е могу читать; изредка  даже  в  театр хожу.  На  днях
впервые подвергся краже (это -- редкость, ибо все мои знакомые, кажется, уже
обкрадывались  не  раз):  украли бумажник с  90 руб.  Что у  вас в Швейцарии
говорят о  мире? Судя по "Теmрs"122, который  я видел,  во  Франции о нем не
думают. Что ты делаешь теперь, получаешь ли русские газеты, восторгаешься ли
тем,  что слышишь о России?  Увы! будь  ты здесь хоть с неделю,  пришла бы в
ужас.  Вековая история накопила столько бестолковщины, такие  залежи ее, что
нетрудно  придти  в отчаяние, даже если  понимать головой, что  через  самые
грязные и извилистые дороги история все же может вывести к чему-то хорошему.
     С  кем ты  видаешься? Кто у вас  бывает?  Все  чаще  начинаю скучать по
швейцарским  пейзажам.  Увижу  ли скоро тебя? Может быть, это будет довольно
скоро. Как Ната и Боб123? Целуй их от моего имени. А Тото124  знает, что son
pere est ministre и  принимает  посетителей в Зимнем дворце? Бедный Анатолий
Васильевич [Луначарский]! Между нами. его даже буржуазные враги не принимают
всерьез и не  ненавидят, его  вышучивают. Ну, не хочу сплетничать. Много раз
целую  тебя. С  Новым годом, милая, дорогая! Пиши мне.  Передай  привет Анне
Александровне [Луначарской]125. Пиши о себе.
     Твой Юлий Ц.

     ____________
     Печатается по  архиву. Опубл. в кн. "Мартов  и  его близкие", Нью-Йорк,
1959.




















1918

ПИСЬМО А. Н. ШТЕЙНУ126
     25 октября 1918 г.
     Дорогой Александр Николаевич!
     Давно уже не  было  оказии писать Вам и от  Вас  ничего  не получалось;
последние  известия привез нам  тов.  Гутерман127, Кидавшийся с  Вами  перед
отъездом из Берлина. За последние  3  месяца здесь столько  воды утекло, что
понадобились  бы тома,  чтобы  поделиться всем, что может Вас  интересовать.
Постараюсь ознакомить Вас с самым существенным.
     1.  Положение  партии  стало  невыносимым.  С внешней  стороны  все  ее
проявления в  советской  России  сведены на  нет;  все  уничтожено:  пресса,
организации  и  т. д. В отличие  от  царистских времен, нельзя  даже "уйти в
подполье" для сколько-нибудь плодотворной работы,  ибо теперь  уже не только
жандармы, дворники и проч. следят  за "неблагонадежностью", но и часть самих
обывателей  (коммунисты и  причастные к совет[ской] власти)  видят в доносе,
сыске и слежке не только доброе дело, но и выполнение высшего долга. Поэтому
думать о сколько-нибудь регулярном  функционировании нелегальных  учреждений
не приходится. Масса меньшевиков переарестована. После участников рабоч[eго]
съезда (Абрамович,
     А. Н. Смирнов128 и мн[огие] др[угиe]),  из которых 24 человека сидят до
сих пор, переарестовали здесь, в Петербурге и провинции еще  ряд лиц, другие
бежали от ареста. С трудом поэтому удается поддерживать функции информации в
минимальных размерах. Но  все  это  было  бы  не  так тягостно, если  б этот
припадок террора по нашему адресу не послужил толчком к выявлению внутренней
слабости  нашего  движения,  которое  к весне  стало  принимать внушительные
размеры, охватив массы почти во всех рабоч[их] центрах. К этому времени крах
промышленности, затягивавшийся искусственными мерами, сказался во всей силе;
три четверти заводов и фабрик закрылось, массы, потеряв веру в бесконечность
даровых подачек государства  и  изголодавшись,  стали  уходить  в  деревню и
рабочего движения  как  бы не стало: оставшиеся на  фабриках  массы, потеряв
всякую надежду на  сохранение промышленности, отошли от  "оппозиции", до тех
пор  выражавшей  их  недовольство,  и  ударились  в  полный  аполитизм  и  в
безысходное  равнодушие.  Тем самым исчезла  наша надежда  на то, что силами
самого отрезвившегося от утопии рабочего класса будет преодолен большевизм и
что  можно  будет  избежать  решения контрреволюцией  вопроса  о  ликвидации
утопии.  К тому  же  времени  стали  определяться  ситуации и  там,  где нет
большевиков.  Выяснилось,  что  мелкобуржуазная   демократия   не  в  силах,
благодаря дряблости  своей, ввести свою борьбу с большевизмом в русло борьбы
за   революцию.   На   Востоке   и   на   Севере  она  безнадежно  тянет   к
"общенациональному"  объединению,  к  коалиции  с  явно контррeволюц[ионной]
буржуазией, а потому неизменно теряет кредит в рабоч[их] массах на второй же
день после того,  как  большевики были прогнаны при сочувствии,  а то и  при
содействии этих  самых масс. Это  обстоятельство  в  значит[ельной]  степени
объясняет быстрые успехи большевиков при обратном взятии Симбирска, Казани и
Самары129.  И чем далее, тем в  этом отношении хуже,  ибо все большую роль в
борьбе  с  б[ольшевиз]мом  начинают играть всевозможные  офицерско-юнкерские
отряды, в  лучшем случае корниловскиe, в худшем -- монархически настроенные,
которые становятся более решающим фактором "общенациональной" коалиции", чем
К[омитe]ты Учред[ительного] Собр[ания] и т.п, элементы. При таких условиях и
особенно, если с победой Вильсона130 среди имущих классов исчезнет раскол по
вопросу  ориентации  (все  переходят  на  сторону союзников),  "термидор", к
которому     ведут    наши    Робеспьеры131,    приобретает    все     более
зловеще-черносотенный и  реставрационный  вид.  Пока  еще  длилась  война  с
Германией,  союзники в интересах этой  войны были  склонны  перемещать влево
политический центр антибольшевист[ского] блока и протежировать эсеров против
кадетов и правых.  Но, если война пойдет к концу  и  украинские,  донские  и
пр[очие]  реакционеры  примкнут к  союзникам,  последние,  вероятно,  бросят
эсеров, Учредительное Собрание и т. п., и тогда дело последних проиграно.
     Все  это вызвало в партии большую сумятицу. Сначала она сказалась  тем,
что наши правые  элементы, приспособляясь к создающемуся  положению, сделали
дальнейший шаг и открыто солидаризировались  с иностранн[ой] оккупацией и  с
"коалиционной"  линией  борьбы с  большевизмом, объявив ее "общенациональной
задачей" реставрации  капиталистич[еского] строя.  Во главе с Либером  и др.
они выступили как "комитет активн[ой] борьбы за возрождение  России"132, что
и  создало  в партии  тактический раскол,  не превращающийся  в  юридический
только потому, что террор придавил нас всех, делая невозможной нашу взаимную
полемику или даже созыв конференции или съезда для суда над взбунтовавшимися
элементами. Но это же положение сделало то, что в виде реакции на "активизм"
другая  часть партии,  особенно  под влиянием вестей о растущей популярности
б[ольшеви]ков в  Европе, "зашаталась".  Слышатся  речи  о  том,  что, видно,
всемирная  социальная  революция  идет  "мимо  демократии",  большевистскими
путями    и   что    является   опасным   доктринерством   всякая    попытка
противодействовать этому процессу, надо поэтому искать какого-нибудь "моста"
с  большевиками. На деле,  разумеется, никакой другой мост невозможен, кроме
простой  капитуляции,  ибо  большевизм  не  допускает  и мысли, чтобы  могла
существовать  партия оппозиции, хотя  бы ультралояльной и  ставшей  на почву
признания  советского  принципа.   Единственное  "примирение",  которое  они
допускают, это в виде перехода к ним той  или  иной оппоз[иционной] партии в
качестве   "отдельных  посетителей".   При   таком   безысходном   положении
колеблющиеся  не  могут не думать об  образовании какой-нибудь новой группы,
более  же решительные  или  более деморализованные из них переходят [...]  к
большевикам. За всю историю  большевизма у нас не  было таких многочисленных
отпадений. Из наших резолюций Вы увидите, как ЦК реагируют на этот  процесс,
стараясь заново формулировать общее отношение  партии к проблемам революции,
устранив всю туманность и противоречивость,  которые прежде  имели  место  в
результате  необходимости считаться  с  нашей  правой  и  блюсти  внутреннее
единство. Постановкой точек над i, более отчетливой формулировкой позиции мы
рассчитываем   успокоить   несколько   свою   публику.   Появление   брошюры
Каутского133 было для нас  большим удовлетворением, укрепив  нас на основной
нашей позиции.
     О событиях  в  стране  за эти месяцы должен  прежде всего  сказать, что
сообщения о  "красном терроре", как они были даны в "Frankfurter Zeitung"134
и "Berliner  Tageblatt"135, соответствуют действительности. Вернее: они ниже
действительности,  ибо  не дают подробной картины того, что  имело  место  в
Петербурге и провинции.  Для этой полосы террора характерно, что нигде он не
вспыхнул  под каким-нибудь осязательным давлением  масс и явился результатом
их самосуда. Максимум, что приводят в свое оправдание большевики, -- это что
их партийная "периферия"  грозила  "сама расправиться",  если центр  не даст
сигнала.  Зиновьев,  якобы  под  влиянием этой  угрозы, стал  подстрекать  к
убийствам по районам и прямо предписал кронштадтцам расстрелять 300 с лишним
сидевших у них офицеров (самой безобидной публики).  По  признанию питерской
чрезвычайки136  она  расстреляла  800  человек.  Затем  последовал  циркуляр
Петровского137  (комиссариат   внутренних   дел)  об   обязательном   взятии
заложников, и пошли расстрелы по провинции. Общее число несомненно превышает
10 000.  По  общему правилу социалистов  не  расстреливали,  но кое-где  уже
установлены расстрелы наших  и (чаще)  эсеров. Из  наших расстрелян  рабочий
Сестрорец[кого] завода  в Петербурге (интернацио-налист) Краковский, недавно
выпущенный  из  москов[ской]  тюрьмы  по требованию  всего  завода.  Местная
чрезвычайка  схватила его на  улице  и  сейчас же  расстреляла,  прежде  чем
городские большевики  могли  вмешаться. Они страшно  подавлены  этим фактом,
ввиду популярности  Краковского  и  хороших  отношений между  ним  и многими
б[ольшеви]ками.  В  Рыбинске,  по  признанию  чрезв[ычайной]  комиссии,   ею
расстреляны два наших: Романов и Левин (секретарь советских профсоюзов),  по
нашим сведениям, кажется, еще  двое. Никакого дела о "заговоре" там не было,
никакого движения, их  расстреляли просто и хладнокровно, как опасных людей.
Eще раньше 2 рабочих с[оциал]-д[емократов] расстреляно в Витебске, 1 с.-д. в
Вологде (Папилло), 1 -- в Нижнем (секретарь комит[ета] Риднеск)  -- все  без
всяких  сколько-нибудь серьезных оснований. Надо думать,  что в более глухих
местностях было еще много расстрелов невидных работников. Тюрьмы переполнены
нашими. В Москве до сих пор сидят, кроме Абрамовича и взятых с ним, члены ЦК
Югов138, Яхонтов139,  Трояновский140,  Г.  Кучин (Оранский141)  -- последние
двое  уже  больше 4 месяцев, -- затем оба брата  Малкины (Алексей  и Борис),
быв[ший]   офицер  Стойлов,  быв[ший]  женевский  студент  Коган,   редактор
"Впереда"142.   С.С.   Кац143,  экономист  Г.  Кипен144,   известный  П.  Н.
Колокольников145 (арестов[анный] после речи  на кооперат[ивном]  съезде, где
критиковал  кооператив  [ную]  политику  большевиков),  быв[ший]  офицер  И.
Кушин146 (секретарь ЦК),  быв[ший] америк[анский] эмигрант  Равич147 и др. В
числе арестованных с Абрамовичем  по делу раб[очего] съезда сидит до сих пор
член  латышск[ого] ЦК Вeцкальн148,  личн[ый] друг Фр. Платтена149 и быв[ший]
председатель одного союза плотников в Швейцарии. В Петерб[ургe] сидит старый
меньшевик  Назарьев150, кооператор раб[очий]  Бройдо, рабочий  Панин  и  еще
другие рабочие. В  Нижнем, Перми и других губернских центрах  арестованы все
видные  работники,  не  успевшие скрыться. В Москве обычная  история с этими
арестами такова: после  долгого времени  хлопотами удается добиться передачи
дела  судебным  властям,  они приходят к заключению,  что нет  материала для
процесса, а тогда,  как это было  в  жандармское  время,  их  записывают "за
чрезвычайной  комиссией",  за которой  они  могут  сидеть  без  конца,  если
чрезвыч[ай-ка] не  добудет  одобрения своей  идее послать всех  политических
противников  в  "концентрационные  лагеря",  т.  е.   в  новые  тюрьмы,  где
специально при случае будут расстреливать заложников.
     3.  В  общем положении  советской  республики,  кроме очень усилившейся
внешней опасности с юга,  важно отметить  быстрое приближение  к финансовому
банкротству  (по смете доходы  на вторую  половину 1918 г. -- 2,5 миллиарда,
расходы -- 37  миллиардов); годовой  дефицит  --  40 миллиардов и неизбежный
голод  вместе  с  катастрофой  топлива   в  обеих  столицах.  Промышленность
исчезает, а по мере ее исчезновения все большую часть коммунистов приходится
пристраивать  в разного рода  учреждения,  благодаря чему совет[ская] власть
испытывает бюрократическое наводнение, с которым  тщетно пытается бороться и
которое совершенно парализует его организаторск[ую] работу в экономической и
социальной  области.  Специальный  недуг, против  которого  сами  большевики
пытаются теперь бороться -- гипертрофия  полицейского аппарата, ставшего уже
самодовлеющей силой, подавляющей прочие органы власти.  На этой почве, может
быть, когда-нибудь произойдет  разрыв  между  нашими  Робеспьерами и  нашими
эбертистами151 -- представителями чистого люмпенства.
     За германскими событиями следим с  жадным  вниманием. Брошюра Каутского
подтвердила мои опасения, что и  в Германии при развитии событий будут иметь
место проявления большевизма,  поскольку и там рев[олю]ция будет развиваться
на  фоне  упадка  хозяйств[енных]  сил,  упрощения  экономич[еских]  функций
общества во время войны  и роли движения  cолдатчины и, вообще, Ungeschulten
Mаssen152.  Каково   настроение   Либкнехта153   и   что   делается   внутри
Unabhangigen?154
     Либкнехту и ЦК, и Моск[овский] Ком[итет], и  товарищи из тюрем посылают
приветствия,  но,   не  имея   возможности   пользоваться   телеграфом   (от
"поставленной вне закона" нашей партии цензура не пропустит), мы посылаем их
почтой.  Передайте  ему  на всякий  случай  это,  ибо,  может  быть, цензура
перехватит  и почтовые  отправления.  Ему,  Каутскому, Гаазе  передайте  наш
привет. Вам шлют его все наши. Жму крепко руку. Если  будет оказия, пришлите
литературные  новинки.  В  частности,  у  нас нет  здесь  посмертной  книжки
Энштейна155 и сборника статей Ф. Адлера156, которые могут пригодиться; также
статей О. Бауэра157 о России.
     Привет!
     Ю. Цедербаум

     На случай  отправки  письма  с  оказией можете  отправлять человека  по
адресу, который даст податель письма.











1919
ПИСЬМО А. Н. ШТЕЙНУ
     3 июня 1919 г., Москва
     Дорогой Александр Николаевич!
     Рекомендую Вам тов. И. А. Блюма158, едущего от здешних кооператоров для
того, чтобы завязать  торговые связи  с  местным  кооперативным миром. Очень
обяжете,  если окажете ему то  содействие,  в котором он, в  качестве нового
человека,  может  нуждаться. В  частности,  попрошу  Вас  оказать  возможное
содействие  для  получения разрешения на  въезд в Германию для моего шурина,
тов.  Алейникова159, который  тоже  должен получить  аналогичную  миссию  от
кооперативных  обществ,  и  для  моей  сестры, которая едет  вместе с  ним в
качестве секретаря (Блюм Вам это расскажет подробнее).
     От  тов.  Блюма Вы узнаете наши здешние новости.  Большевизм переживает
здесь новый пароксизм бешенства -- специально по отношению к нам -- "русским
каутскианцам", т. е. левым меньшевикам. Большинство наших (Дан, Горев и др.)
сидят в тюрьме уже третий месяц, меня освободили после 5-дневного ареста, но
дышать нам совершенно не дают.
     Привет всем друзьям.
     Жму руку.
     Ю. Цедербаум











1920
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     23 января 1920 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     После бесконечно долгого  промежутка у нас  является надежда  доставить
Вам  письмо и, главное, наладить, может быть, и постоянную  переписку. Давно
уже  мы не имели никаких  известий от Вас. Как  же Вы прожили весь последний
год, как Ваше здоровье?
     Буду  писать Вам обстоятельно,  обо всем,  что может  Вас интересовать,
чгоб, по возможности, возместить пробел целого года. [...]
     Начну  с  нашей  личной  жизни.  Все мы кое-как  живем  и, принимая  во
внимание опасности, среди которых живем, и суровость внешних условий,  живем
даже благополучно.  Очевидно, все* как-то закалились и  физически, и нервно.
Сыпной тиф посетил многих товарищей, кое-кого унес (из знакомых, может быть,
Вам назову петербургского симпатичного рабочего Захарова). Не от тифа, но от
дизентерии умер Роман  (Конст[антин] Михайл[ович] Ермолаев)  прошлым летом в
Витебске -- вскоре после возвращения  из "Колчакии", где он  пробыл полгода.
Переболели  тифом многие, меня  и братьев  как-то беда эта пока миновала.  В
общем, все  мы живем благополучно,  изворачиваемся, не  голодаем  и  мерзнем
"умеренно".  Федор  Ильич [Дан],  мобилизованный  как врач,  заведует  одним
отделом  в Комиссариате  здравоохранения,  отдавая большую  часть  дня  этой
службе.  Лидия (Дан)160 уже давно стоит во  главе "Совета  защиты детей"  --
учреждения  казенного,  устраивающего  и  обслуживающего  детские  колонии и
столовые (не смешивать  с  "Лигой  защиты  детей" -- частным  обществом  под
руководством  Кусковой). По  общему признанию это казенное учреждение делает
очень много полезного (дело в том, что благодаря личному покровительству Лу-
     _____________
     * Для Вас пишу старой орфографией:  а то понемногу самые консервативные
из нас приучились писать по новой, которая оказалась весьма практичной.
     начарского  и жены  Ленина161,  Лидия  может  не стеснять своей  работы
исполнением всех бессмысленных  декретов, которые здесь губят  всякое дело).
Сергей162 с недавнего времени тоже  "на  государственной службе" по военному
ведомству ("ведомство  красноармейских  лавок"). Здоровы мы все в  умеренной
степени: и Володе163,  и его  жене,  и  Жене164 уже пришлось  вылеживаться в
санаториях,  так  как  врачи усмотрели  у  них  туберкулезный  процесс.  Мое
здоровье сносно, но часто простуживаюсь и всегда кашляю.
     Семен Юльевич  [Семковский] все эти полгода прожил "под  Деникиным"165,
был  арестован, но  потом  освобожден. Мы  надеялись, что при  Деникине  ему
возможно будет переправиться через  границу, и  дали ему свое благословение,
но это не удалось. Об Алекс[андре]  Самойлов[иче] [Мартынове] уже около года
ни  слуха ни духа после того, как он зарылся с  Анютой в деревне166, где она
служит. Это в пределах фантастического Петлюровского царства167, отрезанного
даже  от Деникии, и именно в его деревне,  судя по газетам,  было  несколько
кровавых погромов, так что судьба его  нас  беспокоит.  Астров давно  уже  в
Одессе, надеемся, что и на этот раз деникинщина его не затронула.
     Горев,  Череванин, Абрамович,  Далин168 -- здесь  с нами.  Ева  Львовна
[Бройдо]169,  по нашим сведениям, должна быть за границей, куда уехала, даже
не предупредив нас. Сначала брюзжа на нас "слева", потом вдруг "справа",  но
ни разу  не  пытавшись  использовать свои права  члена ЦК,  чтобы  поставить
вопрос о своих сомнениях, она разошлась с нами совершенно странным образом.
     О судьбе Влад[имира]  Ник[олаевича] Розанова170 Вы, вероятно, знаете из
газетных  сообщений.  Отойдя от нас уже давно,  он запутался в  делах "Союза
возрождения", который  чрезвычайке удалось  связать в один заговор  с совсем
уже реакционным "Национальным  центром"171. С большим трудом удалось  спасти
Р[озанова]  от  расстрела;   его   "приговорили"   без  суда  к   бессрочным
общественным работам и за жизнь его  можно теперь быть спокойным. Р[озанов],
вероятно, не подозревал, что  его  кадетские контрагенты  по "союзу" связаны
(через  "Национальный  центр")  непосредственно  с  организацией  шпионажа в
Красной армии, что  позволило большевикам изобразить и его самого чуть ли не
шпионом Антанты. Ввиду этого, он  счел необходимым заявитъ, что в сношения с
другими  партиями в  "Союзе возрождения" вступал  как  представитель  особой
группы "правых меньшевиков". Но это заявление дало чрезвычайке внешний повод
пытаться  привлечь  к  делу  тех  лиц,  кого  она  считала  лидерами  правых
меньшевик