г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Мои дела обстоят хорошо. При  первом же осмотре здешний профессор (один
из лучших германских специалистов) сказал мне, что  меня можно излечить,  но
что  на  это  потребуется не меньше  3  месяцев, так как  дело не столько  в
туберкулезе верхушек обоих легких, который, по его мнению, уже идет на убыль
и скоро, может быть, зарубцуется совсем, но в хроническом катаре легких, при
продолжении которого  процесс может легко возникнуть в новом пункте. Поэтому
он считает нужным ликвидировать этот катар и считает, что это -- при условии
трехмесячного  пребывания -- вполне возможно. Сегодня я у него был во второй
раз, и он с  удивлением констатировал большое улучшение в моем  состоянии на
протяжении  8 дней, что дает  ему надежду  на то, что дело  излечения пойдет
весьма быстро,  "Sie  sind  auf  dem besten Wege"490, -- резюмировал он. Это
подтверждается не только субъективным состоянием (чувствую себя очень бодро,
как  давно уже не  чувствовал), но и исчезновением бацилл  Коха  в мокроте и
даже прибылью в весе (всего два фунта, но со мной, кажется, это в первый раз
за  20   лет  происходит).  Так  что,  в  общем,  могу  быть  доволен,  хотя
монотонность здешней жизни убийственная.
     Сегодня получил  письма  из России. Из моих  родичей  выпустили  только
сестру Женю и Володю, обоих в общем болезненном состоянии. Жене, выдержавшей
воспаление  легких, пришлось лечь в санаторию.  Лидия  получила  свидание  с
Федором  Ильичем  в  Петербурге:  он тоже  две  недели болел в тюрьме, очень
исхудал и пессимистически смотрит на свое положение, думая, что просидит уже
до  самого конца большевизма.  Возможно,  однако, что  будет  иначе. Рожков,
которого  арестовали одновременно с  ним,  был  внезапно привезен вечером из
тюрьмы в ЧК, где ему  объявили, что освобождают, и предложили автомобиль для
отправки домой, а  предварительно председатель ЧК  просил  его  ответить  на
вопрос,  как он  смотрит на  новую  экономическую  политику Ленина  и что он
думает  о  возможностях соглашения коммунистов с  социалистами и  о  разделе
власти между  ними. Рожков на  последний  вопрос ответил, что  он,  в общем,
держится  более правой позиции, чем  ЦК, и что лично он считает, что "ничего
доброго из этого не выйдет, так как момент для этого упущен".
     Товарищи  пишут  о  быстро  подвигающемся  разложении  коммунистической
партии.   Часть   пролетарских   элементов   в   Москве   образовали   новую
"социалистическую  партию рабочих и крестьян" с программой  "власть Советов,
но  не  партии";  в этой  партии  преобладают  люмпенские  (по идеологии)  и
демагогические   элементы   (в  том  числе  много  подозрительных  в  смысле
антисемитизма).  От  этой  "внешней"  оппозиции  протягиваются  нити  к  той
"рабочей оппозиции"491, которая внутри самой коммунистической партии борется
за "демократизм в партии" и которая смущена политикой уступок капитализму.
     Очевидно,  главное значение этих "оппозиций", углубляющих  разрыв между
Лениным и пролетарскими и люмпенскими массами, это то, что они его будут еще
более  толкать на  путь  бонапартизма. То, что говорила  Вам  Меринг,  верно
относительно  слоев  крестьянства,  наиболее  "нейтральных"  по  отношению к
большевизму. Если б Ленин лично  был более "эгоцентричен",  он бы за эти два
года  уже  мог  создать   себе  в  деревне   действительную  "наполеоновскую
легенду"492 в  этом  духе:  ему  бы стоило  только больше рекламировать себя
перед мужичками. Надо отдать справедливость, что  он до сих пор мало об этом
заботился и упустил не мало случаев для саморекламы на  счет партии  в целях
создания легенды о "мужицком  заступнике". Тут, как и во  всей его политике,
партия  заслоняла  его от масс. Но  теперь именно настает, по-моему, момент,
когда  он вынужден устранить  партийный  барьер,  чтобы  опереться  прямо на
(мелкобуржуазные)  массы. Это  и  есть  момент  9-го термидора,  когда  ведь
Робеспьер  активно  пытался   освободиться  от  своей  маленькой  партии  --
"Комитета  общественного  спасения"493. Робеспьер на  этом  сломал себе шею.
Посмотрим,  сумеет  ли   Ленин  избежать  этого  финала  и  стать  во  главе
термидорской ликвидации  революционного  периода, вместо того чтобы быть  ее
жертвой.
     Дела "Вестника" как  будто  идут хорошо.  Далин  объехал  прибалтийские
государства,  чтобы наладить  более обильную  переправу газеты в  Россию,  и
пишет, что достиг благоприятных результатов.
     В Берлине на пути в Париж находится бежавший из России молодой активный
товарищ (Чижевский), член нашего Украинского областного комитета (из правого
крыла).
     Чхеидзе и  Рамишвили  в  Берлине  не  остановились.  А  в  Варшаве были
чествуемы польскими "государственными людьми" самого скверного  сорта.  Ни в
их заявлениях в Варшаве, ни в заявлениях Жордания в Брюсселе нет и намека на
связывание судеб Грузии с судьбой России, ни намека на русскую демократию.
     Я  перед  Вами  очень виноват: мое длинное письмо к Вам я оставил среди
бумаг, оставленных мною в Берлине (в чемодане, который находится на хранении
у  Евы  Львовны).  Так что  смогу  Вам вернуть его  только  по возвращении в
Берлин, но обещаю не забыть это сделать.
     Деньги из Цюриха пришли, но  я  еще  не мог  их  получить,  потому  что
здешние почтовые педанты требуют паспорта, а я оставил свой в Берлине, чтобы
мне  выхлопотали  продление Aufenthaltsbewil-ligung494. Но это  ничего:  мне
пока они не нужны, а паспорт должен скоро прийти.
     Как себя чувствуете на новом месте? Жму крепко руку.
     Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА Н. Е. ЩУПАК
     28 июня 1921 г.
     Дорогая Надежда Евсеевна!
     Сижу  целый  месяц  в  своей  "одиночке",  и  мой профессор обещает  не
выпустить меня раньше конца августа. Впрочем, пока он доволен мной: говорит,
что процесс исцеления идет быстрее, чем он ожидал. Это, по-видимому, потому,
что   я   веду   примерный   образ    жизни,   удивляя   этим   даже   своих
немцев-сопансионеров: из них никто не вылеживает всех положенных сроков, как
я, жертвуя всеми здешними немногими соблазнами: "концертами" тощего оркестра
в курзале, five o'clock tea495 в кафе и танцевальными вечерами по субботам и
воскресеньям в соседнем трактире.  Я один никуда не хожу и в результате даже
увеличился в весе на целых два фунта.
     Мое мнение все-таки, что "сидеть  здесь", т.  е. в  Париже, если  и  не
решает вопроса, то все же предпочтительнее  поездки в Россию в данное время.
Сидя там  можно -- или  приходится -- создавать  себе хоть  подобие дела, из
которого, в конечном счете, жизнь извлечет хоть минимальную пользу. Но когда
подступать к  этому,  так сказать,  с "заранее  обдуманным  намерением",  то
невозможно не взвесить всех плюсов и минусов и в  итоге получается все-таки,
что, кроме толчения воды в ступе, ничего не выйдет. Приходится "ждать"...
     [...]


ИЗ ПИСЬМА С Д. ЩУПАКУ
     4 июля 1921 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Давно не писал Вам. Поверите  ли, выполнение всех врачебных предписаний
отнимает  у меня столько времени, что  в остающиеся полтора-два часа я  едва
успеваю справляться с небольшой работой для "Вестника", которую я выполняю.
     За это время получил  снова письма  от сестер, довольно печальные. Женя
после своей  болезни должна  была  снова лечь в санаторию; потеряла  страшно
много  в весе и лихорадит, так что  я  за нее серьезно беспокоюсь.  У Сергея
Осиповича в  ЧК  развилась  сильная  цинга, и  его должны  были перевести  в
Бутырки496, а тамошний врач открыл у него еще порок сердца. Теперь хлопочут,
чтобы  его   выпустили  по  болезни.  Лидия  Осип.  разрывается,  хлопоча  о
"передачах" для сидящих, а тут еще у нее свое  горе: у ее дочери обнаружился
туберкулез.  Словом, невесело. Фед. Ильича все  не удается  вырвать из  руки
Гришки  [Зиновьева] и перевести в московскую тюрьму.  Он  тоже в тюрьме  был
болен  две  недели и пережил не  мало, не говоря уже о  проделанной над  ним
комедии увоза ночью в  Петропавловскую крепость497, он после был  свидетелем
увоза на  расстрел 44 кронштадтцев, с которыми он долго сидел и  сблизился и
которые были уверены, что их миновала расправа.
     Лидия Осип. пишет,  что моральная  атмосфера  стала  в последнее  время
совсем невыносимой. Ну, а материальная  обстановка и подавно ухудшилась: все
ждут зимы, которая превзойдет ужасами прежние. [...]
     Чхеидзе и  Рамишвили виделись с Раф. Абрам., и последний вынес от бесед
с ними столь же пессимистическое впечатление, как и Вы. Говорит, что они всю
свою  линию строят на перспективе господства  в России  (после  большевиков)
реакции  и  анархии и, стало быть, на  восстановлении  своей независимости с
помощью антирусских  сил. В этом смысле мне их поездка в Варшаву и якшание с
Дашинским и Ко. весьма не нравится.
     Живу здесь уже 5 недель. Кажется, придется пробыть еще месяца два, хотя
мой профессор пока весьма мною доволен и  говорит, что улучшение  происходит
быстрее, чем  он  ожидал.  Жизнь  достаточно монотонная, но  выносимая. Зато
местность, действительно, великолепная, чисто швейцарская, и как раз то, что
я  люблю:  нет  жары.  Иногда слышится русская речь, но не  часто (у  меня в
пансионе  тоже вдруг обнаружился  молодой  прибалтийский  немец  из  Москвы,
вдобавок бывший в армии Бермонта498, но, несмотря на это,  приличный). Здесь
же в  St. Blasien  находится, кажется, серьезно больной Сокольников499 и еще
кто-то из большевистских вельмож.
     А Берлацкий500 попал-таки в "калифы на час". Очень похоже, что японцы с
каппелевцами501 слопают Дальневосточную республику502 или ее слопает Москва,
чтобы не досталась японцам.
     Судя  по  приходящим  известиям,  конгресс  III  Интернационала503   не
"помилует" ни Серрати, ни  Цеткиной и Ко., чего я очень опасался. Если б они
в этом  отношении  сделали поворот  вправо,  они могли  бы еще продлить свои
успехи. А  теперь  я совершенно спокоен: апогей  успеха уже пройден  и, даже
если они завоюют СGТ504, то они все-таки покатятся под гору.
     Знаете, что у латышей, на почве вступления правых в коалицию, произошел
раскол: ЦК исключил 16 депутатов? Это приходится приветствовать, потому что,
судя по  рассказам  тамошних бундовцев,  в партии  развивался  такой  пошлый
национализм,  что  пришлось бы,  пожалуй, за  них  стыдиться  всему  "2 1/2"
Интернационалу.
     Как чувствуете себя? Устраиваются ли дела? Жму руку.
     Ю,Ц.

ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
     31 июля 1921 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Ну, что  у Вас нового, неужели так-таки промучитесь все лето в  Париже,
где,  как  видно, ужасная  жара? Что поделываете, как себя  чувствуете?  Как
дела? Устраивается у Вас что-нибудь?
     У меня  более  или менее по-старому. Лечение продвигается, но медленно,
так  что буду доволен, если к концу осени  меня отсюда выпустят. Субъективно
все же чувствую себя весьма окрепшим. Через три дня приезжает Ева  Львовна с
дочкой, так что моему одиночеству приходит конец.  Из России я давно  уже не
имел вестей, и это  меня начинает тем более беспокоить, что последние письма
сообщали о серьезной болезни Серг. Осип. в тюрьме и о трудности добиться его
освобождения. Воображаю,  какой ад  теперь в  Москве и Питере! Кажется,  что
начинается  уже  безусловно  самая  черная  полоса  в  жизни  России  и  уже
становится не столь важно, полугодом  раньше или позже  уберутся большевики.
Теперь и я думаю, что протянут они недолго, но все  меньше надежды, чтобы их
наследство досталось демократии.
     Я  думаю, что то, что  Вам  говорили  о  разговорах  Красина,  довольно
правдоподобно.  Очень вероятно, что  Ленин, душа из  всех сил оппозицию,  не
прочь пойти на флирт с ней, если за ее спиной можно будет добиться серьезных
экономических соглашений с Англией или Америкой. От такой зубатовщины польза
была бы лишь  одна -- это разложило бы окончательно большевистскую партию и,
может быть, вокруг Ленина и при содействии американских агентов образовалась
бы  сильная  партия   из  спецов  и  совбуров,  с   которой,   при  всем  ее
морально-отрицательном  характере,  можно  было  бы   в   переходный  период
разговаривать. Это еще единственная надежда, которая у меня остается.
     Раф. Абрам. писал, что Чхеидзе и Рамишвили вели себя  во  Франкфурте на
совещании "2 1/2  Интернационала" весьма глупо, так  что возмутили не только
его, но и  Курского. Их там  Шрейдер стал обвинять  в разных отступлениях от
демократизма, в  националистской политике  и т. д., и, как пишет  Абрамович,
они,  дав удовлетворительные  объяснения о  своей  внешней политике,  насчет
внутренней  предпочли  отрицать  самые очевидные факты,  утверждали,  что  в
Грузии  была  идеальнейшая  последовательная  демократия  и   пр.,  так  что
произвели на  всех  отвратительное  впечатление.  Впрочем, он  это  говорит,
главным  образом,  о  Чхеидзе,  ибо   Рамишвили  держался  умнее  и  кое-что
признавал, стараясь дать объяснение, почему не все было идеально.
     У  нас  в  Берлине  Звездич505,  Станкевич506 и др. образовали  комитет
помощи  голодающим507 и пригласили нас  с  Раф[аилом] Абрамовичем,  Дав[ида]
Юльевича,   Коссовского508   и  Франца   [Курского],   так   же  как   левых
с[оциалистов]-р[еволюционеров].  Мы, посоветовавшись, решили,  что поскольку
подчеркивается, что  комитет чисто  благотворительный  и политических  целей
себе  не ставит, то неловко отказаться,  если только  учредители дезавуируют
одного  из членов комитета Григорьянца,  который  в "Vorwarts" написал,  что
"само собой разумеется, большевики в таком комитете не могут быть".  Так как
никаких  границ вправо  не  проведено, то это  ограничение  влево,  конечно,
придает  политический характер  всей затее и  без  всякой нужды, ибо едва ли
кто-либо  из  большевиков  станет баллотироваться,  а с  миссией  входить  в
официальные  сношения  учредители  все  равно  признали  нужным.   Если  они
согласятся, что принципиально допускается всякий, кто может быть полезен, мы
войдем,  хотя  сидеть  рядом  с Набоковым, Гессеном  да и самим Звездичем не
такое уже удовольствие.
     [...]

ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     7 августа 1921 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Вижу по Вашей открытке,  что Вы опять похварываете. Жаль, что не смогли
выступить на чествовании Жореса!509 Оно, по-видимому, сошло хорошо. Лучше ли
Вам теперь? Как на Вас действует  ужасная жара нынешнего лета (даже здесь, в
горах, ее временами чувствуешь)?
     Мне все  время  было  хорошо,  но на  прошлой  неделе  я, должно  быть,
незаметно  простудился,  благодаря  чему  вернулся уже  исчезнувший  кашель.
Теперь это проходит, но  весь эпизод свидетельствует, что до решения главной
задачи  моего лечения  еще далеко. Она состоит именно в том,  чтобы закалить
легкие, которые  в  последние годы  у меня постоянно находились  и состоянии
простуды, благодаря чему, в конце  концов, создалась  почва для туберкулеза.
Вся суть в том,  чтобы настолько подправить их,  чтобы в  ближайшую осень  и
зиму  быть гарантированным от  хронической  простуды.  Пока, как видно, мало
достигнуто, если  какой-нибудь  незаметный  сквознячок  при  здешней  ровной
погоде  и  моем спокойном  образе жизни  вызывает новый  бронхит. Боюсь, что
пребывание мое здесь затянется.
     Из России уже месяц нет писем, и это вызывает беспокойство как о судьбе
наших, так и о функционировании нашего маленького транспорта, который до сих
пор быстро и аккуратно доставлял "Вестник" в небольших количествах и как раз
теперь должен был расшириться почти до 1000 экземпляров.
     На  лето  в  Берлине  почти  никого  не  осталось, и это  не  могло  не
отразиться на  делах. В частности, меньше было сделано в области агитации по
поводу гонений  на социалистов в России, чем можно было сделать, принимая во
внимание  готовность,  на  этот   раз  проявленную  независимыми.  Благодаря
отсутствию всех нас,  не  устроили ни одного  массового собрания,  что  было
возможно.  В провинции  кое-что  было  сделано. А  теперь  вопрос  о  помощи
голодающим  естественно вытеснил  наш  маленький  вопрос. В  этом деле  наше
отсутствие тоже не  могло  не  отразиться. Благодаря ему  не  независимые, а
коммунисты  успели   взять  на  себя  инициативу   обратиться  к  партиям  и
Gewerkschaft'ам510 с предложением образовать общий рабочий комитет для сбора
денег и  т.д. Mehrheiter,ы  ответили  поэтому отказом  с  нелепой
мотивировкой, что это дело надо вести  вне всякой политики, а следовательно,
не   нужно  особого  рабочего  комитета.  Тогда   Unabhangigen,  разумеется,
отказались   образовывать  комитет  с  одними  коммунистами.  Далин  пытался
втолковать Mehrheiter'ам, что комитет можно и должно образовать так, чтоб он
не попал в зависимость от коммунистов, но что образовать его нужно, ибо если
сборы   среди  рабочих   будут  сконцентрированы  в  особом  комитете  и  не
растворятся в суммах, собираемых немецким Rotes  Kreuz511, то комитет сможет
делегировать своих уполномоченных, чтобы отвозить купленные  на пролетарские
деньги  продукты,  медикаменты  и проч.,  и  в  самой  России самостоятельно
организовывать  при  Московском  общественном  комитете  раздачу помощи;  он
указал ему, насколько это  важно не только  для того, чтобы в  России знали,
что  это пролетарская помощь от "социал-предателей" и т.  д., но и чтобы эти
делегаты могли, вернувшись, дать отчет здесь о том, что делается в России  и
как большевики ведут дело "борьбы с голодом".
     [...]
     Для  большевиков  характерно,  что,  образуя   в  Москве  "общественный
комитет512,  они набрали  для  него "буржуев", отказавшихся от  политической
борьбы, и интеллигентов типа Кусковой, но не впустили не только нас и эсеров
(что с политической точки зрения понятно),  но и наших "дезертиров", которые
ушли  от нас в качество "левых" и почти-большевиков, но не захотели  войти в
коммунистическую партию  (Горев, Суханов,  Трояновский, а  в последнее время
сам "симпатичный" Ерманский).  Они  от  нас потому  и  ушли, что  "партийное
клеймо" закрывало им доступ к неполитической деятельности, которую они могли
бы  вести  рука об руку  с большевиками. Но для большевиков эти "левые", как
связанные с рабочей  массой, более нежелательны, чем  Кускова  или Е.Смирнов
(Гуревич)513, которого они пригласили, хотя он правее правого кадета.
     Привет кавказцам. Пишите, как себя чувствуете. Обнимаю Вас.
     Ю. Мартов
     P.S. Скажите при случае, чтобы мне послали экземпляра два Вашей брошюры
и чтобы несколько штук  послали  в  Берлин: хотя  оригинал и  был  послан  в
Москву, но мы пошлем хоть пару экземпляров для знающих язык.
     Деньги из Цюриха я давно получил.

ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
     8 августа 1921 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Ваше сообщение  о беседе с Матв[еем] Иван[овичем Скобелевым] меня очень
позабавило. Ясно,  что он,  горя  желанием "играть  роль", клюнул на  удочку
каких-то неопределенных планов Красина  путем кое-каких "либеральных" жестов
подготовить  почву  для  большого займа  за границей. Теперь  -- с закрытием
Прокукиша514  и победой  чекистов --  эти планы,  очевидно, ухнули,  но  мне
сдается, что мало-помалу "умеренно-буржуазная" фракция в  большевизме все же
образуется и борьба с чекистско-левой  фракцией только начинается  (уже были
статьи  Стеклова,  грозящие  "левым"  строгостью  революционных  законов  за
саботирование  "новой  экономической  политики").  Ленин,   по  обыкновению,
лавирует, но думаю,  что, благодаря голоду, он все-таки вынужден будет стать
на сторону  умеренных. Может быть,  тогда дело дойдет до открытой "драки"  и
раскола,  а это могло  бы  двинуть вперед застоявшееся болото русской жизни.
Пока  что  настроение  наших самое пессимистическое  -- не  видят выхода  из
тупика.
     Я  писал   Павлу   Борис[овичу   Аксельроду]  о   "скверном  анекдоте",
приключившемся  с  почтенным Ерманским (он, надеюсь, рассказал Вам?). Теперь
расскажу Вам другой анекдот. Как Вы знаете от польск