ованному коллеге.
     "Популяр" и покушение 24 мая
     Несмотря на то, что по газетным сведениям г. Толедано выехал за два или
три дня до нападения из столицы, "Популяр" распола-


     тал в критический  момент  совершенно  ясными  и  точными  директивами.
Покушение  отнюдь не  застигло газету врасплох. Редакция не  сделала на этот
раз  попытки  обратить  нападение  в   шутку,  сославшись   на   мою  "манию
преследования" и пр. Наоборот, газета  взяла сразу серьезный и встревоженный
тон. В  No от  25  мая  через  все колонки  первой  страницы дается  лозунг:
"Покушение против  Троцкого -- покушение против  Мексики".  Передовая статья
под  тем  же  заглавием  требует   строжайшего  расследования  и  примерного
наказания преступников независимо от их политического направления и  от  той
иностранной  державы,  с которой  они  связаны.  Своей  фразеологией  статья
стремится произвести впечатление  высшего  беспристрастия  и патриотического
негодования. Ближайшая цель статьи: вырыть подобие пропасти между  редакцией
"Популяр" и террористами, которые  не сегодня-завтра могут оказаться в руках
полиции. Эта мера предосторожности тем  более  необходима, чем более усердно
"Популяр" вел в предшествующий период кампанию клеветы против меня.
     Однако под литературной скорлупой беспристрастия скрываются  осторожные
инсинуации, которым предстоит в ближайшие дни получить дальнейшее  развитие.
Мимоходом  в одной фразе  отмечается,  что покушение  имеет  "таинственные и
подозрительные  аспекты".  В этот день  эти слова  прошли  незамеченными. Но
теперь совершенно  ясно,  что  автор статьи  заранее  резервировал  для себя
возможность,  в  случае  неудачи   судебного  следствия,  выдвинуть   теорию
"самопокушения".   Вторая   инсинуация   не  менее   знаменательна:   статья
предсказывает,  что "враги  Мексики"  будут приписывать  покушение Сталину и
Москве. Враги Мексики отождествляются здесь с врагами Сталина. Торжественный
призыв искать преступников независимо от той державы, с которой они связаны,
получает очень ограничительное истолкование.
     При  всех своих  зигзагах и двусмысленностях статья тщательно обдумана.
Противоречия статьи вытекают  из противоречивости  и неопределенности самого
положения.  Что даст следствие -- еще неизвестно. На случай  его удачи  надо
остаться  как можно дальше от  огня.  На случай  его неудачи надо  сохранить
свободу  действий в направлении старой клеветы  и травли. Надо в то же время
отвлечь по мере сил внимание от  ГПУ, не связывая себе, однако, окончательно
рук. Перечитывая статью сегодня,  ясно видишь,  как из  нее  торчат в разные
стороны белые нитки.
     В  номере от 26 мая продолжается в общем та же линия. "Популяр" требует
от властей энергичной кары виновных. Опасность того, что участники покушения
немедленно попадут в руки полиции, еще очень  велика: отсюда  суровый  голос
беспристрастия.
     В номере от 27-го уже появляется циничная заметка "Сеньор  Троцкий себе
противоречит":  это первая  попытка  развить  намек  насчет  "подозрительных
аспектов" покушения. Заметка утверждает,  будто я давал разные показания  по
поводу того,  где  именно  я находился во время атаки.  Несообразность  этой
инсинуации бьет в


     глаза.  Если  человек,  живущий в  эмигрантском  одиночестве,  оказался
способен мобилизовать двадцать заговорщиков и  достать для  них  полицейское
обмундирование и пулеметы,  то он должен быть способен  подготовить ответ на
вопрос о том, где он находился во время покушения. Но не будем придирчивы  к
технике  фальсификации. Ясно одно.  "Популяр" подготовляет почву для  теории
"самопокушения".
     Следствие  наталкивается тем временем на большие затруднениям ГПУ умеет
многое  предвидеть  заранее и  хорошо заметает следы.  Со  времени покушения
прошло  три  дня.  Опасность   ареста  главных  участников  покушения  могла
считаться устраненной, так  как  за  этот  срок  они могли  с полным успехом
перебраться через границу по заранее заготовленным паспортам. В соответствии
с  этим  "Популяр" 27  мая берет более  смелый тон.  Дело не  ограничивается
цитированной заметкой в хронике. Передовая статья в этот день прямо говорит,
что  "покушение  каждый  день  возбуждает  больше  сомнений  и кажется более
подозрительным  и  менее  логичным"; дальше  упоминается  слово  "камуфляж".
Статья  приписывает  покушение  американским  империалистам,  стремящимся  к
интервенции  в  Мексике  и опирающимся,  видимо, на  мое  содействие. Почему
империалисты выбрали  объектом покушения меня,  неизвестно.  И каким образом
покушение  на  русского большевика  в Мексике может оправдать интервенцию С.
Штатов, еще менее понятно. Вместо анализа и доказательств -- набор крикливых
фраз.
     Остается  еще  напомнить,  что  до  заключения   блока   Гитлер--Сталин
"Популяр" изображал меня не иначе как со свастикой. В агента С. Штатов я был
внезапно превращен лишь после вторжения Красной армии в Финляндию. "Популяр"
пытается распоряжаться мною так же свободно, как Сталин распоряжается своими
агентами. В  своей  устной  агитации  и  закулисных  маневрах Толедано и его
союзники шли,  несомненно,  гораздо  дальше,  чем  в своей  печати. Особенно
напряженную работу,  как показали  события ближайших  дней, они вели в среде
полиции.
     28   мая   следственные   власти   уже   целиком   наведены   на   идею
"самопокушения".  Подвергнуты аресту два моих секретаря, Шюсслер и Коронель,
и  два лица, связанных с моим  домом, Базан и Сендехас. Одержав эту  победу,
"Популяр" осторожно отходит & тень: в номере от 28 мая он снова занимает
"объективную", т. е. выжидательную позицию. Ясно, почему руководители газеты
остерегались ангажироваться  до конца.  Они знали  больше, чем говорили; они
гораздо  меньше доверяли версии самопокушения, чем  наведенная ими на ложный
след полиция. Они боялись, что эта версия каждую минуту  может быть взорвана
на  воздух. Вот  почему,  переложив ответственность на полицию, "Популяр" 28
мая снова принимает позу встревоженного патриотического наблюдателя.
     В  номере  от 29 мая  "Популяр"  печатает  без комментариев  декларацию
коммунистической партии, которая требует не наказания


     террористов, а высылки Троцкого из Мексики. В  этот  день мой дом и все
его обитатели отрезаны от внешнего  мира  кольцом фантастических подозрений.
Достойно   внимания,  что  наиболее  откровенные  лозунги  Кремля   Толедано
предоставляет и теперь высказывать вождям  компартии, которым нечего терять.
Сам он пытается сохранить за собою мост отступления.
     1  июня напечатано в газетах мое  письмо Прокурору  республики, открыто
называющее Ломбардо Толедано моральным соучастником в подготовке  покушения.
После этого Толедано наполовину выходит из тени. "С. Т. М. обвиняет Троцкого
в том, что он  служит инструментом войны  нервов",  -- возвестил "Популяр" 6
июня. Что это значит? Пустая  риторика, без мыслей и без фактов! От имени С.
Т.  М.  Толедано подает властям  документ, в котором  покушение  вплетено  в
широкую,  но крайне неопределенную  международную  интригу.  Помимо  меня  в
интриге заподозрены многие факторы, учреждения и лица.  Многие, но  не  ГПУ.
Подозревать ГПУ могут, как мы уже знаем, только "враги Мексики". Так во всех
своих маневрах Толедано остается другом No 1 ГПУ.
     "Насиональ"
     В отличие от всех других газет  столицы  "Насиональ" даже не упомянул о
покушении  в первой части  своего издания  от  25 мая. Во  второй  части  он
поместил  сообщение  под  заглавием   "Троцкий  подвергся  театральному  (!)
покушению в своем  доме". На чем га-зета  основывала свою оценку, оставалось
неизвестным.  Я  должен,  к  сожалению,  констатировать,  что  и в некоторых
предшествовавших  случаях  газета пыталась приписывать  мне предосудительные
действия, не имея на это и тени основания.
     Заслуживает  самого  пристального внимания тот факт,  что  в  тот самый
день,  когда   "Насиональ"  назвал  покушение  на  Троцкого"  "театральным",
"Популяр" писал: "Покушение на Троцкого  -- покушение на Мексику". На первый
взгляд может показаться, что "Насиональ" проявлял более враждебное отношение
к  жертве  покушения,  чем  "Популяр".  На  самом  деле  это  не  так. Своим
поведением "Насиональ" лишь обнаружил, что он стоит гораздо дальше от очагов
сталинизма  и,   следовательно,  от  очага  покушения,   чем  "Популяр".   В
"Насиональ"  имеются редактора,  которые изо  всех  сил  хотят быть  приятны
сталинцам.  Они  знают,  что  самый простой"  путь  для этого  --  высказать
какое-либо подозрение по  моему адресу. Когда  редакция  получила сведения о
покушении на мой дом, один  из редакторов пустил  в оборот первую попавшуюся
ироничес-  кую формулу.  Именно этот  факт  показывает,  что  редакторы "На-
сиональ", в отличие от редакторов "Популяр", не знали, о чем пи- шут.
     В  следующие  дни  наблюдается,  однако,  сближение  линии  этих"  двух
изданий.  "Насиональ",  поняв  из  поведения   "Популяр",  что   oн  слишком
неосторожно выступил со своей гипотезой "театрально-


     то"  покушения, отступил назад,  заняв более выжидательную  позицию. Со
своей  стороны, "Популяр",  убедившись, что никто из участников покушения не
арестован ,  стал  переходить  на  позицию "театрального" покушения. 27  мая
заметка "Г. Троцкий противоречит себе" появилась также и в "Насиональ".
* * *
     Так на основании анализа  статей "Популяр" и  их сравнения со  статьями
"Насиональ"  можно с  уверенностью  сказать,  что  Толеда-но  знал заранее о
готовящемся покушении,  хотя  бы  в самых  общих  чертах.  ГПУ  одновременно
готовило  -- по разным каналам -- и конспиративный заговор,  и  политическую
защиту,  и дезинформацию следствия.  В  критические  дни  "Популяр"  получал
инструкции несомненно  от самого Толедано.  Весьма  вероятно, что именно  он
является автором  статьи 25 мая. Иначе сказать: Ломбарде  Toлe-дано принимал
моральное участие в подготовке покушения и сокрытии его следов.
     Моя охрана
     Для  лучшего   выяснения   обстановки   покушения,   как   и  некоторых
обстоятельств следствия, нужно  сказать здесь, что  представляет  собою  моя
охрана. В  газетах были сообщения в том смысле, будто я "нанимаю" для охраны
почти  что случайных людей,  которые работают из-за жалованья и  пр. Все это
ложно. Моя охрана существует с момента моей высылки в Турцию, т. е. почти 12
лет. Она все время менялась  в составе, в  зависимости от страны, где я жил,
хотя  некоторые из  моих сотрудников сопровождали меня из  страны  в страну.
Охрана всегда состояла  из  молодых товарищей, связанных  со  мной единством
политических взглядов и отбиравшихся моими старыми,  более опытными друзьями
из числа добровольцев, в которых не было недостатка.
     Движение, к которому я принадлежу, есть движение молодое, возникшее под
небывалыми преследованиями со стороны московской олигархии  и ее агентуры во
всех  странах мира. Вряд ли в истории  вообще можно  найти другое  движение,
которое в такое короткое время понесло бы такие  многочисленные жертвы,  как
движение Четвертого Интернационала. Я лично глубоко  верю, что в нашу  эпоху
войн,  захватов,  грабежей, разрушений  и  всяких других  зверств Четвертому
Интернационалу суждено выполнить большую  историческую роль. Но это будущее.
В прошлом же он знал толь-ко удары и преследования. Никто  не  мог надеяться
за  последние 12 лет при  помощи Четвертого Интернационала сделать  карьеру.
Поэтому   к  движению  примыкали   люди  бескорыстные,  убежденные,  готовые
отказываться  не только от материальных благ, но, в случае  необходимости, и
жертвовать жизнью. Не желая впадать в идеали- зацию,  я все же позволяю себе
сказать, что вряд ли можно сейчас


     в  какой-либо другой организации  найти такой  отбор  людей,  преданных
своему знамени и чуждых личных претензий, как  в  Четвертом  Интернационале.
Именно из этой молодежи вербовалась все это время моя охрана.
     Первое время в Мексике охрану несли молодые мексиканские-друзья. Однако
через  некоторое время я  убедился в неудобстве такого  положения. Мои враги
систематически  стремились  вовлечь  меня  в  мексиканскую  политику,  чтобы
сделать тем самым невозможным  мое  пребывание в стране. А  так как  молодые
мексиканские друзья, живя  в  моем  доме,  действительно могли до  известной
степени  явиться  агентами моего политического влияния, то  я  вынужден  был
отказаться от их участия в охране, заменив их иностранцами,  преимущественно
гражданами  Соединенных Штатов.  Все  они посылались сюда по  особому отбору
моих испытанных старых друзей.
     Прибавлю  для  полной ясности, что охрана  содержится не мною  (у  меня
таких  средств  нет),  а на  средства  особого  комитета,  который  собирает
необходимые денежные суммы среди  друзей  и  сочувствующих. Мы  живем -- моя
семья и охрана -- маленькой замкнутой коммуной, отделенные четырьмя высокими
стенами от внешнего мира. Все эти обстоятельства объясняют, почему  я считаю
себя вправе доверять своей  охране  и  считать  ее неспособной на измену или
преступление.
     Конечно,  несмотря на все предосторожности,  нельзя  считать совершенно
исключенной  возможность  того,   чтобы  в  число  членов  охраны  пробрался
отдельный  агент  ГПУ.  Следствие  с  самого начала заподозрило,  что Роберт
Щелдон, исчезнувший член моей  охраны, был соучастником покушения. Я отвечал
на это: если бы Шел-дон был агентом ГПУ,  он имел бы возможность убить  меня
ночью без всякого шума и скрыться, не приводя в движение 20 человек, которые
все  подвергались  большому   риску.  Кроме  того,  в  дни,  непосредственно
предшествовавшие  покушению,  Шелдон занимался такими  невинными вещами, как
покупкой клетки, ее окраской  и пр... Никаких убедительных доводов в  пользу
того, что  Шелдон-был агентом ГПУ,  я не  слышал. Поэтому  я с самого начала
заявил себе самому и  своим друзьям, что я буду последним, который поверит в
участие   Шелдона   в   покушении.  Если  б,  однако,  вопреки   всем   моим
предположениям,  это участие  подтвердилось, то  оно ничего существенного не
изменяло бы в общем характере нападения. При помощи  одного  из  членов моей
охраны  или без такой помощи ГПУ  организовало заговор с целью убить меня  и
сжечь мои архивы. К этому сводится суть дела.
     Исключенные из Компартии
     В своих официальных заявлениях компартия повторяет, что" индивидуальный
террор не входит в ее систему действий и пр..


     Никто   и  не   думает,  что  покушение  организовано  компартией.  ГПУ
пользуется компартией, но вовсе не сливается с нею.
     Среди возможных участников покушения лица, хорошо знакомые с внутренней
жизнью коммунистической  партии, назвали мне одно лицо, которое было  в свое
время  исключено из партии, а затем за какие-то заслуги восстановлено в ней.
Вопрос о категории "исключенных" представляет вообще большой интерес с точки
зрения  расследования  преступных методов  ГПУ.  В  первый  период  борьбы с
оппозицией в  СССР клика  Сталина  намеренно исключала  из  партии  наименее
стойких оппозиционеров, ставила их в крайне тяжелые материальные  условия  и
давала  этим ГПУ возможность вербовать  среди них агентов  для  работы среди
оппозиции. В дальнейшем этот метод был  усовершенствован и  распространен на
все партии Третьего Интернационала.
     Исключаемых  можно  делить  на две категории:  одни  покидают  партию в
результате принципиальных разногласий, поворачиваются к Кремлю спиной и ищут
новых путей. Другие  исключаются за  неосторожное обращение  с деньгами  или
прочие,  действительные   или   мнимые,  преступления  морального   порядка.
Большинство  исключенных   этой  второй  категории   неразрывно  срослись  с
аппаратом партии, не способны ни к какому другому труду и слишком привыкли к
привилегированному   положению.   Исключенные   такого   типа   представляют
драгоценный  материал для ГПУ, которое превращает  их в покорные орудия  для
самых опасных и преступных поручений.
     Многолетний  вождь  мексиканской  компартии  Лаборде  оказался  недавно
исключенным по самым чудовищным обвинениям:  как человек, доступный подкупу,
торговавший стачками  рабочих  и  даже  получавший  денежные  подачки  от...
"троцкистов".  Самое  поразительное,  однако, то,  что  несмотря  на  крайне
порочащий характер обвинений, Лаборде даже не оправдывался. Он показал этим,
что исключение нужно для каких-то таинственных  целей, которым он,  Лаборде,
не смеет противиться. Более  того, он  воспользовался первым  случаем, чтобы
заявить в печати о своей несокрушимой  верности  партии и  после исключения.
Одновременно  с ним  исключен  был  ряд лиц,  которые  придерживаются той же
тактики.  Эти люди способны на все. Они выполняют любое поручение, совершают
любое преступление, только бы не потерять милость партии. Возможно даже, что
некоторые   из   них  были  исключены,   чтобы  заранее   снять   с   партии
ответственность за их участие в подготовлявшемся покушении. Указание, кого и
каким образом  исключать,  исходит  в  таких  случаях от наиболее доверенных
представителей ГПУ, скрывающихся за кулисами.
     Революция и право убежища
     В  оправдание  своей травли  против  меня, прикрывающей покушения  ГПУ,
агенты Кремля говорят о моем "контрреволюционном"


     направлении.  Все зависит  от  того,  что  понимать  под  революцией  и
контрреволюцией. Самая могущественная сила контрреволюции нашей эпохи -- это
империализм,  как в своей фашистской  форме, так и  под квазидемократическим
прикрытием. Ни одна из  империалистических стран  не хочет допустить меня  в
свои  пределы.  Что  касается  угнетенных  и полунезависимых стран,  то  они
отказываются принимать  меня  под  давлением империалистических правительств
или  московской  бюрократии,  которая  играет  сейчас  во  всем мире  крайне
реакционную роль. Мексика оказала мне гостеприимство потому, что  Мексика не
империалистическая страна,  и потому,  что ее правительство оказалось в виде
редкого   исключения  достаточно  независимым  от  внешних  давлений,  чтобы
руководствоваться собственными принципами.  Я могу поэтому сказать, что живу
на земле не в порядке правила, а в порядке исключения. В реакционную  эпоху,
как наша, революционер вынужден  плыть против  течения. Я делаю  это по мере
сил. Давление мировой реакции,  пожалуй, беспощаднее всего сказалось на моей
личной  судьбе  и судьбе близких мне  людей. Я  отнюдь не  вижу в этом своей
заслуги: таков результат сцепления исторических обстоятельств. Но когда люди
типа Толедано, Лаборде и пр. объявляют меня "контрреволюционером", то я могу
спокойно пройти мимо них, предоставив окончательный вердикт истории.
     8 июня 1940 г. Койоакан
Завещание
     Высокое  (и  все  повышающееся)  давление  крови  обманывает окружающих
насчет  моего  действительного  состояния.  Я активен и  работоспособен,  но
развязка, видимо, близка. Эти строки будут опубликованы после моей смерти.
     Мне незачем здесь еще раз опровергать глупую и подлую клевету Сталина и
его агентуры: на моей революционной чести нет  ни одного пятна. Ни прямо, ни
косвенно  я  никогда не входил  ни в какие закулисные соглашения или хотя бы
переговоры с врагами рабочего  класса.  Тысячи  противников  Сталина погибли
жертвами   подобных  же  ложных  обвинений.  Новые  революционные  поколения
восстановят их политическую честь и воздадут палачам Кремля по заслугам.
     Я горячо благодарю друзей, которые оставались верны мне в самые трудные
часы  моей  жизни. Я не называю никого  в  отдельности,  потому что  не могу
называть всех.
     Я считаю  себя,  однако, вправе  сделать исключение  для своей подруги,
Натальи Ивановны Седовой. Рядом  со счастьем быть  борцом за дело социализма
судьба дала мне  счастье  быть  ее мужем.  В течение почти сорока лет  нашей
совместной  жизни она оставалась неистощимым источником любви, великодушия и
нежности.


     Она прошла через большие