я,  недопустимая, а  в
1925 г., несмотря ни на что, они вспыхивали и  уже не от  голодовки,  как  в
1923 г., а по другим, самым разным поводам. Нежелание подчиняться ближайшему
начальству -- очень часто большая грубость по отношению к нему как выражение
первого примитивного проявления какого-то чувства свободы  -- характерно для
многих  рабочих в 1925  г. Профессиональным  союзам, комячейкам предприятий,
заводским  комитетам было трудно бороться  с этим  появившимся чувством, так
как правящая верхушка в это время призывала к смягчению "администрирования",
прекращению "нажимов", к "большей гибкости", большей самодеятельности масс.
     Мы дали, конечно, неполную картину того особого времени, каким был 1925
г., с положенной на нем печатью идей, доктрины или школы правого коммунизма.
Совокупность  их   идей,  хотя  и  находилась  под  внешним  колпаком  самых
заскорузлых,  топорных,  заезженных  марксистско-ленинских  формул, по своей
сути  имела  реформистский,  ревизионный  характер.  Путем  такого  "правого
коммунизма"  хотел  сначала  идти в  Польше Гомулка  и его же  имела в  виду
венгерская  революция 1956 г.  Но  ревизионизм правых коммунистов появился в
партии,  всем   своим   воспитанием,  всей   историей  своей  (несмотря   на
размагничивание Ленина в последнее время его жизни)  неспособной, не могущей
принять, переварить, усвоить  этот  ревизионизм.  В течение последующих двух
лет  партийные инстанции будто бы подтверждали  решения XIV конференции,  но
все  это  было  лживо.  Доктрина  правого  коммунизма  начала  подрываться и
отвергаться  с самого момента ее  формулировки.  Ее  немедленно  и полностью
отвергли Пятаков, Преображенский,  Серебряков, И.  Н.  Смирнов и все  прочие
"троцкисты", шедшие вслед  за Троцким еще  в  1923 г. Они жаждали  раздавить
налогами частный капитал и в крестьянине -- середняке, о котором  так  много
говорил   правый  коммунизм,  видели  лишь  спрятанного  дьявола-кулака.   В
сущности, они отвергали всю систему НЭПа. У них была задачей  -- "гегемония"
до    максимального    размера    распухшей    промышленности,     нарощение
многомиллионного  пролетариата,  не  тонущего  в  крестьянском  море,  а его
полностью себе подчиняющего и подавляющего. В 1925 г.


     их вождь  Троцкий  упорно  молчал. Это  загадочный  период  его  жизни,
который,   однако,   может  быть   расшифрован  в  связи  с  его  подлейшим,
верноподданническим  письмом в  редакцию "Большевика" (1925  г. No 16). Но в
конце  1925  г.  Троцкий уже начал будировать, а  в 1926  г., возвратясь  из
поездки в Берлин, бросил проклятие по адресу правой политики 1925 г.:
     "СССР слез с  пролетарских  рельсов.  Политика  партийного  руководства
сдвинула свой  классовый стержень:  от пролетариата к  мелкой буржуазии,  от
рабочего к спецу, от  батрака и бедняка  к кулаку. За спиною аппарата  стоит
ожившая     внутренняя     буржуазия.     Идет     курс    кооперации     на
производственно-мощного  середняка, а  под  ним  выступает  никто иной,  как
кулак".
     Зиновьев и  Каменев  первые месяцы 1925 г. свою  оппозицию не  особенно
обнаруживали, даже публично защищали все решения XIV конференции. В середине
1925 г.  их поведение меняется. Они показывают  зубы. Огромную  роль  в этом
изменении имели учащающиеся личные стычки со  Сталиным,  который  эти стычки
провоцировал. В 1923 и  1924  г.  страна управлялась тройкой  -- Зиновьевым,
Каменевым,  Сталиным,  и  главным их  врагом  был Троцкий. Содрав с  помощью
Зиновьева  и  Каменева всякий авторитет  с  Троцкого и  его унизив, Сталин с
помощью правых  коммунистов  --  Бухарина,  Рыкова,  Томского  --  стремился
повалить  Зиновьева  и  Каменева,  чтобы потом,  идя  к единоличной  власти,
перешагнуть через правых коммунистов.
     Почему  Зиновьев  восставал  против  политики  правых коммунистов?  Его
ортодоксально-марксистско-ленинскую   (Ленин    до   НЭПа)   позицию   можно
представить,  извлекая существенные,  сознательно  до конца не высказываемые
пункты  из  его  речей  на  XIV  съезде  в  декабре 1925 г.29.  В
кратчайшем резюме его позиция такова:
     "Идет ревизия ленинизма". Школа Бухарина ревизует ленинизм и "отступает
от  классовой  точки  зрения". О  ленинизме  сейчас говорят  "как  о  Ветхом
Завете", говорят, что не

     29. Четырнадцатый съезд, стр. 103-121, 428-468.


     нужно  много цитировать Ленина,  так как у него, "как у дядюшки  Якова,
товара  всякого". У нас идеализируют, "подсахаривают НЭП", делаются  попытки
объявить НЭП  социализмом. Игнорируют  такие вещи,  как  "свободу  торговли,
существующие у нас формы  распределения  и торговли,  неизбежное  нарастание
капитализма  из  индивидуальных   крестьянских   хозяйств".   "Ряд   крупных
разногласий, среди основного ядра большевиков-ленинцев, связанных с вопросом
о крестьянстве, мы, так сказать, загоняли в одну комнату", теперь они из нее
выходят.  Ученики  Бухарина  хотят  "расширения  НЭПа"  в  деревне. Нэп есть
отступление, а в Политбюро кое-кто  говорит, что нецелесообразно употреблять
слово  "отступление".  "За  год  крестьянской политики  мы не  сблизились  с
бедняками",  но кулакам Бухарин бросил призыв  "обогащайтесь".  Кулак --  не
единственная опасно-враждебная нам сила. "Кулак имеет дополнение в  городе".
Его дополняют  нэпманы, верхушка специалистов, верхушка служащих, буржуазная
интеллигенция и "капиталистическое международное окружение, которое  питает,
благословляет и поддерживает кулака". Крестьянина середняка и можно и должно
назвать  мелким буржуа, а  кто этого  не видит  -- "беспардонно идеализирует
середняка".  "Кто  не  хочет по-ленински  сказать всю правду  о  кулаке, тот
неизбежно   должен  подсовывать  своему  оппоненту   недооценку  середняка".
"Социализм  не  на  мази  для того, кто  не  докажет,  что  у  нас есть 110%
середняков".  "Бесспорно, мы  строим социализм,  но спорим  о том,  можно ли
окончательно построить  социализм  в одной  стране,  и  при  том не  в такой
стране, как Америка,  а в нашей, крестьянской". "Года два назад вопрос  этот
не вызывал в нашей среде никаких споров, был совершенно ясен.  Сталин писал:
"Свергнуть власть буржуазии  и поставить власть  пролетариата в одной стране
еще не значит обеспечить полную  победу социализма. Можно  ли  разрешить эту
задачу без совместных усилий пролетариев  нескольких  передовых стран?  Нет,
невозможно. Революция  победившей страны  должна рассматривать  себя не  как
самодовлеющую величину,  а как подспорье,  как средство для ускорения победы
пролетариата в других  странах". Вот постановка  вопроса, которая в  1924 г.
была абсолютно бесспорна среди ленинцев. Только теперь и не без


     успеха  запутывают  этот   вопрос  так,  что  действительно  перестаешь
различать -- где же его "настоящая, правильная, ленинская постановка".
     Позиция   Каменева,   едко   нападающего    на   Бухарина,   аналогична
зиновьевской.  Бухарин, говорил  Каменев,  настаивает  на  том, что будто бы
основная задача  партии  --  это  ликвидация  военного коммунизма,  но разве
главная опасность  в рецидиве военного коммунизма? Опасность не  в  нем, а в
недооценке  отрицательных сторон НЭПа. Если в 1925 г. есть какое-либо  более
или  менее  оформленное  течение, представляющее  искажение  подлинной линии
партии,  то  это  именно  то  течение, которое  приукрашивает  отрицательные
стороны  НЭПа.  "Опасность  в росте капиталистических  отношений  в деревне,
нэпманов  в  городе". Опасность  в  "сползании в  нашем идейном  аппарате, в
"Правде", в школе бухаринских  учеников-пропагандистов, которые, не встречая
серьезного отпора  со стороны  ЦК, наоборот, пользуясь прикрытием со стороны
известной  группы ЦК, распоясались  и ведут  зловредную агитацию, зловредную
ревизию ленинизма. На XIV конференции мы пошли на  допущение аренды земли  и
наемного труда в сельском хозяйстве, но тот,  кто  думает,  что это  уступки
середняку,  не имеет ничего общего ни с ленинизмом, ни с  марксизмом.  Нужно
осудить наивную  теорию, забывающую, что  "расширение НЭПа есть расширение и
оживление капиталистических элементов, т.е. кулачества и нэпманства".
     В  критике   правых  коммунистов  Зиновьев  и   Каменев  не  оставались
одинокими. В Ленинграде, где Зиновьев царил  в качестве председателя  Совета
Рабочих  депутатов и  хозяина "Ленинградской  правды",  за ним, разделяя его
идеи, шла вся тамошняя правящая верхушка.
     Подрыв  правого коммунизма шел  не только со стороны его противников  в
самом    СССР.    Очень    его    компрометировали    похвалы    извне    от
эмигрантов-сменовеховцев.  Среди   них   особенное  впечатление  производили
похвалы  проф. Устрялова, тем более, что он  принимал  октябрьскую революцию
как  неизбежное и необходимое  историческое событие  и  о вожде  октябрьской
революции  восторженно  писал: "Ленин  наш, Ленин подлинный сын  России,  ее
национальный герой, рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и


     Толстым" В  вышедшей в Харбине в 1925 г. книге "Под знаменем революции"
Устрялов  указывал, что русская  революция, пройдя весь предназначенный цикл
изменений,  подошла  к  стадии,  когда  уже  обнаруживается  ее  объективный
исторический  конечный   смысл:  под   покровом  коммунистической  идеологии
слагается  новая  буржуазная  демократическая Россия с  "крепким мужиком"  в
качестве центральной фигуры.  К  власти, писал Устрялов, мы, сменовеховцы, в
отличие  от  Милюкова,  не  стремимся, но мы хотим,  чтобы  русский  мужичек
получил все, что ему полагается от  наличной революционной власти". Аграрные
мероприятия правых коммунистов вызвали у него высокую оценку. Он видел в них
"новую  волну здравого  смысла,  гонимую  дыханием  необъятной  крестьянской
страны".  О  неизбежности  перерождения   коммунистического  строя  в  строй
буржуазный  Устрялов  начал  писать  тут же  после  введения НЭПа, и Ленин в
апреле 1922 г. на XI съезде партии по этому поводу говорил:
     "Такие вещи,  о которых пишет Устрялов,  возможны, надо сказать  прямо.
История  знает  превращение  всяких сортов.  Враг  говорит классовую правду,
указывая на опасность, которая перед нами стоит. Поэтому на этот вопрос надо
обратить главное внимание: действительно, чья возьмет". В 1925 г., вспоминая
слова "Ильича", противники правого коммунизма указывали, что правящая группа
своим  ревизионизмом   и   своими  мероприятиями  привели  страну  к  такому
положению, что мечтания Устрялова начинают осуществляться.
     Сменовеховская  литература  все  же  не  производила  того  сильнейшего
впечатления,  которое  создавали  статьи   в   берлинском  "Социалистическом
вестнике" меньшевиков, а  в 1925 году его читали не только члены  Политбюро,
ЦК  и ЦКК, но и весьма широкий  круг ответственных работников коммунистов (и
даже  некоммунистов) всех  учреждений. Впечатление от  тех  статей было  тем
сильнее,  что  анализ   событий,  изменений  политики  СССР  производили  не
буржуазные   публицисты,  как  Устрялов,  а  бывшие   товарищи  по   партии,
вооруженные  ортодоксальной  марксистской  теорией.  О  том,   как   смотрел
"Социалистический  вестник" на то, что происходило в  СССР в 1925  г., можно
судить хотя бы по


     следующим  кратким  извлечениям   из  статей  Шварца,  Далина,  Дана  и
докладной записки бюро ЦК Российской Социал-Демократической Рабочей партии.
     "Власть поворачивается лицом к крепкому крестьянству, к кулаку.  Теория
классовой борьбы  замещается теорией гармонии интересов крепкого хозяйства и
деревенской  бедноты.  Деревенская  администрация  уже   сейчас  все  больше
попадает под  влияние  кулацких  элементов.  Курс  на  кулака  процесс  этот
несомненно  ускорит. Консолидация под  покровом  коммунистической  диктатуры
хозяйственно   крепких   элементов   деревни    и   приспособление   крепким
крестьянством коммунистической диктатуры к  своим  нуждам выступает  со всей
наглядностью".
     "Возрождение  капиталистического  хозяйства  было   предрешено  с  того
момента, как выбросили  военный  коммунизм.  Ныне буржуазия под  псевдонимом
старательных  крестьян,  спецов,  красных купцов, объявлена полезным  членом
коммунистической республики".
     "Весь период военного коммунизма оказался переходным  не от капитализма
к   коммунизму,   а   от  старого  помещи-чье-капиталистического  к   новому
крестьянско-капиталисти-ческому хозяйству".
     Коммунистическая   революция   оказалась  ничем   иным,   как  длинным,
мучительным  и кровавым  путем к  развязыванию  хозяйственных  и  буржуазных
капиталистических  отношений   в  России.  Великий   опыт   Ленина  потерпел
реши-тельноее крушение".
     "Под покровом диктатуры пролетариата  происходит оформление  буржуазных
элементов. Советская  национализированная  промышленность  подчинена  стихии
крестьянского хозяйства. В ней нет и зародыша планового хозяйства. Все более
укрепляется  позиция  частного  хозяйства,  которое   уже   почти  полностью
завладело  сферой оптовой  и  розничной  торговли.  Растут капиталистические
фирмы,   аренды,   применение  наемного  труда  в   крестьянском  хозяйстве,
ростовщичество, кабальные  сделки. Растет  процесс  политического оформления
буржуазных элементов, растет их классовое сознание, растет  классовая  рознь
между  ними  и  пролетариатом.  Наша  партия (партия  с.-д.)  полагает,  что
основной задачей пролетарской партии должна быть организация со-


     противления против нарождающейся буржуазии. Правящая (коммунистическая)
партия   идет    обратным   путем.    Она   ставит   ставку    на   кулацкое
(капиталистическое)  хозяйство  в  деревне;  она   допускает  неограниченный
рабочий  день и ненормированные  условия труда сельских рабочих. Она снижает
налоговое  бремя  и предоставляет  льготы  частному  капиталу; она допускает
(правда,  в ограниченных размерах) борьбу  кулачества за овладение советами.
Она не  только не разжигает  классовую борьбу в крестьянстве, но проповедует
социальный мир между кулаком и безлошадниками, между хозяином и батраком".
     Нет  нужды доказывать, насколько  политически  вредны  были  цитируемые
статьи,  фактически  бессознательно направленные  против  ухода  от военного
коммунизма, против "второго  спуска на тормозах", и это  писалось в 1925 г.,
время  наиболее  счастливое в  жизни всех слоев населения СССР. Политический
вывод    авторов    этих    статей,    конечно,    отличался    от   выводов
троцкистско-зиновьевской оппозиции, анализ же происходящего  в стране у  них
полностью  совпадал. Разница только  в  том, что "Социалистический  вестник"
высказывал  с  максимальной  резкостью  то,  что  более  смягченно  говорили
троцкисты и  зиновьевцы.  С этой точки зрения  Бухарин и его единомышленники
были  правы,  говоря,  что   критика   оппозиции  шла   дорогой   вражеского
меньшевизма.  Изнутри и  извне  идущий  подрыв  политики  и  взглядов правых
коммунистов заставлял  их отступать от ряда сделанных  ими раньше заявлений.
Так, в  октябре 1925 г.  Бухарин  должен был публично отказаться  от лозунга
"обогащайтесь",  беспрепятственно  ходившего  с  апреля.  Отрекся  он  и  от
"неудобной" фразы в статье, помещенной в  "Большевике": "Мы кулаку оказываем
помощь, но и  он нам.  В  конце концов,  может быть  внук кулака скажет  нам
спасибо,  что мы  с ним так обошлись". Сделаны  были  и другие  уступки,  и,
например,  следующая.  Пленум  ЦК  в  октябре основательно  обсудил  вопросы
внешней  торговли. "Наше хозяйство, -- гласит  его  резолюция, -- все  более
втягивается  в мировой товарный оборот  и рост нашего хозяйства  может  быть
лишь  достигнут  при  условии  максимального  расширения  связи   с  мировым
хозяйством". "В области международных  отношений, -- добавляла резолюция XIV
съезда, -- налицо закрепление и


     расширение  передышки,  превратившейся в целый  период так  называемого
мирного сожительства  СССР  с капиталистическими государствами.  О  "мировой
революции"  правые коммунисты в  1925 г.,  можно уверенно сказать, совсем не
думали. Поэтому совершенно неожиданно, как пуля  из  ружья  вылетела на  XIV
съезде   в   декабре  директива  --  "держать  курс  на  развитие  и  победу
международной  пролетарской  революции". Это было сделано, чтобы  парировать
удары  оппозиции,  утверждавшей,  что   правящая  часть  партии,  охваченная
"национальной ограниченностью", стремлением "строить  социализм лишь в одной
стране", предает навсегда забвению идею мировой революции.  К осени  1925 г.
стало  ясно,  что им  нельзя держаться только за постановления и декларации,
сделанные в  апреле. Нужно  создать  дополнительно  какую-то  идеологическую
"кольчугу",  чтобы, имея ее, смелее наступать на оппозицию и в  то же время,
сохраняя себя, защищаться от обвинений в потакании "кулачеству" и "сползании
с  пролетарских  рельс".  В  прениях, схожих  с  догматическими  спорами  на
Вселенских  Соборах о двух природах  в  Христе, с манипуляцией марксистскими
канонами и при сознательной  лжи,  сугубо,  но трусливо  проявленной  обеими
сторонами (и оппозицией,  и  правыми коммунистами),  -- такая идеологическая
кольчуга и была выработана Бухариным.
     Вот как она появилась.
     Критикуя  правых   коммунистов,  упрекая  их  в   искажении  "классовой
действительности",  оппозиция  допытывалась,  действительно ли признают  они
закон, канон  о  "дифференциации"  деревенского  населения.  На  это  правые
коммунисты отвечали,  конечно, утвердительно,  ибо  Канон есть Канон. Но что
заключает в себе  этот  Канон?  По  Ленину это означало неизбежное, ничем не
останавливаемое расслоение сельского  населения на "бедняков,  середняков  и
кулачество".  Бедняки  села  и батраки  всегда почитались  родными  братьями
рабочих городов,  составляли  с ними единый пролетарский класс.  А все,  что
было  вне  их,  Ленин  долгое  время  считал  мелкой  буржуазией  с  крайним
выражением  ее  в  виде  кулаков  -- "вампиров, кровопийцев,  пиявок,  самых
зверских, самых грубых, самых диких эксплуататоров" (см. его


     статью  "Идем  в  последний  и  решительный бой",  написанную  в первой
половине  1918 г.). Против всей  сельской буржуазии, как силы в основе своей
враждебной  социализму, и были двинуты в 1918 г. комитеты бедноты.  На такой
позиции ленинизм не удержался и вместо насильственного  подчинения середняка
социализму   выдвинул   другую  тактику:   в  борьбе  за   социализм   нужно
"нейтрализовать" середняка. Не удержавшись  и на этой позиции,  Ленин вместо
нейтрализации  середняка  выдвинул новый  тезис: для  построения  социализма
нужен  под  водительством  пролетариата   союз  с  середняком   и  признание
старательного   крестьянина   (середняка)   центральной    фигурой    нашего
хозяйственного  подъема. Около этой фигуры и завязалась в  1925 г. полемика,
полная злобы  и лжи. Наступая на оппозицию, правые  коммунисты домогались от
нее  прямого  и ясного  ответа -- признает ли она ленинский завет о  союзе с
середняком и  о "ставке" на него. Труся открыто  выступать против ленинизма,
оппозиция  кончиками губ  отвечала:  разумеется, признаю!  И тут была  ложь,
большая  ложь. Внутренне,  по своим издавна сформировавшимся  убеждениям вся
оппозиция (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Преображенский, Пятаков и все прочие)
отшатывалась  от  мужика  вообще,  подобно  меньшевизму,  бывшему  течением,
партией только городских рабочих.  В мелком буржуа --  середняке  оппозиция,
исходя из того, что он стремится к зажиточности и по закону "дифференциации"
делается  вампиром-кулаком,  видела  опасную  фигуру.  Из  массы  делающихся
зажиточными  старательных середняков могла сложиться богатая деревня. Подняв
голову, сознав свою силу, она будет противостоять городу, а в удобный момент
постарается  опрокинуть ей чуждую пролетарскую власть. При таком отношении к
подавляющей массе  крестьянства  оппозиция боялась  требуемого крестьянством
расширения  или  установления настоящего  НЭПа и  в  к