кие  завистники-лентяи,
сами ни к чему не способные, только стать [активистами].) И пайщики  закрыли
колбасную. В 1929-м Тимофей вступил в колхоз одним из первых, свел туда свою
добрую лошадь, и корову, и отдал весь инвентарь.  Во  всю  мочь  работая  на
колхозном поле, еще выращивал двух  племенных  бычков  для  колхоза.  Колхоз
разваливался, и многие бежали из него -- но у Тимофея было уже пятеро детей,
не стронешься. По злой памяти финотдела он вс„ считался зажиточным (еще и за
ветеринаруную помощь народу), уже и на колхозника  несли  и  несли  на  него
непомерные налоги.  Платить  было  нечем,  потянули  из  дому  тряпки;  тр„х
последних овечек 11-летниий сын спроворился  разик  тихо  угнать  от  описи,
другой раз забрали и их. Когда еще раз описывать  имущество  пришли,  ничего
уже не было у бедной семьи, и  бесстыдные  финотдельщики  описали  фикусы  в
кадках. Тимофей не выдержал -- и у них на глазах эти фикусы изрубил топором.
Это что ж он, значит, сделал:  1)  уничтожил  имущество,  принадлежащее  уже
государству, а не ему; 2) агитировал
   против советской власти; 3) дискредитировал колхозный строй.
   А как раз колхозный строй в деревне Кишкино трещал, никто уже работать не
хотел, не верил, ушла половина,  и  кого-то  надо  было  примерно  наказать.
Заядлый нэпман Тимофей Овчинников, пробравшийся в колхоз  для  его  развала,
теперь и был раскулачен по решению  председателя  сельсовета  Шоколова.  Ш„л
1932 год, массовая ссылка кончилась, и жену с шестью детьми  (один  грудной)
не сослали, лишь выбросили на улицу, отняв дом.  (На  свои  уже  деньги  они
через год добирались к отцу в Архангельск. Все в роду Овчинниковых  жили  до
80 лет, а Тимофей от такой жизни загнулся в 53.) *(1)
   Даже и в 1935-м году,  на  Пасху,  ходит  по  ободранной  деревне  пьяное
колхозное начальство -- и с [[единоличников]] требует денег на водку.  А  не
дашь -- "раскулачим! сошл„м!" И сошлют! Ты же --  единоличник.  В  том-то  и
Великий Перелом.

   А саму [[дорогу]], сам  путь  этот  кр„стный,  крестьянский  --  уж  этот
соцреалисты и вовсе не описывают. Погрузили, отправили -- и сказке конец,  и
три зв„здочки после эпизода.
   А грузили их: хорошо, если по т„плому времени в телеги, а то -- на  сани,
в лютый мороз -- и с грудными детьми, и с малыми, и с отроками.  Через  село
Коченево  (Новосибирской  области)   в   феврале   1931-го,   когда   морозы
перемежались буранами, -- шли, и шли, и шли окруженные  конвоем  бесконечные
эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную  степь  уходя.  И  в  избы
войти обогреться -- дозволялось им только с разрешения конвоя,  на  короткие
минуты, чтоб не держать обоза. (Эти конвойные войск ГПУ  --  ведь  живые  же
ведь пенсионеры! ведь помнят, поди! А может -- и не помнят...) Все  тянулись
они в нарымские болота -- и в ненасытимых этих болотах остались все. Но  еще
раньше, в жестоком пути, околевали дети.
   В том и был замысел, чтоб семя мужицкое погибло вместе  со  взрослыми.  С
тех пор как Ирода  не  стало  --  это  только  Передовое  Учение  могло  нам
разъяснить: как уничтожать до младенцев.  Гитлер  уже  был  ученик,  но  ему
повезло: прославили его душегубки, а вот до наших нет никому интереса.
   Знали мужики, что' их  жд„т.  И  если  счастье  выпадало,  что  слали  их
эшелонами через  обжитые  места,  то  своих  детей  малых,  но  уже  умеющих
карабкаться, они на остановках спускали через  окошечки:  живите  по  людям!
побирайтесь! -- только б с нами не умирать.
   (В Архангельске в голодные 1932-33 годы нищим детям  спецпереселенцев  не
давали бесплатных  школьных  завтраков  и  ордеров  на  одежду,  как  другим
нуждающимся.)
   В том эшелоне с Дона, где  баб  везли  отдельно  от  казаков,  взятых  на
"собрании", одна баба в пути родила. А давали им стакан воды  в  день  и  не
всякий день по 300 граммов хлеба. Фельдшера? -- не  спрашивай.  Не  стало  у
матери молока, и умер в пути реб„нок. Где ж хоронить? Два конвоира сели в их
вагон на один прол„т, на ходу открыли дверь -- и выбросили трупик.
   (Этот эшелон пригнали на великую магнитогорскую стройку. И мужей туда  же
привезли,  копайте  землянки!  Начиная  с  Магнитогорска  наши   барды   уже
позаботились, [отразили].)
   Семью Твардовских везли на подводах только до Елани и, к счастью уже  был
апрель. Там грузили их в товарные вагоны, и  вагоны  запирали  на  замок,  а
в„дер для оправки или дырок в полу -- не было. И рискуя наказанием или  даже
сроком за попытку  побега,  Константин  Трифонович  на  ходу  поезда,  когда
шумней, кухонным ножом прорезал дырку в полу. Корм„жка была такая: раз в три
дня на узловых станциях приносили в ведрах суп. Правда, везли их (до станции
Ляля, Северный Урал) всего дней десять. А там -- еще зима, встречали  эшелон
на сотнях саней и по речному льду -- в лес. Стоял барак для сплавщиков на 20
человек, привезли больше полтысячи,  к  вечеру.  Ходил  по  снегу  комендант
пермяк Сорокин, комсомолец, и  показывал  колышки  вбивать:  вот  тут  будет
улица, вот тут дома. Так основан был поселок Парча.
   В эту жестокость трудно верится: чтобы зимним вечером  в  тайге  сказали:
вот здесь! Да разве [[люди]] так могут? А ведь везут -- дн„м, вот и привозят
к вечеру. Сотни-сотни тысяч именно так завозили и  покидали,  со  стариками,
женщинами и детьми. А на Кольском полуострове (Аппатиты) всю полярную т„мную
зиму  жили  в  простых  палатках  под  снегом.  Впрочем,  настолько  ли   уж
милосердней, если приволжских немцев эшелонами привозят летом (1931-го года,
31-го, а не 41-го, не ошибитесь!) в безводные места карагандинской степи  --
и там велят копать и строиться, а воду выдают рационом? Да и там же наступит
зима  тоже.  (К  весне  1932-го  дети  и  старики  вымерли  --   дизентерия,
дистрофия.) -- В самой Караганде, как  и  в  Магнитогорске,  строили  долгие
низкие землянки-общежития, похожие на склады для  овощей.  На  Беломорканале
селили приехавших в опустевших лагерных бараках. А на Волгоканал  --  да  за
Химки  сразу,  их  привозили  еще  [[до]]   лагеря,   тотчас   после   конца
гидрографической разведки, сбрасывали на землю  и  велели  землю  кайлить  и
тачки катать (в газетах писали: "на канал привезены машины"). Хлеба не было;
свои землянки рыть -- в свободное  время.  (Там  теперь  катера  прогулочные
возят москвичей. Кости -- на дне, кости в земле, кости -- в бетоне.)
   При подходе Чумы, в 1929 г., в Архангельске  закрыли  все  церкви:  их  и
вообще-то назначено было  закрывать,  а  тут  подкатила  всамделишная  нужда
размещать "раскулаченных". Большие  потоки  ссылаемых  мужиков  текли  через
Архангельск, и на время стал весь город как одна большая пересылка. В церкви
настроили  многоэтажных  нар,  только  топить   было   нечем.   На   станции
разгружались и разгружались телячьи эшелоны, и под  лай  собак  шли  угрюмые
лапотники на свои церковные нары. (Мальчику Ш. запомнилось, как  один  мужик
ш„л под упряжной дугой на шее: впопыхах высылки не сообразил, что' ему всего
нужнее. А кто-то н„с граммофон с трубою.  Кинооператоры,  вам  работа!..)  В
церкви Введения восьмиэтажные  нары,  не  скрепл„нные  со  стенами,  рухнули
ночью, и много было подавлено семей. На крики стянулись к церкви войска.
   Так они жили чумной зимою. Не мылись.  Гноились  тела.  Развился  сыпняк.
М„рли. Но архангелогородцам  был  строгий  приказ:  [спецпереселенцам]  (так
назывались сосланные мужики) не помогать!! Бродили  умирающие  хлеборобы  по
городу, но нельзя было ни единого в дом принять,  накормить  или  за  ворота
вынести чаю: за то хватала местных  жителей  милиция  и  отбирала  паспорта.
Ид„т-бред„т голодный по улице, споткнулся, упал  --  и  м„ртв.  Но  и  таких
нельзя  было  подбирать  (еще  ходили  агенты   и   следили,   кто   выказал
добросердечие). В это самое время  пригородных  огородников  и  животноводов
тоже высылали [[целыми  деревнями]]  под  гребло  (опять:  кто  ж  там  кого
эксплоатировал?), и жители Архангельска сами тряслись, чтоб не сослали и их.
Даже остановиться, наклониться над трупом боялись.  (Один  лежал  близко  от
ГПУ, не подбирали.)
   Хоронили их в порядке [организованном], коммунальная служба. Без  гробов,
конечно, в общих ямах, рядом со старинным городским кладбищем по Вологодской
улице -- уже в открытом поле. И памятных знаков не ставили.
   И вс„ это было для хлебоделов -- только пересылка.  Еще  был  большой  их
лагерь за селом Талаги, и некоторых  брали  на  лесопогрузочные  работы.  Но
исхитрился кто-то написать на бревне письмо  заграницу  (вот  так  и  обучай
крестьян грамоте!) -- и сняли их с той работы. Их путь лежал  дальше  --  на
Онегу, на Пинегу и вверх по Двине.
   Мы шутили в лагере: "дальше солнца не сошлют". Однако, тех мужиков  слали
дальше, где еще долго не будет того крова, под которым засветить лучину.
   От  всех  предыдущих  и  всех  последующих  советских   ссылок   мужицкая
отличалась тем, что их ссылали ни в  какой  населенный  пункт,  ни  в  какое
обжитое место -- а к зверям, в дичь, в первобытное состояние. Нет, хуже: и в
первобытном состоянии наши  предки  выбирали  пос„лки  хотя  бы  близ  воды.
Сколько  жив„т  человечество  --  еще  никто  не  строился  иначе.  Но   для
[спецпос„лков]  чекисты  выбирали  места  (а  сами  мужики  не  имели  права
выбирать!) на каменистых косогорах (над р. Пинегой на высоте 100 метров, где
нельзя докопаться до воды и ничего не вырастет  на  земле.)  В  тр„х-четыр„х
километрах бывала удобная пойма -- но нет, по инструкциям не  положено  близ
не„ селить! Оказывались сенокосы в десятках километров от  пос„лка,  и  сено
привозили на лодках... Иногда прямо [[запрещали сеять  хлеб]].  (Направление
хозяйства тоже определяли чекисты!) Нам, горожанам, еще одно непонятно:  что
значит исконная жизнь со скотиной, без скотины не бывает жизни у крестьянина
-- и вот на много лет обречены они не слышать  ни  ржанья,  ни  мычанья,  ни
блеяния; ни седлать, ни доить, ни кормить.
   На реке же Чулым в Сибири спецпос„лок кубанских казаков обтянули  колючей
проволокой и поставили вышки, как в лагере.
   Кажется  вс„  было  сделано,  чтобы  ненавистные  эти  трудяги   вымирали
поскорей, освободили бы нашу страну и от себя и от хлеба.  И  действительно,
много  таких  спецпос„лков  вымерло  полностью.  И  теперь  на   их   местах
какие-нибудь случайные перехожие люди постепенно дожигают бараки,  а  ногами
отшвыривают черепа.
   Никакой Чингисхан не  уничтожил  столько  мужика,  сколько  славные  наши
Органы, ведомые Партией.
   Вот -- Васюганская трагедия. В 1930-м году 10 тысяч семей (значит,  60-70
тысяч человек, по тогдашним семьям) прошли через Томск, и дальше погнали  их
зимою пеших: сперва вниз по Томи, потом по Оби, потом вверх по  Васюгану  --
вс„ еще зимником. (Жителей  попутных  с„л  выгоняли  потом  подбирать  трупы
взрослых и детей.) В  верховьях  Васюгана  и  Тары  их  покинули  на  релках
(тв„рдых возвышениях средь болот). [Им не оставили ни продуктов,  ни  орудий
труда.] Развезло, и дорог ко внешнему миру не стало, только две  гати:  одна
-- на Тобольск, одна -- к Оби. На обеих гатях стали пулеметные заставы и  не
выпускали никого из душегубки. Начался мор. Выходили в отчаянии к  заставам,
молили -- тут их расстреливали. Опозднясь,  по  вскрытию  рек,  из  томского
Интегралсоюза (промыслово-потребительской кооперации)  послали  им  баржи  с
мукой и солью, но и те не смогли  подняться  по  Васюгану.  (В„л  этот  груз
уполномоченный Интегралсоюза Станиславов, от него и известно.)
   Вымерли -- все.
   Говорят, было вс„-таки расследование по этому делу и  даже  будто  одного
человека расстреляли. Сам я не очень этому верю. Но если и так -- приемлемая
пропорция! знакомая пропорция гражданской войны: за одного нашего --  тысячу
ваших! За 60 тысяч ваших -- одного нашего!
   А без этого не построишь Нового Общества.



   И вс„-таки -- сосланные жили! По их условиям поверить в это нельзя, а  --
жили.
   В поселке Парча день начинали палками десятники, коми-зыряне.  Всю  жизнь
эти мужики начинали день сами, теперь их палками гнали  на  лесозаготовку  и
лесосплав. Месяцами не давая обсушиваться,  уменьшая  мучную  норму,  с  них
требовали выработку, а потом, вечерами, можно было и строиться.  Вся  одежда
износилась на них, и мешки надевали как юбки и перешивали на штаны.
   Да если б сплошь они помирали, так не было бы многих сегодняшних городов,
хоть и той Игарки. Игарку-то с  29-го  строил  и  построил  --  кто?  Неужто
СевПолярЛесТрест? А не раскулаченные ли мужики? При пятидесяти градусах жили
в палатках -- но уже в 30-м году дали первый лесной экспорт.
   В своих [спец]пос„лках жили раскулаченные как зэки в режимных лагпунктах.
Хоть и не было круговой зоны, но обычно пребывал в поселке один  стрелок,  и
был  он  хозяин  всех  запретов  и  разрешений,  и  право  имел   единолично
безоговорочно застреливать всякого непокорного.
   Гражданский разряд, в который входили спецпос„лки, их кровная близость  к
Архипелагу легко проясняется законом сообщающихся сосудов: когда на  Воркуте
ощущался недостаток рабочей силы,  то  перебрасывали  (не  пересуживали!  не
переименовывали!) спецпереселенцев из их поселков  --  в  лагерные  зоны.  И
преспокойненько жили они в зонах, ходили работать в зоны  же,  ели  лагерную
баланду, только [платили] за не„ (и за охрану и за барак) из своей зарплаты.
И никто ничему не удивлялся.
   И из пос„лка в пос„лок, разрываемые с семьею, пересылались спецмужики как
зэки с лагпункта на лагпункт.
   В странных иногда шатаниях нашего законодательства, 3 июля 1931 года  ЦИК
СССР издал постановление, разрешавшее восстанавливать раскулаченных в правах
через  5   лет,   "если   они   занимались   (это   в   режимном   поселке!)
общественно-полезным трудом и проявили лояльность по отношению  к  советской
власти" (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу).  Однако  написано  это
было вздорно, под минутным веянием. Да и кончались те 5 лет как раз  в  годы
когда стал Архипелаг каменеть.
   Шли вс„ годы такие, что нельзя было ослабить режима:  то  после  убийства
Кирова; то 37-й -- 38-й; то с 39-го началась война в Европе; то  с  41-го  у
нас. Так над„жней было другое: с 37-го стали многих вс„ тех  же  злосчастных
"кулаков" и сыновей их дергать из спецпоселков, клепать им 58-ю и  совать  в
лагеря.
   Правда, во время войны, когда уж не  хватало  на  фронте  буйной  русской
силушки, прибегли к кулакам: должна ж была их русская совесть  выше  стоять,
чем кулацкая! Там и здесь  предлагали  им  из  режимных  спецпоселков  и  из
лагерей идти на фронт, защищать святое отечество.
   И -- шли...
   Однако, не всегда. Н. Х-ву, сыну  "кулацкому",  чью  биографию  в  ранней
части я использовал для Тюрина, а в поздней выложить не решился, --  было  в
лагере предложено то, в чем отказывали троцкистам и коммунистам, как они  ни
рвались: идти защищать отечество.  Х-в  нисколько  не  колебался,  он  сразу
вылепил лагерному УРЧу: "Ваше отечество -- вы и защищайте,  говноеды![  А  у
пролетариата нет отечества!!]"
   Как будто точно было по  Марксу,  и  действительно  всякий  лагерник  еще
бедней, ниже и бесправней пролетария, -- а вот лагколлегия ничего  этого  не
усвоила и приговорила Х-ва к расстрелу. Недели две посидел он [под вышкой] и
о помиловании не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену на
вторую десятку.
   Иногда  случалось,  что  отвозили  раскулаченных  в  тундру  или   тайгу,
выпускали -- и забывали там: ведь отвозили их на смерть, зачем учитывать? Не
оставляли им и стрелка -- по глухости и дальности. И от мудрого  руководства
наконец отпущенное -- без коня и без плуга, без рыбной  снасти,  без  ружья,
это  трудолюбивое  упорное  племя,  с  немногими,  может  быть,  топорами  и
лопатами, начинало безнад„жную борьбу за жизнь в условиях чуть полегче,  чем
в Каменный век. И наперекор экономическим  законам  социализма  пос„лки  эти
вдруг не только выживали, но крепли и богатели!
   В таком поселке, где-то на Оби, и не рядом, значит, с судоходством, а  на
боковом оттоке, вырос Буров, мальчиком  туда  попав.  Он  рассказывает,  что
как-то уже перед войной ш„л мимо катер, заметил их и  пристал.  А  в  катере
оказалось районное начальство. Допросило --  откуда,  кто  такие,  с  какого
времени. Изумилось Начальство их богатству и доброденствию, какого не  знали
в  сво„м  колхозном  краю.  Уехали.  А   через   несколько   дней   приехали
уполномоченные со стрелками НКВД и опять, как в год Чумы, велели  им  в  час
вс„ нажитое покинуть, весь теплый поселок -- и наголе, с узелками, отправили
дальше в тундру.
   Не довольно ли этого рассказа одного, чтобы понять  и  суть  "кулаков"  и
суть "раскулачивания"?
   Что ж можно было сделать с этим народом, если б  дать  ему  вольно  жить,
свободно развиваться!!!
   Староверы! -- вечно гонимые, вечные ссыльные, -- вот кто на три  столетия
раньше разгадал заклятую суть Начальства! В  1950  году  летел  самол„т  над
просторами  Подкаменной  Тунгуски.  А  после  войны  летная   школа   сильно
усовершенствовалась, и доглядел старательный летчик, чего 20 лет до него  не
видели: обиталище какое-то неизвестное в тайге. Зас„к. Доложил. Глухо  было,
далеко, но для  МВД  невозможного  нет,  и  через  полгода  добрались  туда.
Оказалось, это -- яруевские старообрядцы. Когда  началась  великая  желанная
Чума, то бишь коллективизация, они от этого добра ушли глубоко в тайгу, всей
деревней. И жили, не высовываясь, лишь старосту одного отпускали в Яруево за
солью,  рыболовной  и  охотничьей  металлической  снастью  да  железками   к
инструменту, остальное  делали  сами  вс„,  а  вместо  денег,  должно  быть,
снаряжался  староста  шкурками.  Управясь  с  делами,   он,   как   следимый
преступник, изникал с базара оглядчиво. И так выиграли  яруевские  староверы
20 лет жизни! -- двадцать лет  свободной  человеческой  жизни  между  зверей
вместо двадцати лет колхозного уныния. Все они были в домотканной одежде,  в
самодельных броднях, и выделялись могутностью.
   Так  вот  этих  гнусных  дезертиров  с  колхозного  фронта  всех   теперь
арестовали и влепили им статью... ну, как бы вы  думали,  какую?..  Связь  с
мировой буржуазией?  Вредительство?  Нет,  58-10,  антисоветскую  [агитацию]
(!?!?) и 58-11, организацию. (Многие из них попали  потом  в  джезказганскую
группу Степлага, откуда и известно.)
   А в 1946 году  еще  других  староверов,  из  какого-то  забытого  глухого
монастыря выбитых штурмом нашими доблестными войсками (уже с минометами, уже
с опытом Отечественной войны), сплавляли на плотах  по  Енисею.  Неукротимые
пленники -- те же при Сталине, что и  при  Петре!  --  прыгали  с  плотов  в
енисейскую воду, и автоматчики наши достреливали их там.
   Воины Советской армии! -- неустанно крепите боевую подготовку!

   Нет, не перем„рла обреч„нная порода! И в ссылке  опять-таки  рождались  у
них дети -- и так же наследственно  прикреплялись  к  тому  же  спецпос„лку.
("Сын за отца не отвечает", помните?) Выходила сторонняя  девушка  замуж  за
спецпереселенца -- и  включалась  в  то  же  крепостное  сословие,  лишалась
гражданских прав. Женился ли мужчина на такой -- и становился ссыльным  сам.
Приезжала ли дочь к отцу -- вписывали и  е„  в  спецпереселенцы,  исправляли
ошибку, что не  попала  раньше.  Этими  всеми  добавками  пополнялась  убыль
пересаженных в лагеря.
   Очень на виду были спецпереселенцы в Караганде и  вокруг.  Много  их  там
было. Как предки их к уральским и алтайским заводам, так  они  --  к  шахтам
карагандинским были прикреплены [навечно]. Мог не стесняться  шахтовладелец,
сколько их  заставлять  работать  и  сколько  им  платить.  Говорят,  сильно
завидовали они заключ„нным сельско-хозяйственных лагпунктов.
   До 50-х годов, а где и до смерти  Сталина,  не  было  у  спецпереселенцев
паспортов. Лишь с войны стали  применять  к  игарским  полярный  коэффициент
зарплаты.
   Но вот -- переживш