ием. Напротив  того,
"мужички" были в восторге от предложенного плана.
     Собрание продолжалось до 4 часов  утра и  закрылось, не  приняв никаких
решений.  Большая часть  членов  обоих центров разъехалась по казармам  и по
рабочим кварталам. Я остался в Таврическом дворце: на меня  и  еще  двух или
трех товарищей было возложено изыска-


     ние  мер защиты  Таврического дворца на случай, если ему будет угрожать
нападение толпы.
     Начались  переговоры  с  полками.  Выступят  ли  они  на улицу  вопреки
требованиям  Центрального  исполнительного  комитета?  Окажут  ли  в  случае
надобности  помощь Комитету? Ответы поступали неутешительные.  Часть  полков
готова была выступать против  Исполнительного комитета. Другие колебались  и
обещали сохранять  нейтралитет... Что же касается до защиты  дворца, то,  на
лучший  конец, давали обещание прислать во дворец наряд, если будут наряды и
от других полков. Положение было скверное. Кучка  вооруженных людей, человек
в 200, могла  без труда овладеть Таврическим дворцом,  разогнать Центральный
исполнительный комитет, арестовать его членов.
     Оборонять дворец было нечем. С трудом удалось сохранить наружные наряды
да  наладить  патрули, которые держали нас в  курсе того, что  происходило в
ближайших  кварталах. А  с окраин  шли  к  Таврическому дворцу многотысячные
толпы рабочих. В городе с утра возобновились уличные столкновения, стрельба,
грабежи.  Надвигался общий погром. Пришли известия о том,  что  на Петроград
движутся какие-то суда из Кронштадта, 1-й запасной полк из Ораниенбаума, 3-й
запасной полк из Петергофа -- все большевистские части.
     Наша комиссия продолжала  переговоры с полками и командами. Теперь чаще
поступали заявления  о нейтралитете --  казалось,  что  безобразные формы, в
которые начало выливаться движение, уже оттолкнуло  от него часть гарнизона.
Казачьи  полки заявляли  о своей готовности  выступить  на защиту "порядка",
если  только вместе с  ними выступит и пехота.  Но пехотные части ни в  коем
случае  не  пошли  бы  вместе  с  казаками  против других пехотных  частей и
матросов.   Таким   образом,   поддержка   казаков   представлялась    чисто
платонической.
     В это  время  помимо  нас вели переговоры  с воинскими частями и  члены
Временного  правительства.  О  результатах этих  переговоров  к описываемому
моменту (около полудня 4 июля) П.Н. Милюков сообщает:
     "О Временном правительстве как-то забыли... Был момент, когда положение
правительства казалось безнадежным. Преобра-женцы, семеновцы, измайловцы, не
примкнувшие   к  большевикам,  заявили  правительству,   что  они  сохраняют
нейтралитет"*.
     Это был нейтралитет в борьбе между Центральным исполнительным комитетом
и его  большевистской  оппозицией.  Правительство  не  было  в  этой  борьбе
стороной. О нем действительно

     * Милюков П.Н. Указ. соч , с 242--243


     забыли -- точнее, считали, что его уже не существует, и спорили  лишь о
том, какая власть должна прийти ему на смену.
     В  2  часа  дня  в Таврический  дворец явилась  депутация  от броневого
дивизиона. Вызвали меня, так как незадолго до того я выступал на дивизионном
митинге. Делегаты обступили меня:
     Вы спрашивали по телефону, готов ли дивизион выступить
     на защиту Исполнительного комитета? Мы привезли вам ответ. Если
     вам нужны броневые машины для демонстрации, ни один из нас с
     места не двинется. Но если вы решили драться и защищать револю
     цию, мы идем с вами. Каковы же ваши планы?
     Мы сделали все, чтобы избежать кровопролития. Но если не
     будет другого пути, мы противопоставим силу насилию, и ответ
     ственность за пролитую кровь падет на тех, кто зажег пожар граж
     данской войны.
     Едемте с нами, повторите это перед командой. Машины у
     нас готовы.
     В  казарме броневого дивизиона моя речь не продолжалась и двух минут. Я
чувствовал, что  лишние слова  только разбили бы боевое настроение  команды,
подготовленное работавшими в дивизионе меньшевиками  и  эсерами.  После моей
речи выборный командир дивизиона спросил солдат:
     Готовы ли умереть за революцию по слову Центрального ис
     полнительного комитета, товарищи?
     Все готовы!
     По местам!
     Шоферы и пулеметчики побежали к машинам. Я с командиром дивизиона сел в
передний броневик, украшенный красным флагом, остальные машины должны были в
некотором отдалении следовать за нами колонной в боевой готовности. Пришлось
ехать  по улицам, переполненным  возбужденной толпой. Местами  нас встречали
криками "ура", местами свистом.
     Вот  и  Таврический  дворец.  Сквер  перед  ним  запружен   толпой.   В
уверенности, что  мы явились громить гнездо  "оборонцев", кричат нам  "ура",
размахивают  флагами,  бросают в воздух шапки. Но  машины медленно прорезают
толпу,  въезжают во  двор  и останавливаются  перед воротами,  прикрывая  их
своими броневыми  башнями с пулеметами. Толпа свистит,  улюлюкает. В ней нет
страха перед броневиками, но чувствуется возрастающая ярость.
     В Белом зале дворца только что закончилось заседание солдатской  секции
Петроградского   совета,   зал   наполняется   членами   обоих   Центральных
исполнительных комитетов. Открывается снова совместное заседание. Настроение
то  же,  что  ночью, может  быть,  даже  хуже.  Представителей  оппозиции не
заметно. Говорят лишь наши да "мужич-


     ки".   Речи   наших   истерически   беспомощны,   речи   представителей
Крестьянского центра уклоняются все дальше вправо...
     Впрочем,  быть может, впечатление, которое  осталось у  меня  от  этого
заседания,  субъективно  и ошибочно: я не  мог следить  за прениями, так как
меня несколько раз вызывали то для переговоров  с толпой, окружавшей дворец,
то к телефону.
     В 5  часов  дня  подошли  к Таврическому дворцу кронштадтцы.  Это  была
знакомая мне толпа Якорной площади, но уже  охмелевшая от  пролитой за  день
крови  -- от дома  Кшесинской до Таврического  дворца матросы шли  "с боем",
стреляя налево и направо, наводя ужас  на население, кое-где громя магазины.
Я  был занят  проверкой  караулов, когда из сквера  перед  колоннадой дворца
послышался тысячеголосый рев. Кто-то прибежал с вестью:
     -- Схватили Чернова, хотят убить его.
     Я  бросился   к  броневым  машинам  и,   передав   командиру  отряда  о
случившемся,  предложил   ему  вывести  два  броневика  в  сквер  и   дальше
действовать сообразно обстоятельствам. Но когда, отдав распоряжения, я вышел
под  колоннаду,  дело  уже  было улажено  вмешательством  Троцкого.  Чернов,
освобожденный из рук  толпы, вернулся  в зал заседания. Матросы, заполнившие
сквер,  шумели,  волновались,  но,  видимо,  не знали,  что  делать  дальше.
Впереди, между  колонн, виднелись знакомые мне вожаки кронштадтской вольницы
-- Раскольников, Рошаль и др. Они тоже казались растерянными.
     Я не  был свидетелем самого патетического  момента  разыгравшейся здесь
сцены -- момента ареста Чернова, --  но  позволю  себе привести описание ее,
данное Троцким на пленуме Центрального исполнительного комитета 16 июля:
     "Когда   кадеты   вышли  из   министерства,   чья-то  преступная   рука
инсценировала попытку ареста Керенского* и Чернова... Кто  присутствовал при
этой попытке, тот  знает, что ни рабочие, ни матросы не видели и  не слыхали
того,  что  происходило у колонн Таврического  дворца. А  именно:  у  колонн
находилась  кучка  негодяев  и  черносотенцев,  которые пытались  арестовать
Чернова. И еще раньше, чем они пытались это сделать, я говорил Луначарскому,
указывая на них: вот это провокаторы".
     Думаю, что свидетельству  Троцкого  можно  в данном  случае  верить. Во
всяком случае,  и у меня осталось впечатление, что значительную роль в толпе
играли провокаторы-черносотенцы,  использовавшие в  своих  видах  бунтарскую
стихию.

     *  Керенского   какие-то  люди   пытались  арестовать  при  отъезде  из
Петрограда, на вокзале. Но  подробности этого дела  остались  не выяснены, и
неизвестно,   была  ли   какая-нибудь  связь  между  этой  попыткой  и  всем
описываемым движением


     Затем вожаки  увели  куда-то  кронштадтцев.  Перед Таврическим  дворцом
сменялись другие  толпы --  преимущественно  из вооруженных рабочих.  Те  же
знамена, те же  крики, те же озлобленные лица, угрожающие жесты,  заряженные
винтовки.
     Теперь в осаждавшей Таврический  дворец  толпе смешались  кучки из всех
манифестаций,  проходивших  в  течение  дня перед колоннадой. Наше положение
становилось  все тяжелее.  Комиссия,  заведовавшая  обороной  дворца, решила
снять  внутренние  караулы, запереть наглухо боковые входы и выставить  всех
солдат, которые еще  готовы были защищать  Исполнительный комитет, в главном
входе  (у колоннады). Я лично производил это "перестроение"  и потому хорошо
запомнил состояние сил, которыми мы располагали в этот момент: у нас было 14
человек "пехоты" (из Павловского полка)  да еще 18 человек команды  броневых
автомобилей.
     Около  7 часов  вечера, когда сквер  перед дворцом был  залит  особенно
густой  толпой,  вдруг раздался  выстрел.  Кто-то крикнул,  что  стреляют из
дворца.  Началась  паника.  Большая  часть  толпы  бросилась  бежать, другие
принялись обстреливать фасад  Таврического дворца. Убитых и раненых не было,
но  смятение усиливалось с каждой  минутой.  Несколько  сот рабочих и солдат
бросились  вверх  по лестнице, к главному  входу  дворца  -- на этот раз без
всякого враждебного намерения, просто рассчитывая за  дверями найти спасение
от  воображаемой опасности.  Караул не сдержал напора,  и  толпа ворвалась в
Круглый зал. Опасности эти перепуганные люди не представляли, но теперь была
сметена наша последняя "линия обороны".
     Вместе  с  двумя-тремя  товарищами  я  пытался  собрать   разбежавшихся
караульных и выпроводить из дворца посторонних -- но безуспешно.
     В это время подошел ко дворцу 176-й пехотный полк. Полк шел из Красного
села свергать Временное правительство. Шел он с большевистскими плакатами --
но в уверенности, что своим выступлением он служит делу "защиты революции" и
поддерживает  Центральный исполнительный комитет. Как  представляли  солдаты
предстоящую им  задачу, я не знаю. Но полк шел в Петроград, готовый к бою, с
заряженными  винтовками,  с  полными  патронными  сумками, с  пулеметами,  с
запасом  боевых  патронов  и  пулеметных  лент  в  следовавших  за  колонной
повозках. По дороге солдаты узнали, что в Петрограде "безобразят". Вероятно,
под  влиянием  этих  сведений  у  них явилась смутная мысль о  том,  что  им
предстоит  оборонять  от  "безобразников"  Таврический  дворец.  Подойдя  ко
дворцу,  они  увидели,  что  дворец  действительно  окружен  буйной  и  явно
враждебной  Центральному  комитету  толпой.  Но странно было, что над толпой
колыхались знамена с теми же лозунгами, которые красовались на


     знамени полка, раздавались те же речи, которые заставили полк выступить
из Красного! Не зная, что делать, полк послал во дворец своих представителей
-- от всех рот и команд.
     Часть депутатов  обратилась за  справками ко мне, другие  -- к Дану. Не
сговариваясь между собою, мы дали  солдатам одно и то же указание: поступить
в распоряжение  Центрального исполнительного комитета,  принять на себя  его
охрану  и немедленно занять караулы. Затем  мы с Даном вышли к полку  -- Дан
говорил с одними ротами, а я  с другими, -- и полчаса спустя  176-й полк уже
расположился  лагерем в  Екатерининском  зале,  а во всех  дверях  и  даже у
наружных окон первого этажа появились усиленные караулы.
     Это был переломный момент в полном тревог и волнений дне 4 июля. Теперь
из всех казарм к нам поступали сообщения о том,  что  солдаты возвращаются к
себе,  сдают  оружие,  выражают   сожаление  по  поводу  своего   участия  в
"выступлении",  ругают  "зачинщиков", грозят им расправой,  заявляют о своей
преданности Исполнительному комитету.
     В  Белом  зале  шло заседание  объединенных центральных  комитетов.  На
трибуне проходили депутации демонстрантов-рабочих.  Речи  были возбужденные,
страстные,  полные  упреков и угроз  по  адресу  руководителей ЦИК. Иные  из
ораторов поднимались на трибуну, не выпуская из рук винтовки.
     Но во дворце уже восстанавливался  порядок. Появились  откуда-то группы
солдат Павловского полка с офицерами -- они старались уверить нас, что несли
беспрерывно караулы последние два дня и  настаивали, чтобы за ними сохранили
посты,  замещенные  теперь  176-м  полком.  Я  занят  был  улаживанием этого
вопроса,  когда из наружного караула дворца прибежал солдат  с сообщением: к
ограде  подошел в  полном составе Измайловский полк, солдаты хотят  войти во
дворец, представиться  ЦИК,  как в первые дни  революции. Не  прошло  и пяти
минут, как явилась группа  офицеров и солдат-измайловцев: полк отдает себя в
полное распоряжение ЦИК для восстановления порядка в городе.
     Двери  настежь!  С  мерным топотом, под  громовые звуки Марсельезы полк
вливается  в  Екатерининский  зал.  Из  Белого  зала  выходят  члены  ЦИК  с
президиумом во главе. Приветствия, крики "ура", гремят полковые трубы...
     Впечатление  различных групп и отдельных лиц от этой  сцены зависело от
их отношения к  разгулу  бунтарской  стихии  3--4  июля. Я  лично чувствовал
огромное облегчение --  мы  победили, не  пролив ни единой капли крови! Надо
было покончить с неопределенностью, и мы дали по телефону в целый ряд полков
приказ прислать в Таврический дворец по одной роте для несения караульной


     службы. Собственно,  столько людей для караулов не  требовалось  -- для
охраны  дворца хватило бы за глаза 176-го полка, измайловцев и павловцев. Но
появление  во  дворце  сводного  караула  из  всех  частей  гарнизона  имело
политическое  значение. Этим распоряжением по  гарнизону  заканчивалась роль
нашей комиссии. Измученный 40-часовым непрерывным  напряжением, я  опустился
на крыльцо, выходящее в дворцовый сад, и заснул здесь на каменных плитах как
убитый. Последней  моей  мыслью было: теперь дела пойдут хорошо. Увы!  После
июльских дней дела пошли еще хуже, чем до того.
     * * *
     Что  произвело  знаменательный  перелом  в   настроении  петроградского
гарнизона вечером 4 июля? Этот вопрос представляет значительный интерес, ибо
это  --  вопрос  о силах, сломивших в июле  ту стихию,  которой суждено было
восторжествовать три с половиной месяца спустя, в октябре.
     В  свое  время  была   сделана  попытка  объяснить  ход  событий   теми
энергичными мерами подавления  и пресечения, которые  были приняты Временным
правительством.   Так,  из   сообщения  кн.   Львова  о  событиях   4   июля
провинциальные губернские и уездные комиссары узнали:
     "Артиллерия,  дав   залп,  разом   очистила  себе  дорогу,  и  толпы  у
Таврического  дворца  разбежались."  И далее:  "Принятыми начальством мерами
мятеж был  подавлен, и  к ночи  на  улицах  города  замечалось  значительное
успокоение".
     Может  быть,  такое  освещение  событий  было  необходимо  в  интересах
престижа  власти. Но  в  интересах исторической правды  нужно  признать, что
никаких залпов  артиллерия  не  давала,  никакого  впечатления  на толпу  ее
появление   не  произвело,  ни  малейшего  влияния  на  ход   "мятежа"  меры
правительства не оказали.  Действительно, около 5 часов,  когда  Таврический
дворец  был   окружен  кронштадтцами,  командующий  войсками  Петроградского
округа, по распоряжению правительства,  послал на выручку дворца сотню  (или
полусотню) казаков  с легкой артиллерией. Но этот отряд не добрался до места
назначения:  на Литейном  проспекте  он наткнулся  на толпу солдат.  Солдаты
открыли огонь  по  казакам, и те, почти не  пытаясь  сопротивляться, бежали,
побросав пушки и оставив на месте несколько человек убитыми и ранеными.
     Ночью мне пришлось быть на месте происшествия -- на мостовой еще лежали
убитые лошади, тут же  стояли  и брошенные пушки, из которых не было сделано
при столкновении ни одного вы-


     стрела.  А  это  была  единственная   "принятая  правительством  мера",
единственная  за  два   дня   попытка   "подавления  беспорядков"!  Перелом,
наступивший  вечером  4  июля,  зависел  не  от  кавалерийских  наскоков  на
бушевавшую в городе стихию, а от  иных, более глубоких причин.  П.Н. Милюков
пишет в своей "Истории":
     "Наконец, около 7  часов вечера (4 июля)  начали  обнаруживаться первые
последствия правительственных обращений к войскам, остававшимся верными... В
это  время  пришли  на   Дворцовую   площадь  и  подкрепили  инвалидов   9-й
кавалерийский  полк,  Владимирское  военное  училище,  1-й   казачий   полк.
Правительство  ободрилось. На выручку  Таврического дворца  шли  Литовский и
176-й полки"*.
     Это  -- недоразумение. Были какие-то "остававшиеся верными"  войска,  и
правительство два дня безуспешно взывало к их верности, но почему-то они  не
откликались, предоставляя охрану правительства "инвалидам".  А вот в 7 часов
вечера 4 июля последствия повторных обращений начали сказываться...
     И  еще  один  момент, упущенный  из  внимания  историком:  Владимирское
военное  училище,  9-й кавалерийский полк  и 1-й казачий полк  не  были ни в
малейшей  степени  заражены  большевизмом. И если  3 и  4 июля они не  могли
выступить  в защиту правительства,  то лишь потому, что против них оказались
бы  десятки   тысяч  штыков   петроградского   гарнизона  (пехотных  полков,
артиллеристов,  матросов, технических частей). В этом солдатском  море  была
вся суть. Почему же в нем бунтарские настроения преломились, пошли на убыль?
     Одним  из  обстоятельств,  преломивших настроение  нейтральных воинских
частей,  П.Н. Милюков считает опубликование "некоторых документов разведки",
то  есть  известных  показаний  Ермоленко о связи  большевиков с  германским
генеральным  штабом176.  Но,  во-первых,  в  семь  часов   вечера
солдатские массы еще  ничего  не могли  знать об  этой истории, так как даже
президиум  Исполнительного   комитета  узнал  о  ней  значительно  позже,  а
во-вторых,  не может  быть  сомнений  в  том,  что  солдаты  -- если  бы  их
настроение не  преломилось по  совершенно  иным  причинам -- отнеслись  бы к
разоблачениям   правительственной   "разведки"   как  к   "гнусной   выдумке
буржуазии".
     Перелом  4 июля остается в  освещении П.Н. Милюкова  необъяс-ненным. Не
объясняет  его  и  Суханов. При описании того,  что  происходило  на  улицах
Петрограда в июльские дни, он не прикрашивает действительности. "...Во главе
солдатских  групп, "выступавших" 3 июля, -- признает он, -- стояли не только
больше-
     * Милюков Л. Н. Указ. соч., с. 245.


     вики. Тут были,  несомненно, и совсем темные элементы"*. О настроениях,
царивших 4 июля,  он  повествует:  "Чувствовалось большое возбуждение  --  с
колоритом  озлобления, но отнюдь  не энтузиазма"**. И несколькими страницами
далее:
     "Начались небольшие частичные погромы... Под предлогом обысков начались
грабежи.    Пострадали     многие    магазины,    преимущественно    винные,
гастрономические, табачные... Разные  группы  стали арестовывать  на  улицах
кого попало...  Часам к четырем  число раненых и убитых  уже исчислялось  по
слухам сотнями"***.
     Но вот наступил вечером  4 июля  известный перелом. Суханов пишет о нем
следующее:
     "Кровь  и  грязь   этого  бессмысленного  дня  к  вечеру  подействовали
отрезвляюще. В  самом деле, что же  это такое делается, зачем, кто виновник,
откуда  эта кровь и грязь,  убийства, грабежи, насилия,  погромы... К вечеру
стихия быстро входила в берега,  улицы пустели. О новых выступлениях не было
слышно.  "Восстание"  окончательно  распылилось.  Остались  только  эксцессы
разгулявшейся толпы... Раненых и убитых насчитывалось до 400 человек"****.
     А  между тем  резкий перелом, происшедший в  настроениях  петроградских
солдат под вечер 4 июля, должен был иметь определенную причину. Для тех,