но, на своих островах,  их
жизнь проходит  в  общении  только  друг  с  другом  (вольных  работодателей
большинство их даже не видит, а когда видит, то ничего  кроме  приказаний  и
ругательств  не  слышит).  Ещ„  углубляется  их  отобщ„нность  тем,  что   у
большинства нет ясных возможностей покинуть это состояние прежде смерти,  то
есть, выбиться в другие, более высокие классы общества.
   Кто  из  нас   ещ„   в   средней   школе   не   изучал   широкоизвестного
единственно-научного определения нации, данного товарищем Сталиным: нация --
это исторически сложившаяся (но не расовая, не  племенная)  общность  людей,
имеющих общую территорию; общий язык, общность экономической жизни; общность
психического склада, проявляющегося  в  общности  культуры.  Так  всем  этим
требованиям туземцы Архипелага вполне удовлетворяют! -- и даже  ещ„  гораздо
больше!  (Нас  особенно  освобождает  здесь  гениальное  замечание  товарища
Сталина, что расово-племенная общность крови совсем не обязательна!)
   Наши туземцы занимают вполне определ„нную [[общую  территорию]]  (хотя  и
раздробленную на острова, но в Тихом же океане мы этому не удивляемся),  где
другие  народы  не  живут.  [[Экономический  уклад]]   их   однообразен   до
поразительности: он  весь  исчерпывающе  описывается  на  двух  машинописных
страницах (котловка и указание бухгалтерии, как перечислять мнимую  зарплату
зэков на содержание зоны, охраны,  островного  руководства  и  государства.)
Если включать в  экономику  и  [бытовой  уклад],  то  он  до  такой  степени
единообразен на островах (но нигде больше!), что переброшенные с острова  на
остров зэки ничему  не  удивляются,  не  задают  глупых  вопросов,  а  сразу
безошибочно действуют на новом месте ("питаться на научной основе,  воровать
как сумеешь"). Они едят [пищу], которой никто больше на земле не ест,  носят
[одежду], которой никто больше не носит, и даже [распорядок дня]  у  них  --
един по всем островам и обязателен для каждого зэка. (Какой этнограф  укажет
нам другую нацию, все члены которой имеют  единые  распорядок  дня,  пищу  и
одежду?)
   Что понимается в научном определении нации под общностью [[культуры]]  --
там недостаточно расшифровано. Единство науки и  изящной  литературы  мы  не
можем требовать от зэков по той причине, что у них [нет  письменности].  (Но
ведь это -- почти у всех островных туземных народов,  у  большинства  --  по
недостатку именно культуры, у зэков  --  по  избытку  цензуры.)  Зато  мы  с
преизбытком надеемся показать в нашем очерке -- общность [психологии] зэков,
единообразие  их  [жизненного   поведения],   даже   единство   [философских
взглядов], о ч„м можно только мечтать другим народам и что  не  оговорено  в
научном определении нации. Именно ясно выраженный [народный характер]  сразу
замечает исследователь у зэков. У них есть и свой фольклор,  и  свои  образы
героев. Наконец, тесно объединяет их еще один уголок культуры,  который  уже
неразрывно сливается с [[языком]], и который мы  лишь  приблизительно  можем
описать бледным термином [матерщина] (от латинского mater). Это -- та особая
форма выражения эмоций, которая даже важнее всего остального  языка,  потому
что позволяет зэкам общаться друг с другом в  более  энергичной  и  короткой
форме,  чем  обычные  языковые  средства.  *(3)  Постоянное  психологическое
состояние  зэков  получает  наилучшую  разрядку  и  находит  себе   наиболее
адекватное выражение именно в этой высоко-организованной матерщине.  Поэтому
весь прочий язык как бы отступает на второй план. Но и в  н„м  мы  наблюдаем
удивительное сходство выражений, одну и ту же языковую логику от Колымы и до
Молдавии.
   Язык  туземцев  Архипелага  без  особого  изучения   так   же   непонятен
постороннему, как  и  всякий  иностранный  язык.  (Ну,  например,  может  ли
читатель понять такие выражения, как:
   -- Сблочивай лепе'нь!
   -- я ещ„ клыкаю
   -- дать набой (о ч„м)
   -- лепить от фонаря
   -- петушок к петушку, раковые шейки в сторону!?)
   Вс„ сказанное и разрешает нам смело утверждать, что туземное состояние на
Архипелаге есть особое национальное  состояние,  в  котором  гаснет  прежняя
национальная принадлежность человека.
   Предвидим такое  возражение.  Нам  скажут:  но  народ  ли  это,  если  он
пополняется не обычным способом деторождения? (Кстати, в единственно-научном
определении нации это условие не оговорено!)  Ответим:  да,  он  пополняется
техническим способом [посадки] (а своих собственных  дет„нышей  по  странной
прихоти отда„т соседним народам). Однако, ведь цыплят выводят  в  инкубаторе
-- и мы же не переста„м от этого считать  их  курами,  когда  пользуемся  их
мясом?
   Но если даже возникает  какое-то  сомнение  в  том,  как  зэки  [начинают
существование], то в том, как они его [прекращают], сомненья быть не  может.
Они умирают, как и все, только гораздо гуще и преждевременней. И  похоронный
обряд их мрачен, скуп и жесток.
   Два слова о самом термине зэки.  До  1934  года  официальный  термин  был
[лиш„нные свободы]. Сокращалось это л/с и осмысливали  ли  туземцы  себя  по
этим буквочкам как "элэсов" -- свидетельств не сохранилось. Но с  1934  года
термин  сменили  на  "заключ„нные"  (вспомним,  что  Архипелаг  уже  начинал
каменеть, и даже официальный язык приспосабливался, он не мог вынести, чтобы
в определении туземцев было больше [свободы], чем тюрьмы). Сокращ„нно  стали
писать: для единственного числа з/к (зэ-ка'), для множественного -- з/к  з/к
(зэ-ка' зэ-ка'). Это и произносилось опекунами туземцев очень  часто,  всеми
слышалось, все привыкали. Однако каз„нно рожденное слово не могло склоняться
не только по падежам, но даже и по числам, оно было достойным дит„м  м„ртвой
и безграмотной эпохи. Живое ухо смышленых туземцев не могло с этим мириться,
и, посмеиваясь, на разных островах, в разных местностях стали его по-разному
к  себе  переиначивать:  в  одних  местах  говорили  "Захар  Кузьмич",   или
(Норильск) "заполярные комсомольцы", в других (Карелия)  больше  "зак"  (это
верней всего этимологически),  в  иных  (Инта)  --  "зык".  Мне  приходилось
слышать  "зэк".  *(4)  Во  всех  этих  случаях  оживл„нное  слово   начинало
склоняться по падежам и числам. (А на  Колыме,  настаивает  Шаламов,  так  и
держалось в разговоре "зэ-ка". Оста„тся пожалеть, что у колымчан от  морозов
окостенело ухо.) Пишем же мы это слово через "э", а не "е" потому, что иначе
нельзя обеспечить тв„рдого произношения звука "з".



   [[Климат]] Архипелага -- всегда полярный, даже если островок затесался  и
в южные моря. Климат Архипелага -- ДВЕНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ЗИМА, ОСТАЛЬНОЕ  ЛЕТО.
Самый воздух обжигает и колет, и не только от мороза, не только от природы.
   Одеты зэки даже и летом в мягкую серую броню телогреек. Одно  это  вместе
со сплошною стрижкою голов у мужчин прида„т им единство  [[внешнего  вида]]:
осуровленность, безличность.  Но  даже  немного  понаблюдав  их,  вы  будете
поражены также  и  общностью  выражений  их  лиц  --  всегда  настороженных,
неприветливых,  безо  всякого   доброжелательства,   легко   переходящих   в
решительность и даже жестокость. Выражения их лиц таковы,  как  если  б  они
были отлиты из этого смугло-медного (зэ-ки относятся  очевидно  к  индейской
расе), шершавого, почти уже  и  не  телесного  материала,  для  того,  чтобы
постоянно идти против встречного ветра, на  каждом  шагу  еще  ожидая  укуса
слева или справа. Также вы могли бы  заметить,  что  в  действии,  работе  и
борьбе их плечи разв„рнуты,  груди  готовы  принять  сопротивление,  но  как
только зэк оста„тся в бездействии, в одиночестве и в размышлениях -- шея его
переста„т  выдерживать  тяжесть  головы,  плечи  и  спина   сразу   выражают
необратимую  сутулость,  как  бы  даже  прирожд„нную.   Самое   естественное
положение, которое принимают его освободившиеся руки, это --  соединиться  в
кистях за спиною, если он ид„т, либо уж  вовсе  повиснуть,  если  он  сидит.
Сутулость и придавленность будут в н„м и когда он подойд„т к вам -- вольному
человеку, а потому и возможному начальству. Он будет стараться  не  смотреть
вам в глаза, а в землю, но если вынужден будет посмотреть -- вас поразит его
тупой  бестолковый  взгляд,  хотя  и  старательный   к   выполнению   вашего
распоряжения (впрочем, не доверяйтесь: он его не выполнит). Если  вы  велите
ему снять шапку (или он сам  догадается)  --  его  обритый  череп  неприятно
поразит  вас  антропологически  --  шишками,  впадинами  и  ассиметричностью
явно-дегенеративного типа.
   В разговоре с вами он будет короткословен, говорить будет без  выражения,
монотонно-тупо либо с подобострастием,  если  ему  о  ч„м-нибудь  нужно  вас
просить. Но если бы вам удалось  как-нибудь  невидимо  подслушать  туземцев,
когда они между собой, вы пожалуй навсегда бы запомнили эту особую [[речевую
манеру]] -- как бы  толкающую  звуками,  зло-насмешливую,  требовательную  и
никогда не сердечную. Она настолько свойственна  туземцам,  что  даже  когда
туземец  оста„тся  наедине  с  туземкою  (кстати  островными  законами   это
строжайше воспрещено), то представить себе нельзя, чтоб он  от  этой  манеры
освободился. Вероятно и ей высказывается также толкающе-повелительно,  никак
нельзя вообразить зэка, говорящего нежные слова. Но и нельзя не признать  за
речью зэков большой энергичности. Отчасти это потому, что она освобождена от
всяких  избыточных   выражений,   от   вводных   слов   вроде:   "простите",
"пожалуйста", "если вы не возражаете", так же  и  от  лишних  местоимений  и
междометий. Речь зэка прямо ид„т к цели, как сам он  пр„т  против  полярного
ветра. Он говорит, будто лепит своему собеседнику в морду, бь„т словами. Как
опытный боец старается  сшибить  противника  с  ног  обязательно  первым  же
ударом, так и зэк старается озадачить собеседника, сделать его  немым,  даже
заставить захрипеть от первой же фразы. Встречный к себе вопрос  он  тут  же
отшибает начисто.
   С этой отталкивающей манерой читатель даже и сегодня может встретиться  в
непредвиденных обстоятельствах. Например,  на  троллейбусной  остановке  при
сильном ветре сосед сыпет вам крупным горячим пеплом на ваше  новое  пальто,
грозя прожечь. Вы довольно наглядно стряхнули раз, он продолжает сыпать.  Вы
говорите ему:
   -- Послушайте, товарищ, вы бы с курением вс„-таки поосторожнее, а?..
   Он же не только  не  извиняется,  не  предостерегается  с  папиросой,  но
коротко гавкает вам:
   -- А вы не застрахованы?
   И пока вы ищете, что же ответить (ведь не найд„шься), он уже лезет раньше
вас в троллейбус. Вот это очень вс„ похоже на туземную манеру.
   Помимо прямых многослойных ругательств, зэки имеют, по-видимому, также  и
набор   готовых   выражений,   онемляющих   всякое   разумное    постороннее
вмешательство и указание. Такие выражения, как:
   -- Не подначивайте, я не вашего бога!

или
   -- Тебя не <гребут> -- не подмахивай!  (Здесь  в  квадратных  скобках  мы
поставили фонетический аналог другого, ругательного, слова,  от  которого  и
второй глагол во фразе сразу приобретает совершенно неприличный смысл.)
   Подобные отбривающие выражения особенно неотразимо звучат из уст туземок,
так как именно  они  особенно  вольно  используют  для  метафор  эротическое
основание. Мы сожалеем, что нравственные рамки  не  позволяют  нам  украсить
исследование ещ„ и этими примерами. Мы осмелимся привести  только  еще  одну
иллюстрацию подобной быстроты и ловкости зэков на  язык.  Некий  туземец  по
фамилии  Глик  был  привезен  с  обычного  острова  на  особый,  в  закрытый
научно-исследовательский  институт  (некоторые  туземцы  до  такой   степени
развиты от природы, что даже  годны  для  ведения  научной  работы),  но  по
каким-то личным соображениям новое льготное место его не устраивало, а хотел
он вернуться на свои прежний остров. Когда его  вызвали  перед  лицо  весьма
авторитетной комиссии с крупными зв„здами на погонах, и там ему объявили:
   -- Вот вы -- инженер-радист, и мы хотим вас использовать...
   он не дал им договорить "по специальности". Он резко д„рнулся:
   -- [Использовать?] Так что -- стать раком?
   И взялся за пряжку брюк, и уже как бы сделал  движение  занять  указанную
позу. Естественно, что комиссия онемела, и никаких переговоров, ни  уговоров
не состоялось. Глик был тут же отправлен.
   Любопытно отметить, что сами  туземцы  Архипелага  отлично  сознают,  что
вызывают большой интерес со стороны антропологии и этнографии, и  даже  этим
они бахвалятся, это как бы  увеличивает  их  собственную  ценность  в  своих
глазах. Среди них распространена и часто  рассказывается  легенда-анекдот  о
том, что некий профессор-этнограф, очевидно наш  предшественник,  всю  жизнь
изучал породу зэков и написал в двух томах пухлое сочинение,  где  пришел  к
тому окончательному выводу, что [арестант -- ленив, обжорлив и хит„р] (здесь
и рассказчик и слушатели довольно смеются, как бы любуясь собою со стороны).
Но что якобы вскоре  после  этого  [посадили]  и  самого  профессора  (очень
неприятный конец, но без вины у нас не сажают, значит, что-то было). И  вот,
потолкавшись на пересылках  и  [дойдя]  на  [общих],  профессор  понял  свою
ошибку, он  понял,  что  на  самом  деле  [арестант  --  звонкий,  тонкий  и
прозрачный]. (Характеристика -- весьма меткая и опять-таки в ч„м-то лестная.
Все снова смеются.)
   Мы уже говорили, что у зэков нет своей письменности. Но в личном  примере
старых островитян, в устном предании и в фольклоре  выработан  и  переда„тся
новичкам весь кодекс [правильного] зэческого поведения, основные заповеди  в
отношении к работе, к работодателям, к окружающим и к самому себе. Весь этот
вместе взятый кодекс, запечатленный, осуществленный в нравственной структуре
туземца, и да„т то, что мы называем [национальным типом зэка].  Печать  этой
принадлежности втравливается  в  человека  глубоко  и  навсегда.  Много  лет
спустя, если он окажется вне Архпелага, сперва в человеке  узнаешь  зэка,  а
лишь потом -- русского или татарина или поляка.
   В  дальнейшем  изложении  мы  и  постараемся  черта  за  чертою  оглядеть
комплексно  то,  что'  есть  народный  характер,  жизненная   психология   и
нормативная этика нации зэков.



   [[Отношение]]  к  каз„нной  [[работе]].  У   зэков   абсолютно   неверное
представление, что работа призвана высосать из них  всю  жизнь,  значит,  их
главное спасение: работая, не отдать себя  работе.  Хорошо  известно  зэкам:
всей работы не переделаешь (никогда не гонись за  тем,  что  вот  мол  кончу
побыстрей и присяду отдохнуть: как только присядешь, сейчас же дадут  другую
работу). [Работа дураков любит].
   Но как же быть? Отказываться от работы открыто? Пуще нельзя! -- сгноят  в
карцерах, сморят голодом. Выходить на работу  --  неизбежно,  но  там-то,  в
рабочий день,  надо  не  [вкалывать],  а  "ковыряться",  не  [мантулить],  а
[кантоваться, филонить] (то есть, не работать  вс„  равно).  Туземец  ни  от
одного приказания не отказывается открыто, наотрез -- это бы  его  погубило.
Но он -- [тянет резину]. "Тянуть резину" -- одно  из  главнейших  понятий  и
выражений  Архипелага,  это  --  главное   спасительное   достижение   зэков
(впоследствии оно широко перенято и работягами [воли]). Зэк выслушивает вс„,
что ему приказывают, и утвердительно кивает головой. И -- уходит  выполнять.
Но -- не выполняет! Даже чаще всего -- и не начинает. Это иногда приводит  в
отчаяние целеустремл„нных неутомимых  командиров  производства!  Естественно
возникает желание -- кулаком  его  в  морду  или  по  захрястку,  это  тупое
бессмысленное животное в лохмотьях  --  ведь  ему  же  русским  языком  было
сказано!.. Что за беспонятливость? (Но в том-то и  дело,  что  русский  язык
плохо понимается туземцами, ряду наших современных представлений -- например
"рабочая честь", "сознательная дисциплина" -- на их убогом  языке  даже  нет
эквивалента.) Однако,  едва  наскочит  начальник  вторично  --  зэк  покорно
сгибается  под  ругательствами  и  тут   же   начинает   выполнять.   Сердце
работодателя  слегка  отпускает,  он  ид„т  дальше   по   своим   неотложным
многочисленным руководящим делам -- а зэк за его спиной сейчас же садится  и
бросает работу (если нет над ним бригадирского кулака, или  лишение  хлебной
пайки не угрожает ему сегодня же, а также если нет приманки в виде зач„тов).
Нам, нормальным людям, даже трудно понять эту психологию, но она такова.
   Беспонятливость?  Наоборот,  высшая   понятливость,   приспособленная   к
условиям. На что он может рассчитывать? ведь работа  сама  не  сделается,  а
начальник подойд„т ещ„ раз -- будет хуже? А  вот  на  что  он  рассчитывает:
сегодня третий раз начальник скорей всего и не подойд„т.  А  до  завтра  ещ„
дожить надо. Еще сегодня вечером зэка могут услать на этап, или перевести  в
другую бригаду, или положить  в  больничку,  или  посадить  в  карцер  --  а
отработанное им тогда достанется другому? А завтра  этого  же  зэка  в  этой
бригаде могут перекинуть на другую работу. Или сам же начальник отменит, что
делать этого не надо или совсем не так надо делать. От многих таких  случаев
усвоили зэки прочно: [не делай сегодня того, что можно сделать  завтра].  На
зэка, [где сядешь, там и слезешь]. Опасается  он  потратить  лишнюю  калорию
там, где е„ может быть, можно и не тратить. (Понятие о калориях  у  туземцев
есть и очень популярно.) Между собою зэки так  откровенно  и  говорят:  [кто
везет, того и погоняют] (а кто, мол, не тянет, на того  и  рукой  машут).  В
общем работает зэк [лишь бы день до вечера].
   (Но тут научная добросовестность  заставляет  нас  признать  и  некоторую
слабость нашего хода рассуждения. Прежде всего потому, что лагерное  правило
"кто вез„т, того и  погоняют"  оказывается  одновременно  и  старой  русской
пословицей. Находим мы у Даля *(5) также и другое чисто-зэковское выражение:
"жив„т [как бы день к  вечеру]".  Такое  совпадение  вызывает  у  нас  вихрь
мыслей: теория заимствования? теория странствующих  сюжетов?  мифологическая
школа? -- Продолжая эти опасные  сопоставления,  мы  находим  среди  русских
пословиц, сложившихся при крепостном праве и уже  отстоявшихся  к  XIX  веку
такие:
   -- Дела не делай, от дела не бегай (поразительно! но ведь это же  и  есть
принцип лагерной [резины!])
   -- Дай Бог вс„ уметь, да не вс„ делать.
   -- Господской работы не переделаешь.
   -- Ретивая лошадка недолго жив„т.
   -- Дадут ломоть, да заставят неделю молоть. (Очень  похоже  на  зэковскую
реакционную теорию, что даже большая пайка не восполняет трудовых затрат. )
   Что ж это получается? Что черезо все светлые рубежи наших освободительных
реформ, просветительства, революций и социализма, екатерининский  крепостной
мужик и сталинский зэк, несмотря на  полное  несходство  своего  социального
положения -- пожимают друг другу ч„рные корявые руки?.. Этого не может быть!
   Здесь наша эрудиция обрывается, и мы возвращаемся к своему изложению.)
   Из отношения к работе вытекает у зэка  и  [отношение  к  начальству].  По
видимости он очень послушен ему; например одна  из  "заповедей"  зэков:  [не
залупайся!] -- то есть никогда не спорь с начальством. По видимости он очень
боится его, гн„т спину, когда начальник его ругает или даже рядом стоит.  На
самом деле здесь простой расч„т: избежать лишних наказаний.  На  самом  деле
зэк совершенно презирает сво„ начальство -- и лагерное  и  производственное,
но прикровенно, не выказывая этого, чтобы не пострадать.  Гурьбой  расходясь
после всяких деловых объявлений, нотаций и выговоров, зэки тут же вполголоса
смеются между собой: [было бы сказано,  а  забыть  успеем!]  Зэки  внутренне
считают, что они превосходят сво„ начальство  --  и  по  грамотности,  и  по
владению  трудовыми  специальностями  и  по   общему   пониманию   жизненных
обстоятельств. Приходится признать, что часто так и бывает, но  тут  зэки  в
сво„м  самодовольстве  упускают,