ом, будто он считает, что
     "война   должна  продолжаться  как  можно  дольше,  дабы  участники  ее
полностью истощились".
     На этот  раз Сталин  сказал правду. Он не хочет затяжной  войны по двум
причинам:  во-первых,  она неизбежно  вовлекла  бы в  свой  водоворот  СССР;
во-вторых, она столь же  неизбежно вызвала бы  европейскую революцию. Кремль
вполне основательно страшится одного и другого.
     "...Внутреннее развитие России,-- говорит уже цитированное исследование
лондонского Королевского института,-- направляется к образованию "буржуазии"
директоров и чиновников, которые обладают достаточными  привилегиями,  чтобы
быть  в высшей  степени довольными статус-кво...  В различных  чистках можно
усмотреть прием,  при  помощи которого искореняются  все те,  которые желают
изменить  нынешнее  положение  дел.  Такое  истолкование  придает  вес  тому
взгляду, что революционный период в России закончился и что отныне правители
будут стре-


     миться лишь сохранить те выгоды, которые революция доставила им".
     Это очень  хорошо  сказано!  Свыше  двух  лет  тому  назад  я  писал на
страницах этого журнала:
     "Гитлер  борется  против франко-русского  союза  не  из  принципиальной
вражды  к   коммунизму  (ни   один  серьезный  человек   не  верит  более  в
революционную роль Сталина!),  а потому, что хочет иметь руки свободными для
соглашения с Москвой против Парижа..."
     Тогда эти  слова  истолковывались  как  продукт  предвзятости.  События
принесли проверку.
     В Москве отдают  себе ясный  отчет в том, что  война  больших масштабов
откроет эру политических и социальных потрясений. Если  б там могли серьезно
надеяться овладеть революционным движением и подчинить его себе, разумеется,
Сталин  пошел  бы ему навстречу. Но он  знает,  что революция  есть антитеза
бюрократии   и  что   она   беспощадно   обращается   с   привилегированными
консервативными аппаратами. Какое жалкое крушение  потерпела бюрократическая
опека Кремля в  китайской революции 1925--1927 годов и в испанской революции
1931  --1939  годов!  На волнах новой революции  должна  неизбежно подняться
новая международная организация,  которая отбросит назад Коминтерн и нанесет
смертельный удар авторитету советской бюрократии на ее национальных позициях
в СССР.
     Сталинская  фракция  поднялась  к  власти  в  борьбе  с  так называемым
"троцкизмом". Под знаком  борьбы с "троцкизмом" прошли затем все чистки, все
театральные   процессы  и  все  расстрелы.  То,   что  в   Москве   называют
"троцкизмом", выражает,  по существу, страх новой  олигархии перед  массами.
Это  наименование,  очень условное  само  по  себе,  уже  успело  приобрести
международный характер. Я вынужден привести здесь  три  свежих  примера, ибо
они очень симптоматичны для тех политических процессов, которые подготовляет
война,  и вместе  с  тем наглядно  вскрывают источник страхов  Кремля  перед
революцией.
     В еженедельном приложении к парижской газете "Пари-Суар" от 31  августа
1939 года передается диалог между французским послом Кулондром и Гитлером 25
августа в момент разрыва дипломатических отношений. Гитлер  брызжет слюной и
хвастает пактом, который он заключил со Сталиным: "реалистический пакт".
     --  Но,--  возражает  Кулондр,--  Сталин  обнаружил  великое  двуличие.
Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об
этом?
     --  Я  знаю,-- отвечает  фюрер.--  Но почему  же Франция и  Англия дали
Польше полную свободу действий?


     И т. д., и т. п. Личное имя имеет здесь, разумеется, условный характер.
Но  не случайно  и  демократический  дипломат, и  тоталитарный диктатор  для
обозначения революции употребляют имя  лица, которое  Кремль  считает  своим
врагом  No 1. Оба собеседника  солидарны в  том,  что революция пройдет  под
враждебным Кремлю знаменем.
     Бывший берлинский корреспондент  французского официоза "Temps", пишущий
ныне  из  Копенгагена,  сообщает  в  корреспонденции  от  24 сентября,  что,
пользуясь темнотой  улиц нынешнего Берлина, революционные элементы расклеили
в рабочем квартале  такие плакаты: "Долой  Гитлера и Сталина! Да здравствует
Троцкий!"  Так  наиболее смелые  рабочие  Берлина выражают свое  отношение к
пакту.  А революцией будут  руководить [совершенно другие люди]. Хорошо, что
Сталину не  приходится держать Москву в  темноте. В противном  случае  улицы
советской столицы тоже покрылись бы не менее многозначительными плакатами.
     Накануне годовщины  чешской  независимости 28  октября протектор  барон
Нейрат и чешское правительство опубликовали суровые предупреждения по адресу
зачинщиков манифестации,
     "Рабочая  агитация  в  Праге,  особенно  в   связи  с  угрозой  стачки,
официально заклеймлена как дело троцкистских коммунистов".
     (N. Y. Times, 28 октября.)
     Я  совсем  не  склонен  преувеличивать  роль  "троцкистов"  в  пражских
манифестациях.  Однако  самый  факт   официального   преувеличения  их  роли
объясняет, почему хозяева Кремля боятся  революции  не менее,  чем  Кулондр,
Гитлер и барон Нейрат.
     Но разве советизация  Западной Украины и Белоруссии (Восточной Польши),
как  и  нынешний   приступ  к  советизации  Финляндии,  не  являются  актами
социальной революции? И да и нет. Больше нет, чем да. После того как Красная
Армия занимает  новую территорию, московская  бюрократия устанавливает в ней
тот режим,  который  обеспечивает ее  господство. Населению разрешено только
одобрять  проведенные реформы посредством  тоталитарного плебисцита.  Такого
рода   переворот   осуществим   только   на   завоеванной   территории,    с
немногочисленным  и достаточно отсталым  населением. Новый глава "советского
правительства" Финляндии Отто Куусинен -- не  вождь  революционных  масс,  а
старый чиновник  Сталина,  один из  секретарей Коминтерна  с  тугой мыслью и
гибкой   спиной.  Такую  "революцию"   Кремль,   конечно,  приемлет.   Такой
"революции" Гитлер не боится.
     Руководящий  аппарат  Коминтерна,  состоящий  сплошь  из  Куусиненов  и
Броудеров,  т.   е.   чиновников-карьеристов,  совершенно  не  пригоден  для
руководства революционным


     движением  масс.  Зато  он  полезен  для  прикрытия  пакта  с  Гитлером
революционной фразой,  т. е.  для обмана рабочих в СССР  и за  границей. А в
дальнейшем он может пригодиться как орудие шантажа против империалистических
демократий.
     Поразительно,  как  мало поняты  уроки испанских событий! Обороняясь от
Гитлера  и  Муссолини, которые стремились  использовать гражданскую  войну в
Испании  для  создания  блока  четырех  держав  против  большевизма,  Сталин
поставил  себе задачей доказать Лондону  и Парижу, что он  способен оградить
Испанию и Европу  от пролетарской революции с гораздо большим  успехом,  чем
Франко  и  его  покровители.  Никто  с  такой   беспощадностью  не  подавлял
социалистическое движение  в Испании, как  Сталин, в те дни выступавший  как
архангел чистой демократии. Все  было пущено в ход: и бешеная кампания лжи и
подлогов,  и  судебные  фальсификации  в   духе   московских  процессов,   и
систематические   убийства   революционных  вождей.  Борьба  против  захвата
крестьянами  и  рабочими  земель  и  фабрик велась  под  видом борьбы против
"троцкизма".
     Гражданская война в Испании  заслуживает величайшего  внимания, ибо она
во  многих  отношениях явилась репи-тицией будущей мировой войны.  Во всяком
случае, Сталин вполне готов повторить свой испанский опыт в мировом масштабе
с  надеждой  на  лучший  успех,-- именно  купить  благорасположение  будущих
победителей, доказав им делом, что никто лучше его не способен справиться  с
красным призраком,  который для  удобства  терминологии будет  снова  назван
"троцкизмом".
     В  течение   пяти  лет   Кремль  руководил  кампанией  в  пользу  союза
демократий, чтобы  в последний час как можно  выгоднее продать  Гитлеру свою
любовь к  "коллективной безопасности" и миру. Чиновники  Коминтерна получили
команду: "Налево кругом!" -- и немедленно извлекли из архивов старые формулы
социалистической революции. Новый "революционный" зигзаг будет, надо думать,
короче "демократического", потому  что  атмосфера войны чрезвычайно ускоряет
темпы событий. Но основной тактический метод Сталина тот  же: он  превращает
Коминтерн  в  революционную угрозу  по  отношению  к  противникам,  чтобы  в
решительную минуту  обменять  его  на выгодную  дипломатическую  комбинацию.
Опасаться сопротивления со стороны Броудеров нет основания: эти тигры хорошо
дрессированы, боятся бича и привыкли в  положенный час получать свою  порцию
мяса.
     Через покорных корреспондентов Сталин пускает слухи, что в случае, если
Италия или Япония  присоединятся  к Англии и Франции, Россия вступит в войну
на  стороне Гитлера, причем  будет  одновременно  стремиться  к  советизации
Германии. (См,, например, N.Y. Times, 12 ноября.) Порази-


     тельное  признание!   Цепями  своих  "завоеваний"  Кремль   уже  сейчас
настолько  привязан  к колеснице  германского  империализма,  что  возможные
будущие  враги  Гитлера  автоматически  оказываются  врагами  Сталина.  Свое
вероятное  участие  в  войне  на  стороне  Третьего   рейха  Сталин  заранее
прикрывает  обещанием  стремиться  к  "советизации"  Германии.   По  образцу
Галиции? Но для  этого  необходимо  предварительно занять  Германию  Красной
Армией. Через  восстание германских  рабочих? Но если у  Кремля  есть  такая
возможность,  зачем тогда ждать  вступления в войну Италии или Японии?  Цель
инспирированной  корреспонденции слишком ясна:  запугать,  с  одной стороны,
Италию и Японию, с другой -- Англию и  Францию, чтоб таким  путем уклониться
от войны.
     -- Не доводите меня до крайности,--  угрожает Сталин.-- Иначе я наделаю
страшных дел.
     Здесь, по крайней мере, 95% блефа и, может быть, 5% туманной надежды на
то, что в случае смертельной опасности спасение принесет революция.
     Мысль  о советизации Германии под указку  кремлевской дипломатии так же
абсурдна,  как  и  надежда  Чемберлена  на  реставрацию  в  Германии  мирной
консервативной монархии. Недопустимо недооценивать  военную  мощь  Германии,
как и силу сопротивления режиму наци! Сломить германскую армию сможет только
новая  мировая коалиция посредством  войны невиданных масштабов. Низвергнуть
тоталитарный режим  сможет  лишь могущественный напор немецких  рабочих. Они
совершат   революцию  не  для  того,   конечно,   чтобы   заменять   Гитлера
Гогенцоллерном  или Сталиным. Победа народных масс  над  тиранией наци будет
одним из величайших потрясений мировой истории и сразу изменит  лицо Европы.
Волна возбуждения, надежды, энтузиазма не  остановится перед  герметическими
границами  СССР.  Советские  народные  массы  ненавидят  жадную  и  жестокую
правящую  касту.   Их  ненависть  сдерживается   мыслью:  нас   подстерегает
империализм.  Революция   на  Западе   отнимет   у   кремлевской   олигархии
единственное  право  на  политическое  существование.  Если Сталин переживет
своего союзника Гитлера, то ненадолго. Двойная звезда сойдет с небосклона.
     Койоакан,
     4 декабря 1939 года


СТАЛИН ПОСЛЕ ФИНЛЯНДСКОГО ОПЫТА
     Когда фракция Сталина  еще  только подготовляла исключение "троцкистов"
из партии, Сталин, в свойственной ему форме инсинуации, спрашивал:
     -- Неужели оппозиция против победы СССР в гряду
     щих боях против империализма?
     На заседании Пленума ЦК в августе  1927 года я ответил на это, согласно
секретному стенографическому отчету:
     "В  сущности, Сталин имеет в  виду другой вопрос,  который не  решается
высказать, именно:  неужели  оппозиция думает, что  руководство Сталина не в
состоянии обеспечить победу СССР? Да, думает!"
     А партия где? -- прервал меня с места Молотов,
     которого Сталин в интимных беседах называл "деревян
     ным".
     Партию вы задушили,-- последовал ответ. Свою речь
     я закончил словами:
     "За социалистическое отечество? -- Да! За сталинский курс? -- Нет!"
     И сейчас,  как  тринадцать лет  тому назад, я  полностью стою за защиту
СССР.  От британского правящего  класса  я не  только  географически,  но  и
политически отстою  на несколько тысяч  миль дальше, чем, например,  Бернард
Шоу, неутомимый паладин Кремля. Французское  правительство арестовывает моих
единомышленников.  Но  все это  нимало не  побуждает меня  защищать  внешнюю
политику Кремля. Наоборот:  я считаю,  что главным источником опасностей для
СССР в нынешней международной обстановке являются Сталин  и возглавляемая им
олигархия. Борьба  против  них  перед  лицом  мирового  общественного мнения
неразрывно связана для меня с защитой СССР.
     Сталин кажется человеком большого роста, потому что он стоит на вершине
гигантской бюрократической пирамиды и отбрасывает  от себя  длинную тень. На
самом деле это человек среднего роста. При посредственных интеллекту-


     альных  качествах  с  большим перевесом  хитрости над умом  он наделен,
однако,  ненасытным  честолюбием,  исключительным  упорством  и  завистливой
мстительностью.  Сталин никогда не заглядывал  далеко вперед, никогда и ни в
чем не проявлял  большой инициативы:  он выжидал и  маневрировал. Его власть
почти что была  навязана ему  сочетанием исторических обстоятельств; он лишь
сорвал  созревший  плод.  Жадность   к   господству,  страх  перед  массами,
беспощадность к слабому противнику, готовность согнуться вдвое перед сильным
врагом  --  эти свои  черты  новая  бюрократия  нашла в Сталине  в  наиболее
законченном выражении, и она провозгласила его своим императором.
     Ко  времени смерти Ленина в  1924 году бюрократия уже была, в сущности,
всемогущей,  хотя сама еще не успела отдать себе в  этом отчета.  В качестве
"генерального секретаря"  бюрократии Сталин был уже  в те дни диктатором, но
сам  еще  не  знал  этого  полностью.  Меньше  всего  знала об  этом страна.
Единственный  пример в мировой  истории:  Сталин успел сосредоточить в своих
руках диктаторскую власть,  прежде чем один процент населения узнал его имя!
Сталин -- не личность, а персонификация бюрократии.
     В  борьбе с оппозицией,  отражавшей  недовольство  масс, Сталин осознал
постепенно  свою  миссию  как защитника власти  и  привилегии новой правящей
касты. Он сразу почувствовал  себя тверже и увереннее. По своим субъективным
тенденциям  Сталин является ныне, несомненно, самым консервативным политиком
Европы.  Он  хотел  бы,  чтобы   история,  обеспечив  господство  московской
олигархии, не портила своей работы и приостановила свое течение.
     Свою  несокрушимую  верность  бюрократии,  т. е.  самому  себе,  Сталин
обнаружил с эпической  свирепостью во время знаменитых чисток. Смысл  их  не
был  понят  своевременно.  Старые  большевики  старались  охранять  традицию
партии. Советские  дипломаты  пытались по-своему  считаться  с международным
общественным мнением. Красные полководцы отстаивали интересы  армии. Все три
группы попали  в противоречие с тоталитарными интересами кремлевской клики и
были поголовно  истреблены. Представим  на  минуту, что  вражеской воздушной
флотилии удалось пробиться через все заграждения и уничтожить бомбами здание
министерства иностранных дел и военного -- как  раз в тот момент,  когда там
заседал  цвет  дипломатии  и командного  состава.  Какая  катастрофа!  Какое
потрясение внес бы в жизнь  страны подобный  адский удар!  Сталин с  успехом
выполнил эту операцию без помощи иностранных бомбовозов: он собрал  со  всех
концов  мира  советских   дипломатов,  со  всех  концов  СССР  --  советских
военачальников, запер их в подвалы ГПУ и всадил им всем по пуле в затылок. И
это накануне новой великой войны!


     Литвинов физически  уцелел,  но  политически  ненадолго  пережил  своих
бывших политических сотрудников. В ликвидации Литвинова помимо политического
мотива  --  согнуться вдвое перед Гитлером -- был, несомненно, личный мотив.
Литвинов не был самостоятельной политической  фигурой. Но он слишком мозолил
глаза  Сталину  одним  тем,  что  говорил  на  четырех  языках,  знал  жизнь
европейских столиц и во время докладов  в Политбюро раздражал невежественных
бюрократов  ссылками  на  недоступные   им  источники.  Все  ухватились   за
счастливый повод, чтоб избавиться от слишком просвещенного министра.
     Сталин вздохнул  с облегчением, почувствовав себя  наконец головою ныне
всех своих сотрудников.  Но как  раз тут начались  новые затруднения. Беда в
том,  что Сталин  лишен самостоятельности в вопросах большого  масштаба: при
громадных резервах воли  ему  не хватает способности обобщения,  творческого
воображения,  наконец,  фактических  знаний. Идейно он  всегда жил  за  счет
других:  долгие  годы  --  за   счет  Ленина,  причем  неизменно  попадал  в
противоречие  с  ним, как только оказывался изолирован  от него;  со времени
болезни Ленина Сталин заимствовал идеи у своих временных союзников Зиновьева
и Каменева, которых затем подвел под пули  ГПУ. В течение нескольких лет  он
пользовался затем для своих  практических  комбинаций  обобщениями Бухарина.
Расправившись с Бухариным,  Вениамином  партии,  он решил, что в  обобщающих
идеях  надобности больше нет; к  этому  времени  бюрократия СССР  и  аппарат
Коминтерна  были  доведены  до  состояния  самой  унизительной  и  постыдной
покорности.
     Однако период относительной устойчивости международных отношений пришел
к концу. Начались грозные конвульсии. Близорукий эмпирик,  человек аппарата,
провинциал  до мозга  костей, не  знающий ни одного  иностранного  языка, не
читающий  никакой печати, кроме той, которая ежедневно  преподносит  ему его
собственные портреты, Сталин  оказался застигнут врасплох.  Большие  события
ему  не   по  плечу.  Темпы  нынешней  эпохи  слишком  лихорадочны  для  его
медлительного и неповоротливого ума. Ни у Молотова,  ни у  Ворошилова он  не
мог  заимствовать новые  идеи. Также  и  не  у  растерянных вождей  западных
демократий. Единственный  политик, который  мог импонировать Сталину  в этих
условиях, был Гитлер.  Ессе homo *! У Гитлера есть все, что есть у  Сталина:
презрение  к  народу,  свобода от принципов, честолюбивая воля, тоталитарный
аппарат.  Но  у  Гитлера  есть  и  то,  чего  у  Сталина  нет:  воображение,
способность экзальтировать  массы,  дух  дерзания.  Под  прикрытием  Гитлера
Сталин попытался применять методы Гитлера

     * Вот человек! (лат.')


     во  внешней политике.  Сперва казалось,  что все  идет гладко:  Польша,
Эстония, Латвия, Литва. Но с  Финляндией вышла осечка, и совсем не случайно.
Финляндская осечка открывает в биографии Сталина главу упадка.
     В  дни  вторжения  Красной  Армии  в  Польшу  советская печать  открыла
внезапно великие стратегические  таланты Сталина,  будто  бы обнаруженные им
уже во время гражданской войны, и сразу провозгласила его сверх-Наполео-ном.
Во время переговоров с  балтийскими делегациями та же  печать изображала его
величайшим из дипломатов.  Она обещала впереди ряд чудес, осуществляемых без
пролития  крови,  силою одних  лишь гениальных комбинаций. Вышло не  так. Не
сумев  оценить  традицию  долгой борьбы  финского народа  за  независимость,
Сталин полагал, что сломит правительство Гельсингфорса одним дипломатическим
нажимом. Он грубо просчитался.  Вместо того  чтобы вовремя пересмотреть свой
план, он стал угрожать. По его приказу "Правда" давала обещание покончить  с
Финляндией  в  несколько  дней.  В  окружающей его  атмосфере  византийского
раболепства  Сталин  сам  стал жертвой своих  угроз: они не подействовали на
финнов,  но  вынудили  его  самого  к  немедленным  действиям. Так  началась
постыдная война -- без необходимости, без ясной перспективы, без моральной и
материальной подготовки,  в такой  момент,  когда сам  календарь,  казалось,
предостерегал против авантюры.
     Замечательный  штрих:  Сталин  даже   не  подумал,  по  примеру  своего
вдох