ью относительно условий моей
жизни.  Один  из  друзей,  являющийся  постоянным  посредником между  мной и
властями, прислал мне следующую  выдержку  из  своего диалога с  генеральным
секретарем Surete198.
     16 [мая 1935 г.)
     У нас невеселые дни. Н.  нездорова -- t. 38°, -- видимо, простуда,  но,
может  быть, с  ней  связана и малярия.  Каждый раз, когда  Н.  нездорова, я
по-новому чувствую, какое место  она  занимает в  моей  жизни. Она переносит
всякие страдания,  физические и нравственные, молча, тихо, про  себя. Сейчас
она томится больше моим  нездоровьем,  чем своим собственным. "Только бы  ты
поправился,-- сказала она мне сегодня, лежа в постели, --  больше мне ничего
не надо". Она редко говорит такие слова. И она сказала их так просто, ровно,
тихо и в то же время из такой глубины, что у меня вся душа перевернулась....
     Мое состояние неутешительно. Приступы болезни становятся чаще, симптомы
острее, сопротивляемость организма  явно понижается.  Конечно, кривая  может
еще дать  временный изгиб  вверх. Но  в общем  у  меня  такое  чувство,  что
близится ликвидация.
     Вот  уж  недели  две,  как  я  почти  не  пишу:  трудно.  Читаю газеты,
фран[цузские]  романы,  книжку  Wittels'a  о  Freid'e199  (плохая
книжка завистливого  ученика) и пр. Сегодня  писал немного о взаимоотношении
между физиологическим  детерминизмом  мозговых  процессов и  "автономностью"
мысли, подчиняющейся законам логики.  Мои философские интересы  за последние
годы возрастают,  но,  увы, познания  слишком  недостаточны  и  слишком мало
остается времени для большой и серьезной работы...
     Надо поить Н. чаем...
     17 мая [1935 г.]
     Вчера газеты опубликовали  официальное сообщение  по поводу переговоров
Лаваля в Москве Вот наиболее существенное, единственно существенное место:
     "Они полностью согласились в том, что в нынешней международной ситуации
правительства, искренне преданные делу мира, обязаны продемонстрировать свое
желание жить в  мире  участием в поисках  взаимных  гарантий для обеспечения
этого мира. Это прежде всего обязывает их ни  в коем  случае не ослаблять их
национальной обороны. В этой связи госпо-


     дин Сталин понимает и полностью одобряет политику национальной обороны,
которую  ведет Франция для того,  чтобы  ее вооруженные  силы  находились на
должном уровне"200.
     Хотя  я  достаточно  хорошо  знаю  политический  цинизм  Сталина,   его
презрение к принципам, его  близорукий  практицизм,  но я  все  же не  верил
газетам,  прочитав эти строки. Хитрый  Лаваль сумел подойти к тщеславному  и
ограниченному  бюрократу.  Сталин,  несомненно, чувствовал  себя  польщенным
просьбой французского министра высказать свое суждение о вооружении Франции:
он не  постеснялся даже отделить в этом вопросе  свое имя от имен Молотова и
Литвинова. Нарком по иностранным  делам был, конечно, в  восторге от  такого
открытого и непоправимого пинка Коминтерну.  Молотов,  может  быть, смущался
слегка, но что значит Молотов? За его спиною стоит уже  смена в лице Чубаря.
А  Бухарин с Ра-деком, официальные  газетчики, все истолкуют как полагается,
для "народа"...
     Однако  сообщение от  15  мая не пройдет  безнаказанно.  Слишком  остер
вопрос  и  слишком  обнажена  измена.  Именно  измена!..  После  капитуляции
герм[анской] компартии перед  Гитлером я писал:  это "4 авг[уста]" (1914 г.)
Третьего  Интернационала201.  Некоторые  друзья  возражали:  4-ое
августа  было изменой,  а здесь  "только" капитуляция. В том-то и  дело, что
капитуляция  без боя  разоблачала  внутреннюю гниль,  из  которой  неизбежно
вытекало дальнейшее падение.  Коммюнике202 15 мая есть
уже в полном смысле слова нотариальный акт измены.
     Французская  компартия  получает  смертельную   рану.   Жалкие  "вожди"
уклонялись  от открытой платформы  социал-патриотизма.  они хотели  подвести
массы к  капитуляции постепенно и  незаметно. Теперь  их  вероломный  маневр
обнажен.  Пролетариат от этого только выигрывает. Дело нового Интернационала
продвигается вперед.
* * *
     Местный доктор был  у Н. Грипп202.  Что-то отметил в легком,
но Н. сказала, что это  старое. Между тем "старое" (в Вене) было, как будто,
в левом легком, а на этот раз в правом. Но доктор маленький и поверхностный.
Т° все время около 38, не снижается.
* * *
     Для  характеристики  левого и левеющего  реформизма  в  высшей  степени
характерно его отношение к Лиге наций. Правление SFIO (Блюм и К0)
приняло (на словах)  программу, в которой признается  необходимым разгромить
буржуазную арматуру власти  и за-менить ее рабоче-крестьянским государством.
В   то  же  время  Блюм  видит  в  Лиге  наций   начало  "демократич[еской]"
международной


     организации.  Как   он  собирается   "громить"   национальную  арматуру
буржуазии и в то же время сохранять ее интернациональные органы --  это было
бы  загадкой,  если б  Блюм действительно собирался что-то  "громить". Но на
самом деле он собирается покорно дожидаться, когда разгромят его собственную
"арматуру"... Эту мысль надо развить.
     23 мая [1935 г.]
     Вот уже много  дней, как мы с Н. хворали. Затяжной грипп.  Лежим  то по
очереди, то одновременно. Май холодный, неприветливый... Из Парижа пять дней
т[ому]  назад  получили тяжелую  весть:  такси наскочило на  авто, в котором
находилась  Жанна203,  и   серьезно  ранило  ее,  так  что  ее  в
беспамятстве перенесли в  больницу: глубокая рана в голове, сломано ребро...
У Левы экзаменационная  страда, а ему приходится готовить пищу для  Севы.  О
Сереже по-прежнему никаких вестей.
     25 мая [1935 г.]
     Сегодня  пришло письмо от  Левы.  Написано  оно,  как всегда,  условным
языком204.
     Это  значит,  что  норвежское  правительство  дало  визу  и  что  нужно
готовиться  к  отъезду.  "Crux"  это  я.  "Праздник вечного новоселья",  как
говорил старик-рабочий в Алма-Ате.
     26 мая [1935 г.]
     Болезненное  состояние осуждает меня на чтение  романов. В первый раз я
взял в руки книгу Edgar Wallace205. Насколько я знаю, это один из
самых  популярных  в Англии и Америке авторов. Трудно представить себе более
жалкое, грубое, бездарное. Ни  тени  наблюдательности, таланта, воображения.
Приключения нагромождены без малейшего искусства, вроде  наложенных друг  на
друга полицейских протоколов. Ни разу я не почувствовал увлечения, интереса,
хотя бы  прочного любопытства.  При  чтении книги  чувство такое,  будто  от
нечего делать барабанишь в тоске пальцами по засиженному мухами стеклу...
     По одной этой книге  видишь,  в какой мере просвещенная Англия (да и не
она  одна, конечно) остается страной культурных дикарей. Миллионы англичан и
англичанок, жадно  и взволнованно  (до обмороков)  глазевших  на процессы  и
торжества  по поводу юбилея королевской  четы, это  и есть запойные читатели
продукции Wallace'a.


     1 июня [1935 г.]
     Дни тянутся  тягостной чередой. Три дня  тому назад получили письмо  от
сына: Сережа сидит в тюрьме, теперь это уже не догадка, почти достоверная, а
прямое  сообщение  из  Москвы... Он  был  арестован,  очевидно,  около  того
времени,  когда прекратилась переписка, т.  е.  в  конце  декабря --  начале
января. С  этого времени  прошло  уже  почти  полгода... Бедный мальчик... И
бедная, бедная моя Наташа...206
     6 июня [1935 г.]
     Затяжной  правительственный  кризис. Как в свое время в Италии, позже в
Германии, парламент оказывается в самую ответственную минуту в параличе.
     Непосредственная   причина  паралича  --   радикалы.   Именно   поэтому
социалисты и коммунисты изо всех сил цепляются  за радикалов... Наша фракция
растет.  Лозунг IV  Интернационала  становится почти  модным. Но подлинного,
глубокого переворота еще нет..
     8 июня [1935 г.]
     Заезжала к нам по пути из Лондона в Вену Л. С, урожденная  Клячко, дочь
старого русского эмигранта, умершего до войны207. Мать ее, старая
наша приятельница, была  недавно в Москве и, видимо, пыталась интересоваться
судьбой Сережи, которого она знала в Вене  маленьким мальчиком. В результате
ей пришлось очень спешно покидать Москву. Подробностей еще не знает...
* * *
     Получил от группы студентов  Эдинбургского университета, представителей
"всех оттенков политической мысли", предложение выставить свою кандидатуру в
ректоры. Должность чисто "почетная",-- ректор  избирается каждые  три  года,
публикует какой-то  адрес и совершает еще какие-то символические действия. В
числе прочих ректоров  названы: Гладстон208, Smuts209,
Нансен210, Марко-ни211...  Только  в Англии,  пожалуй,
сейчас  уже  только в Шотлан-дии,  возможна такая экстравагантная идея,  как
выдвижение  моей  кандидатуры  в  качестве ректора  университета. Я ответил,
разумеется, дружественным отказом [:]


     7 июня 1935 г.
     Я  вам  очень признателен  за  ваше  неожиданное  и  лестное  для  меня
предложение:  выставить  мою  кандидатуру  в качестве  ректора Эдинбургского
университета.   Сказавшаяся  в  этом  предложении   свобода  от  соображений
национализма делает высокую честь духу  эдинбургских  студентов.  Я тем выше
ценю ваше доверие, что вас, по вашим  собс[твенным] словам, не останавливает
отказ британского правительства в выдаче мне визы. И все же я не считаю себя
вправе принять  ваше предложение. Выборы ректора происходят, как пишете  вы,
на неполитической базе, и  под  вашим письмом подписались представители всех
оттенков  политической  мысли.  Но  я  лично  занимаю  слишком  определенную
политическую   позицию:   вся  моя  деятельность  с   юных   лет   посвящена
революционному  освобождению  пролетариата  от ига капитала. Никаких  других
заслуг  у меня нет для занятия ответственного  поста. Я  считал бы, поэтому,
вероломным по отношению к рабочему  классу и  нелояльным по отношению  к вам
выступить на  какое  бы  то ни было  публичное поприще не под большевистским
знаменем.  Я  не  сомневаюсь,  что  вы  найдете  кандидатуру, гораздо  более
отвечающую традиции вашего университета.
     От всей души желаю вам успеха в ваших работах и остаюсь благодарен.
* * *
     Внешним  образом у нас в доме все по-прежнему.  Но  на  самом деле  все
изменилось. Я  вспоминаю о  Сереже  каждый раз  с  острой болью. А Н.  и  не
"вспоминает",  она  всегда  носит  глубокую  скорбь  в  себе.  "Он   на  нас
надеялся... -- говорила она мне на днях (голос ее и сейчас остается у меня в
душе), -- он  думал,  что  раз мы его там  оставили, значит,  так нужно".  А
вышло, что принесли его в жертву. Именно так оно и есть...
     Теперь  еще присоединилось резкое ухудшение  моего здоровья.  Н. и  это
переживает очень тяжело. Одно с другим. В это же время ей приходится по дому
очень много  работать. Я изумляюсь каждый раз  снова, откуда  у  ней столько
сосредоточенной, страстной и в то же время сдерживаемой энергии?
     С. Л. Клячко, наш старый венский Друг, очень высоко ценивший Н., сказал
однажды,  что  такой  голос,  как  у  нее,  он  слышал  только   у  Элеоноры
Дузе212.  (Дузе  была  для   С.   Л.  высшим  выражением  женской
личности.)  Но  Дузе  была  трагической   актрисой.   А  у  Н,  нет   ничего
"сценического".  Она не может "играть",  "выполнять роль", "подражать".  Она
переживает  все  с  предельной   цельностью,   предавая  своим  переживаниям
художественные выраже-


     ния.   Тайна   этой  художественности:   глубина,   непосредственность,
цельность.
     По  поводу  ударов, которые выпали  на  нашу  долю,  я  как-то  на днях
напоминал Наташе  жизнеописание протопопа  Аввакума213. Брели они
вместе  по  Сибири, мятежный  протопоп  и его верная протопопица,  увязали в
снегу, падала бедная измаявшаяся женщина в сугробы. Аввакум рассказывает: "Я
пришел,  -- на  меня,  бедная, пеняет, говоря: "Долго ли муки сия, протопоп,
будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти". Она же, вздохня, отве-щала:
"Добро, Петрович, еще побредем"."
     Одно могу сказать: никогда Наташа не "пеняла" на меня, никогда, в самые
трудные  часы: не пеняет  и теперь, в тягчайшие дни нашей жизни,  когда  все
сговорилось против нас...
     9 июня [1935 г.]
     Вчера  приехал  Ван  [John  van  Heijenoort], привез весть  о  том, что
норвежское  раб[очее] пр[авительство]  дало визу. Отъезд  отсюда назначен на
завтра, но я не думаю, что за два дня удастся получить транзитную визу через
Бельгию:  пароход  отходит  из  Антверпена.  В  ожидании   визы  мы  все  же
укладываемся. Спешка  невероятная.  Все сошлось  одно к одному: крестьянская
девушка, которая приходила к Н. ежедневно на три часа помогать по хозяйству,
как  на грех уехала  на два дня  в гости. Наташа  готовит обед  и укладывает
вещи, помогает мне собирать книги и рукописи, ухаживает за  мной. По крайней
мере это  отвлекает  ее несколько от мыслей о Сереже  и  о будущем. Надо еще
прибавить  ко  всему  прочему, что  мы  остались без денег: я слишком  много
времени отдавал партийным делам, а последние два месяца болел и вообще плохо
работал. В  Норвегию мы  приедем  совершенно без  средств... Но  это  все же
наименьшая из забот.
* * *
     ...Мелкий  эпизод. Перед отъездом пришлось постричься. В моем положении
это  сложное предприятие:  пришлось  с  Ваном  съездить  в  Гренобль (месяца
два-три как я не был в городе).  Французские парикмахеры очень разговорчивы,
фамильярны, находчивы-- Фигаро!214
     Я сильно оброс и просил постричь  меня покороче. Мой Фигаро  нашел, что
это   слишком  коротко,   так  сказать,   нарушает  стиль,  но   подчинился.
"Bon"215, -- сказал он с явным неудовольствием. Закончив стрижку,
он  сказал  сентенциозно: "Вы  очень изменились;  раньше  Вы  были похожи на
профессора Piccard216 (бельгиец); теперь я бы этого не сказал..."
Я  попросил  arranger  (привести в  порядок)  усы. "Raser?"217 --
переспросил он удивленно: "Tout a fait?"218 В  голосе его звучала
явная подозрительность: он решил,


     что я стремлюсь сделаться  неузнаваемым (что, впрочем, не так далеко от
истины). Я  успокоил его; "arranger, egaliser, non pas raser"219.
К  нему сразу вернулась готовность. -- Но вы не хотите  подрезать их слишком
коротко, а 1а  Чарли Чаплин? Нет, конечно? Впрочем, о Чаплине, со времен его
"Lumieres de la ville"220, ничего не  слышно...  И  пр.  и  пр. И
наконец, когда я, в  ответ на его запрос, ответил, что теперь все хорошо, он
одобрил   меня   не   без   оттенка   иронии:   "Вы   не   слишком   сложный
клиент"221. И то хорошо...
     17 июня [1935 г.]
     Вот  уже  второй  день, как  мы  в Норвегии, в деревенском отеле, в  70
километрах от Осло. Финляндия! Холмы,  озера, сосны,  ели... Только норвежцы
крупнее  финнов.  В  бытовой  обстановке, пожалуй,  много  примитивного  (по
сравнению даже с Францией). Но надо записать по порядку.
     20 июня [1935 г.]
     8 июня приехал к нам Domene Ван: помогать укладывать вещи  для переезда
в Норвегию.  Виза еще не получена, т. е. еще  не  проставлена  на  паспортах
из-за  Троицы, но  есть телеграмма  из  Осло  о  том,  что правительственное
решение  уже  состоялось и  что  виза  будет  беспрепятственно  выдана после
праздников. Н.  сомневалась:  не обнаружатся  ли  в  последний  момент новые
затруднения и  не  придется ли нам  из  Парижа  возвращаться вспять  (власти
разрешили нам остановиться на 24 часа в Париже). Запросили снова по телефону
Париж. Лева  ответил: виза получена, во вторник  утром получим,  выезжайте в
понедельник. Укладка вещей шла лихорадочно,  главная работа легла на  Н. Ван
помогал.
     В понедельник с  утра  заявился  к нам  начальник гренобольской Surete.
Крайне  антипатичная  фигура,   без  французской   courtoisie222,
называл  меня почему-то  excellence223,  чего французы никогда не
делали. Ему приказано сопровождать нас до Парижа. Мимоходом он объяснил мне,
что  провел  два года в России, на  юге, был в Одессе во время восстания  на
франц[узских] судах: "Вы знаете Андре  MapTu!..224 Я  провел  там
тяжелые четверть  часа"225. Мне  оставалось  только выразить  ему
сочувствие.  В  Париже нас поселили  у  д[окто]ра Р.226, живущего
вместе  с  двумя   сыновьями-адвокатами:   старший  из  них  --  член  нашей
организации227. Во вторник утром H[enry]  M[olinier] отправился в
норв[ежское]  консульство за  визой; оказалось,  что там ничего не знают. М.
соединился по телефону с нашим товарищем в Осло; тот ответил убитым голосом:
правительство  в  последний  момент  заколебалось;  не  будет  ли  Тр[оцкий]
заниматься здесь революционной деятельностью; к тому


     же  пр[авительст]во не может  отвечать  за его безопасность..  О въезде
ближайшим пароходом (из Антверпена) не могло быть и  речи. Хлопоты надо было
начинать почти сначала, между тем срок пребывания в Париже истекал к вечеру.
Н. М. отправился  в Surete nationale.  Бурные объяснения с  шефом: Тр[оцкий]
обманул нас, чтоб  иметь возможность прибыть в Париж! Н. М. ведет переговоры
с властями мастерски:  если  вы  поднимите  шум, то испугаете норвежцев;  не
мешайте  нам,  дайте  нам дополнительный срок, мы  получим визу. -- "Троцкий
должен уехать в среду вечером, пусть едет в  Бельгию, у него есть транзитная
виза"...  --  "А  в  Бельгии? -- "Нам до этого нет дела. Вы хотите  обмануть
Вальдервельде,  между  тем вы  обманули нас"... Н. М. предложил: в  ожидании
визы Троцкого  помещают в клинику. -- "В клинику?! Этот  классический прием!
Как мы  его извлечем затем из клиники?" В заключение эти господа дали понять
Н. М., что возвращение в Domene (Isere) невозможно: новый министр внутренних
дел   Paganon,  депутат  Isere'a,  "левый"  радикал,  следовательно,   более
трусливый, чем его  предшественники, не хочет  дать политическим противникам
повода  обвинять  его   в  том,  что   он  "приютил"  Троцкого   у  себя   в
департаменте...
     Оставалось  использовать  отсрочку в  48 часов  для нажима на  Осло.  Я
соединился  по  телефону с  Шефло228 (редактор  в Christian-sund,
горячо мне содействовавший  в деле визы), послал телеграмму министру юстиции
насчет "невмешательства" в политику и личной безопасности, вторую телеграмму
-- министру-президенту. Шефло на самолете отправился в Осло, чтобы поспеть к
заседанию  совета  министров   в  среду   вечером.  Пришлось   по   телефону
отказываться от мест на норвежском пароходе. Бельгийская транзитная виза тем
временем истекла. Настроение у наших молодых друзей было очень удрученное...
     Тем  временем я имел  многочисленные свидания с парижскими  товарищами.
Квартира  почтенного   доктора  неожиданно  превратилась   в  штаб   фракции
большевиков-ленинцев:  во  всех  комнатах шли  совещания,  звонили телефоны,
приходили   новые   и   новые   друзья.   Газеты   были   полны   отголосков
социалистического конгресса в Mulhousee, причем  "троцкисты" впервые стали в
фокусе  внимания  большой  прессы.  "Путчисты!"  --  писал  Temps  заодно  с
Humanite.  В этих  условиях  мое  пребывание  в  Париже должно было  вдвойне
нервировать полицию.
     В Париже мы  увидели после трехлетней  разлуки Севушку: он вырос, окреп
и...  совсем-совсем  забыл  русский. К рус[ской]  книге  о  трех  толстяках,
которую он прекрасно,  запоем читал на  Прин-кипо,  он  прикасается теперь с
неприязнью (книга у него сохранилась), как к чему-то чужому и тревожному. Он
посещает франц [узскую] школу, где мальчики называют его boсhе'ем.
     В среду, около 9.30 ч. вечера,  [Walter] Held229 сообщил мне
по телефону из Осло, что правительство решило, наконец, дать на 6


     месяцев визу. "6 месяцеNo мера предосторожности, чтоб иметь не  слишком
связанные руки  перед  лицом политических противников.  Угнетенное состояние
сменилось у молодежи бурным подъемом...
     На  другое  утро  встретилось,  однако,  новое  затруднение: норвежский
консул заявил, что раз виза дается на определенный срок, то Тр[оцко]му нужна
обратная французская виза: впрочем он, консул, справится по телефону в Осло.
Получить обратную  французскую  визу  представлялось  почти безнадежным;  во
всяком  случае