерабатывая эти лозунги сообразно настроениям  масс, стремления которых он
всегда умел улавливать с такой чуткостью.
     Из представителей советского большинства первым сделал выводы из нового
положения  Церетели.  Числа 10 апреля  он  поднял  в Исполнительном комитете
вопрос о создании  однородного  бюро  и о  сосредоточении  в его  руках всей
политической  работы.  Значит ли  это,  что  Церетели  недостаточно  дорожил
единством в рядах Исполнительного комитета? Нет. Но не было иной возможности
наладить работу Комитета и вывести ее из трясины никчемных споров, словесных
компромиссов,  половинчатых  решений.  Ибо  Совет