ку  в
Сочи. Он дал ей. Она рассыпалась в воспоминаниях о прошлой дружбе.

   2. Сегодня и бытовикам приходится так же. А. И.  Бурла'ке  в  ананьевском
райкоме  ответили:  "У  нас  не  отдел  кадров",  в  прокуратуре:  "Этим  не
занимаемся", в горсовете: "Ждите". Был без работы 5 месяцев (1964 г.). С  П.
К. Егорова в Новороссийске (1965) сразу же взяли  подписку  о  выезде  в  24
часа. Показал в  горисполкоме  лагерную  грамоту  "за  отличную  работу"  --
посмеялись. Секретарь горкома просто выгнал. Тогда пош„л, дал  взятку  --  и
остался в Новороссийске.

   3. Молодая Ч-на попросила  простодушную  девицу  показачь  ей  все  сорок
карточек из пачки. Во всех сорока одним и тем же почерком было вписано  одно
и тоже заболевание печени!.. А  то  и  так:  "Ваш  муж  (Александр  Петрович
Малявко-Высоцкий) умер [[до]] суда и  следствия,  и  поэтому  реабилитирован
быть не может".

   4. С этим они и повалили в 1956 г.: как  из  затхлого  сундука,  принесли
воздух 30-х годов и хотели продолжать с того дня, когда их арестовали.

   5. Часть III, гл. 19.

   6. Для справедливости добавлю по'зднее: с Колымы уехал, несчастно женился
-- и потерян высокий строй души и не знает, как шею высвободить.

   7. О н„м метко сказано: если раньше народовольцы становились  знаменитыми
языковедами благодаря вольной ссылке, то Крейнович сохранился  им,  несмотря
на сталинский лагерь:  даже  на  Колыме  он  пытался  заниматься  юкагирским
языком.

   8. Тот, который проведет процесс Галанскова-Гинзбурга.


   Часть седьмая. Сталина нет

   "...и не раскаялись они в убийствах своих"
   Апокалипсис, 9, 21


   Глава 1. Как это теперь через плечо

   Конечно, мы не теряли надежды, что [будет] о нас  рассказано:  ведь  рано
или  поздно  рассказывается  правда  обо  вс„м,  что  было  в  истории.   Но
рисовалось, что это прид„т очень нескоро -- после смерти большинства из нас.
И  при  обстановке  совсем  изменившейся.  Я  сам  себя  считал   летописцем
Архипелага, вс„ писал, писал, а тоже мало рассчитывал увидеть при жизни.
   Ход истории всегда поражает нас неожиданностью, и самых прозорливых тоже.
Не могли мы предвидеть,  как  это  будет:  безо  всякой  зримой  вынуждающей
причины вс„ вздрогнет, и начн„т сдвигаться, и немного,  и  совсем  ненадолго
бездны жизни как будто  приопахнутся  --  и  две-три  птички  правды  успеют
вылететь прежде, чем снова надолго захлопнутся створки.
   Сколько моих предшественников не дописало, не дохранило, не доползло,  не
докарабкалось! -- а мне это счастье  выпало:  в  раствор  железных  полотен,
перед тем как снова им захлопнуться -- просунуть первую горсточку правды.
   И как вещество, объятое антивеществом, -- она взорвалась тотчас же!
   Она взорвалась и повлекла за собой взрыв писем людских -- но  этого  надо
было ждать. Однако и взрыв газетных статей -- через скрежет зубовный,  через
ненависть, через н„хоть -- взрыв каз„нных похвал, до оскомины.
   Когда бывшие зэки из трубных выкликов всех сразу газет узнали, что  вышла
какая-то повесть о лагерях и  газетчики  е„  наперехл„б  хвалят,  --  решили
единодушно: "опять брехня! спроворились и тут соврать". Что наши газеты с их
обычной непомерностью вдруг да накинутся хвалить правду  --  ведь  этого  ж,
вс„-таки, нельзя было вообразить! Иные не хотели и в руки брать мою повесть.
   Когда же стали читать -- вырвался как бы общий слитный стон, стон радости
-- и стон боли. Потекли письма.
   Эти письма я храню. Слишком  редко  наши  соотечественники  имеют  случай
высказаться по общественным вопросам, а бывшие зэки -- тем более. Уж сколько
разуверялись, уж сколько обманывались -- а тут поверили, что начинается-таки
эра правды, что можно теперь смело говорить и писать!
   И обманулись, конечно, в  который  раз...  "Правда  восторжествовала,  но
поздно!" -- писали  они.  И  даже  еще  поздней,  потому  что  нисколько  не
восторжествовала...
   Ну, да были и  трезвые,  кто  не  подписывался  в  конце  писем  ("берегу
здоровье в оставшиеся дни моей жизни" ), или сразу, в самый накал  газетного
хвалебствия, спрашивал: "Удивляюсь, как Волковой  дал  тебе  напечатать  эту
повесть? Ответь, я волнуюсь, не в БУРе ли ты?.." или "Как это еще вас  обоих
с Твардовским не упрятали?"
   А вот так, заел у них капкан, не срабатывал. И что ж пришлось  Волковы'м?
-- тоже браться за перо! тоже письма писать. Или. в газеты опровержения.  Да
они, оказывается, и очень грамотные есть.
   Из этого второго потока писем мы узна„м, и как их зовут-то, как они  сами
себя называют. Мы вс„ слово искали, лагерные хозяева да  лагерщики,  нет  --
[практические работники], вот как! вот словцо золотое!  "Чекисты"  вроде  не
точно, ну они -- практические работники, так они выбрали.
   Пишут:

   "Иван Денисович -- подхалим".
   (В. В. Олейник, Актюбинск)
   "К Шухову не испытываешь ни сострадания, ни уважения".
   (Ю. Матвеев, Москва)
   "Шухов осужд„н правильно... [А что' зэ-ка зэ-ка делать на воле?]"
   (В. И. Силин, Свердловск)
   "Этих людишек  с  подленькой  душонкой  [судили  слишком  мягко].  Т„мных
личностей Отечественной войны... мне не жаль".
   (Е. А. Игнатович, г. Кимовск)
   "Шухов  --  "квалифицированный,  изворотливый   и   безжалостный   шакал.
Законченный эгоист, живущий только ради брюха".
   (В. Д. Успенский, Москва) *(1)
   "Вместо того, чтобы нарисовать картину гибели преданнейших людей  в  1937
году,  автор  избрал  1941  год,  когда  в  лагерь   в   основном   попадали
шкурники.*(2) В 37-м не было Шуховых *(3), а шли на смерть угрюмо и молча  с
думою о том, [кому это нужно?].." *(4)
   (П. А. Панков, Краматорск).

   О лагерных порядках:

   "А зачем давать много питания тому, кто не работает? Сила у него оста„тся
неизрасходованной... С преступным миром еще слишком мягко обращаются".
   (С. И. Головин, Акмолинск)
   "А насч„т норм питания не следует забывать,  что  [они  не  на  курорте].
Должны искупить вину только честным трудом".
   (старшина Базунов, Оймякон, 55 лет, состарился на лагерной службе)
   "В лагерях меньше злоупотреблений,  чем  в  каком-либо  другом  советском
учреждении (!!) Утверждаю, что сейчас в лагерях [стало строже]".
   (В. Караханов, Подмосковье)
   "Эта повесть оскорбляет солдат,  сержантов  и  офицеров  МООП.  Народ  --
творец истории, но как показан этот народ..? -- в виде "попок", "остолопов",
"дураков"."
   (Базунов)
   "Мы, исполнители, -- тоже люди, мы  тоже  шли  на  геройство:  не  всегда
подстреливали падающих и, таким образом, рисковали своей службой".
   (Григ. Трофимович Железняк) *(5)
   "Весь день в повести насыщен  отрицательным  поведением  заключ„нных  без
показа роли администрации... Но содержание заключ„нных в лагере [не является
причиной периода культа личности], а связано с исполнением приговора".
   (А. И. Григорьев)
   "Охрана не знала, кто за что сидит". *(6)
   (Караханов)
   "Солженицын так описывает всю [работу] лагеря, как будто там и партийного
руководства не было. А ведь и ранее, [как и сейчас], существовали  партийные
организации и направляли [всю работу согласно совести]".
   (Практические  работники)  "только  выполняли,  что'  с   них   требовали
положения, инструкции, приказы. Ведь  [эти  же  люди,  что  работали  тогда,
работают и сейчас] (!!) *(7), может быть добавилось процентов десять,  и  за
хорошую работу поощрялись не раз, являются на хорошем счету как работники".
   "Горячее  негодующее  возмущение  у  всех  сотрудников   МООП...   Просто
удивляешься, сколько ж„лчи в этом произведении... Он специально  настраивает
народ на МВД!.. И почему наши Органы разрешают  издеваться  над  работниками
МООП?.. [Это нечестно!]"
   (Анна Филипповна Захарова, Иркутск. обл., в МВД с 1950, в партии с 1956!)
   Слушайте, слушайте! [Это нечестно]! -- вот  крик  души!  45  лет  терзали
туземцев -- и это было честно. А повесть напечатали -- это нечестно!
   "Такой дряни еще не приходилось  переваривать...  И  это  не  только  мо„
мнение, много нас таких, [имя нам легион]." *(8)
   Да короче: "Повесть Солженицына должна быть немедленно  изъята  изо  всех
библиотек и читален".
   (А. Кузьмин, Ор„л)
   Так и сделано, только постепенно.
   "Эту книгу надо было не печатать, а передать материал в органы КГБ".
   (Аноним, *(9) ровесник Октября)
   Да так почти и произошло, угадал ровесничек.
   И еще другой Аноним, уже поэт:

   Ты слышишь, Россия,
   На совести нашей
   Единого пятнышка нет!

   Опять это "инкогнито проклятое"! Узнать бы -- сам  ли  расстреливал,  или
только посылал на смерть, или обыкновенный ортодокс, -- и вот  тебе  аноним!
Аноним без пятнышка...
   И, наконец, -- широкий философский взгляд:
   "[История никогда не нуждалась в прошлом] (!!), и тем более не  нуждается
в н„м история социалистической культуры".
   (А. Кузьмин)
   История не нуждается в прошлом! -- вот до чего договорились Благомыслы. А
в ч„м же она нуждается? --  в  будущем,  что  ли?..  И  вот  [они-то]  пишут
историю!..
   И что' можно сейчас  возразить  всем  им,  всем  им  против  их  слитного
невежества? И как им сейчас можно объяснить?..
   Ведь истина всегда как бы застенчива, она замолкает  от  слишком  наглого
напора лжи.
   Долгое отсутствие свободного обмена информации внутри страны  приводит  к
пропасти непонимания между целыми группами населения, между миллионами --  и
миллионами.
   Мы просто [перестаем быть единым народом], ибо говорим  действительно  на
разных языках.



   А вс„-таки прорыв совершился! Уж как была крепка,  как  над„жна  казалась
навек отстроенная стена лжи -- а зазияла брешь, и прорвалась информация. Еще
вчера у нас никаких лагерей не было, никакого Архипелага -- а сегодня  всему
народу и всему миру увиделось: лагеря! да еще фашистские!
   Как же быть?? Многолетние мастера выворачивания! изначальные  хвалебщики!
-- да неужели вы это стерпите? Вы -- и оробеете? Вы -- и поддадитесь?..
   Да конечно же нет! Мастера выворачивания первые и хлынули  в  эту  брешь!
Они  как  будто  годами  только  е„  и  ждали,  чтобы  наполнить  е„  своими
серокрылатыми телами и радостным -- именно радостным! --  хлопаньем  крыльев
закрыть от изумл„нных зрителей собственно Архипелаг.
   Их первый крик  --  мгновенно  найденный,  инстинктивный,  был:  [это  не
повторится]! Слава Партии! -- это не повторится!
   Ах, умницы, ах, мастера заделки! Ведь если "это не  повторится",  так  уж
само собой приразумевается, что [сегодня] этого нет! В будущем -- не  будет,
а сегодня конечно же не существует!
   Так ловко хлопали они своими  крыльями  в  бреши  --  и  Архипелаг,  едва
появившись взорам, уже стал и миражом: его и нет, и не будет, ну может  быть
разве только -- был... Так ведь -- [культ личности!]  (Удобный  этот  "культ
личности"! -- выпустил изо  рта,  и  как  будто  что-то  объяснил.)  А  что'
действительно есть, что' осталось, что' наполняет  брешь,  и  что'  пребудет
вовек -- это "Слава  Партии!"  (Сперва  как  будто  слава  за  то,  что  "не
повторится", а потом и сразу почти уже как будто слава и за  сам  Архипелаг,
это сливается, не разделишь: еще и журнала того не достали  с  повестью,  но
всюду слышим: "Слава Партии!" Еще не дочитали до  того  места,  как  пл„ткой
бьют, но со всех сторон гремит: "Слава Партии!")
   Та'к  херувимы  лжи,  хранители  Стены,  прекрасно  справились  с  первым
моментом.
   Но брешь-то вс„-таки оставалась. И крылья их не могли на том успокоиться.
   Второе усилие их было --  подменить!  Как  фокусник,  почти  не  закрывая
платочком, меняет курицу на апельсин, так  подменить  и  весь  Архипелаг,  и
вместо того, который в повести  показан,  представить  зрителям  уже  совсем
другой,  гораздо  более  благородный.  Сперва  попытки  эти  были  осторожны
(предполагали, что автор повести  близок  к  трону),  и  подмену  надо  было
делать, непрерывно хваля повесть.  Но  И.  Чичеров  *(10)  справился,  сразу
наметил основные пути. Взахл„б нахвалясь, он стал в рецензии рассказывать об
Архипелаге "от очевидцев" -- рассказывать о коммунистах в  лагере,  которые,
правда,
   "...не собирали партийных взносов, но проводили ночами  тайные  партийные
собрания  (?),  обсуждали   политические   новости...   За   пение   ш„потом
"Интернационала" по доносам  стукачей  гноились  в  карцерах...  Бендеровцы,
власовцы, издевались над настоящими коммунистами и калечили их заодно (!)  с
лагерным начальством... Но всего этого Солженицын нам не показал.  Что-то  в
этой страшной жизни он не сумел рассмотреть".
   А Чичеров и в лагере не был, но -- рассмотрел! Ну,  не  ловко?  Лагеря-то
оказывается были -- не от Советской власти, не от Партии! (Наверно,  и  суды
были -- не  советские.)  В  лагерях  верховодили-то  власовцы  и  бендеровцы
[заодно] с начальством. (Вот тебе  раз!  А  мы  Захаровой  поверили,  что  у
начальников лагерных -- партийные книжки, и были всегда!)
   Да еще не всех в московской газете  печатают!  Вот  наш  рязанский  вожак
писатель Н.  Шундик  предложил  в  интервью  для  АПН,  для  Запада,  да  не
напечатали  (может,  и  АПН  --  [[заодно]]?..)  еще  такой  вариант  оценки
Архипелага:
   "проклятье международному империализму,  который  спровоцировал  все  эти
лагеря!"
   А ведь умно! А ведь здорово! Но не пошло'...
   То есть в общем лагеря были какие-то иностранные, чужеродные, не наши, то
ли берианские, то ли власовские, то ли немецкие, ч„рт  их  знает,  а  [наши]
люди там только сидели и мучились. Да и "наши"-то люди -- это  не  все  наши
люди, обо всех "наших" газетных столбцов не хватит,  [наши]  --  это  только
коммунисты!
   Вместе с нами протащившись по всему быту Архипелага,  читатель  может  ли
теперь увидеть  такое  место  и  такое  время,  когда  подходила  пора  петь
"Интернационал" ш„потом? Спотыкаясь после лесоповала -- небось  не  попо„шь?
Разве только если целый день ты просидел в капт„рке...
   А -- [о ч„м] ночные партийные собрания (опять же  --  в  капт„рке  или  в
санчасти и уж тогда дневные, конечно, зачем же ночью?..)? Выразить недоверие
ЦК? Да вы с ума сошли! Недоверие  Берии?  Да  ни  в  коем  случае,  он  член
Политбюро! Недоверие ГБ? Нельзя, е„ создал сам Дзержинский! Недоверие  нашим
советским судам? Это вс„ равно, что недоверие  Партии,  страшно  и  сказать.
(Ведь ошибка произошла [только с тобой одним] -- так что  и  товарищей  надо
выбирать поосторожней, они-то осуждены -- правильно!)
   Простой шоф„р А. Г. З-йко, не убежд„нный порханьем  этих  крыльев,  пишет
мне:
   "Не все были, как Иван Денисович? А какими же были? Непокорными, что  ли?
Может быть, в  лагерях  действовали  "отряды  сопротивления",  возглавляемые
коммунистами? А [против кого] они боролись? Против партии и правительства?"
   Да что за крамола! Какие могут быть "отряды сопротивления"?.. А тогда  --
о ч„м собрания? О неуплате членских взносов? -- так не собирали... Обсуждать
политические новости? -- зачем же для этого непременно собрания? Сойдись два
носа верных (да еще подумай, кто верен!) и -- шепотком... Вот только  о  ч„м
единственном могли быть партийные собрания  в  лагерях:  как  [нашим]  людям
захватить все придурочьи места и  уцелеть,  а  не-наших,  не-коммунистов  --
спихнуть, и пусть сгорают в ледяной топке лесоповала, задыхаются  в  газовой
камере медного рудника!
   И больше не придумать ничего делового -- о ч„м бы им толковать.
   Так еще в 1962-м году, еще повесть не  дошла  до  читателя,  --  наметили
линию, как будут дальше подменять  Архипелаг.  А  постепенно,  узнавая,  что
автор совсем не близок к трону, совсем не имеет защиты, что автор --  и  сам
мираж, мастера выворачивания смелели.
   Оглянулись они на повесть -- да что ж мы сробели? да что ж  мы  ей  славу
пели (по холуйской привычке)? "Человек ему (Солженицыну) не удался... В душу
человека... он побоялся заглянуть". *(11) Рассмотрелись с героем -- да он же
"идеальный негерой!" Шухов -- он и "одинок", он и "дал„к от народа",  жив„т,
ничтожная личность, желудком -- и не борется!  Вот  что  больше  всех  стало
возмущать: [почему Шухов не борется]? Свергать ли ему лагерный  режим,  идти
ли куда с оружием -- об этом не пишут, а только: [почему не борется??] (А уж
готов был у меня сценарий о  Кенгирском  восстании,  да  не  смел  я  свиток
развернуть...)
   Сами не  показав  нам  ни  эрга  борьбы,  --  они  требовали  е„  от  нас
тонно-километрами!
   Так и всегда. После рати много храбрых.
   "Интересы Шухова, честно говоря, мелки. А самая страшная трагедия  культа
личности в том, что за  колючей  проволокой  оказались  настоящие  передовые
советские люди, соль нашей земли, подлинные герои  времени",  которые  "тоже
были  непрочь  закосить  лишнюю  порцию  баланды...  но  доставали   е„   не
лакейством". *(12) (А -- [чем?] Вот интересно -- а [как?])
   "Солженицын сделал упор на мучительно трудных  условиях.  Он  [отош„л  от
суровой правды жизни]". А правда жизни в том, что оставались  "закал„нные  в
огне борьбы", "взращенные ленинской партией", которые... что  же?  боролись?
нет, [глубоко верили], что пройд„т мрачное время произвола".
   "Убедительно описаны некоторыми авторами муки недоедания.  Но  кто  может
отрицать, что [муки мысли] во сто крат сильнее голода?" *(13) (Особенно если
ты его не испытал.)
   А в том и муки их мысли: что' же будет? ка'к будет? когда' нас  помилуют?
когда ж нас опять призовут руководить?
   Так ведь и весь XXII съезд был  о  том:  кому  хотели  памятник  ставить?
Погибшим коммунистам! А просто погибшим Иванам? Нет, о них речи не было,  их
и не жаль. (В том-то и  мина  была  "Ивана  Денисовича",  что  подсунули  им
простого Ивана.)
   Порхали, трепали крыльями в бреши не уставая, уже второй  год  подряд.  А
кто мог паутинкой легенды затягивать -- затягивал. Вот например,  "Известия"
*(14) взялись поучить нас и как надо было  бороться:  оказывается,  [бежать]
надо было из  лагеря!  (не  знали  наши  беглецы  адреса  автора  статьи  Н.
Ермоловича! вот бы у кого и перекрыться!.. Но вообще советик  вредный:  ведь
побег подрывает МВД!) Ладно, бежать, а -- дальше?
   Некий  Алексей,  повествуют  "Известия",  но  почему-то  фамилии  его  не
называют, якобы весной 1944-го года бежал из рыбинского лагеря на фронт -- и
там сразу был [охотно] взят в часть майором-политработником ("круто  тряхнул
головой,  отгоняя  сомнения"),  фамилии  майора  тоже  нет.   Да   взят   не
куда-нибудь, а в полковую разведку! да отпущен в поиск! (Ну, кто  на  фронте
был, скажите: майору этому погоны недороги? партбилет недорог?  В  41-м  еще
можно так было рискнуть,  но  в  44-м  --  при  налаженной  отч„тности,  при
СМЕРШе?) Получил герой орден Красного  Знамени  (а  как  его  по  документам
провели?), после войны "поспешил уйти в запас".
   А второго называют нам полностью: немецкий коммунист Ксавер  Шварцмюллер,
бежал к нам от Гитлера в  1933-м,  арестован  в  41-м  как  немец  (это  вс„
правдоподобно). Ну, сейчас мы узнаем, как должен бороться в лагере  истинный
коммунист! Официальное извещение: умер в Чистополе 4.  6.  42  (загнулся  на
первых шагах  в  лагере,  очень  правдоподобно,  особенно  для  иностранца),
реабилитирован посмертно в 1956-м. А где же --  боролся?  А  вот  что:  есть
[слух], что в 1962 году его [якобы видели в Риге] (одна  баба).  Значит,  он
бежал!  Кинулись  проверять  "лагерный  акт   смерти"   (расписку,   неровно
оборванную) -- и представьте:  там  [отсутствует  фотография]!  Вы  слышите,
какая небывальщина: с умершего лагерника вдруг [не сделана  фотография]!  Да
где ж это видано? Ну, ясно: он бежал и вс„ это время боролся!  Как  боролся?
Неизвестно.  Против  кого?  Неизвестно.  А  сейчас  почему  не  открывается?
Непонятно.
   Такие басни тачает наш главный правительственный орган!
   Такой паутинкой легенд хотят закрыть от нас зинувший Архипелаг!
   Из тех же "Известий" вот легенда  еще:  в  новейшее  время  сын  узнал  о
посмертной реабилитации отца. И какое же его главное  чувство?  Может