ле 23 лет  чтения  лекций  его  вызвали  на
общее студенческое собрание "отчитаться о своей работе" (не пошел).
   А проф. Калинников в 1921 г. возглавил открытую борьбу  против  советской
власти! -- именно: профессорскую забастовку! Дело в том, что МВТУ еще в годы
столыпинской  реакции  отвоевало  себе  академическую  автономию  (замещение
должностей, выбор ректора и др.). В  1921  г.  профессора  МВТУ  переизбрали
Калинникова ректором на новый срок, а наркомат не пожелал, назначил  своего.
Однако профессора забастовали, их поддержали  студенты  (еще  ведь  не  было
настоящих пролетарских студентов) -- и целый  год  был  Калинников  ректором
вопреки  воле  советской  власти.  (Только  в  1922-м  скрутили  голову   их
автономии, да наверно не без арестов.)
   Федотову -- 66 лет, а его инженерный фабричный стаж на 11 лет старше всей
РСДРП. Он переработал на всех прядильных и текстильных фабриках России  (как
ненавистны такие люди, как хочется от них скорее избавиться!). В 1905 г.  он
ушел с директорского места у Морозова, бросил высокую зарплату --  предпочел
пойти на "красных похоронах" за гробом рабочих, убитых казаками.  Сейчас  он
болен, плохо видит, вечерами из дому выйти не мог, даже в театр.
   И они -- готовили интервенцию? экономическую разруху?
   У Чарновского много лет подряд не было  свободных  вечеров,  так  он  был
занят преподаванием и  разработкой  новых  наук  (организации  производства,
научные начала рационализации). Инженеров-профессоров тех лет мне  сохранила
память детства, именно такими они и были: вечерами донимали  их  дипломанты,
проектанты, аспиранты, они к  своей  семье  выходили  только  в  одиннадцать
вечера. Ведь тридцать тысяч на всю страну, на начало пятилетки  --  ведь  на
разрыв они!
   И -- готовили кризис? и -- шпионили за подачки?
   Одну честную фразу  сказал  Рамзин  на  суде:  "Путь  вредительства  чужд
[внутренней конструкции] инженерства".
   Весь процесс Крыленко принуждает подсудимых пригибаться и извиняться, что
они -- "малограмотны",  "безграмотны"  в  политике.  Ведь  политика  --  это
гораздо трудней и выше, чем какое-нибудь металловедение  или  турбостроение!
-- здесь тебе ни голова не поможет, ни образование. Нет, ответьте -- с каким
настроением вы встретили Октябрьскую революцию? Со скепсисом. -- [То  есть],
сразу враждебно? Почему? Почему? Почему?
   Донимает их Крыленко своими теоретическими  вопросами  --  и  из  простых
человеческих обмолвок, не по ролям, приоткрывается нам ядро правды  --  что'
БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ, из чего выдут весь пузырь.
   Первое, что инженеры увидели в Октябрьском перевороте -- развал.  (И  три
года действительно был только развал.) Еще они увидели -- лишение простейших
свобод. (И эти свободы уже никогда не вернулись.) Как могли бы они НЕ ХОТЕТЬ
демократической  республики?  Как  могли  [инженеры]  воспринять  [диктатуру
рабочих] -- этих своих подсобников в промышленности, мало квалифицированных,
не охватывающих ни физических, ни экономических законов производства, --  но
вот занявших главные столы, чтобы руководить [инженерами]? Почему  инженерам
не  считать  более  естественным  такое  построение  общества,   когда   его
возглавляют те, кто могут разумно направить  его  деятельность?  (И,  обходя
лишь [нравственное] руководство обществом, -- разве не к этому ведет сегодня
вся социальная кибернетика? Разве профессиональные политики -- не  чирьи  на
шее общества, мешающие ему свободно вращать головой  и  двигать  руками?)  И
почему инженерам не иметь политических взглядов? Ведь политика --  это  даже
не  род  науки,  это  --  эмпирическая  область,  не   описываемая   никаким
математическим аппаратом да еще подверженная человеческому эгоизму и  слепым
страстям. (Даже на суде высказывает Чарновский: "политика должна вс„-таки до
известной степени руководиться выводами техники".)
   Дикий  напор  военного  коммунизма  мог  только  претить   инженерам,   в
бессмыслице инженер участвовать не может -- и вот до 1920 г. большинство  их
бездействует, хотя и бедствует  пещерно.  Начался  НЭП  --  инженеры  охотно
приступили к работе: НЭП они приняли за симптом, что власть образумилась. Но
увы,  условия  не  прежние:  инженерство  не  только   рассматривается   как
социально-подозрительная прослойка, не имеющая даже права учить своих детей;
инженерство  не  только  оплачивается  неизмеримо  ниже  своего   вклада   в
производство; но спрашивая с него успех производства и дисциплину на н„м  --
лишили его прав эту дисциплину поддерживать. Теперь любой рабочий  может  не
только не выполнить распоряжения инженера, но -- безнаказанно его  оскорбить
и даже ударить -- и как представитель  правящего  класса  рабочий  при  этом
ВСЕГДА ПРАВ.
   Крыленко возражает: -- Вы помните процесс Ольденборгера? (То есть, как мы
его, де, защищали.)
   Федотов: -- Да. Чтоб обратить внимание на положение инженера, нужно  было
потерять жизнь.
   Крыленко (разочарованно) -- Ну, та'к вопрос не стоял.
   Федотов: -- Он умер и [не он один умер. Он  умер  добровольно,  а  многие
были убиты]. *(20)
   Крыленко молчит. Значит, правда. (Перелистайте еще процесс Ольденборгера,
вообразите ту травлю. И с концовкой: "многие были убиты.)
   Итак, инженер во вс„м виноват, когда он еще ни в  ч„м  не  провинился!  А
ошибись он где-то действительно, ведь он человек -- так его растерзают, если
коллеги не прикроют. Разве [они] оценят откровенность?.. Так иногда инженеры
вынуждены и солгать перед партийным начальством?
   Чтобы восстановить авторитет и  престиж  инженерства,  ему  действительно
нужно объединиться и выручать друг друга -- они  все  под  угрозой.  Но  для
такого объединения не нужна никакая конференция,  никакие  членские  билеты.
Как всякое взаимопонимание умных,  четко  мыслящих  людей,  оно  достигается
немногими тихими даже случайно сказанными словами, голосования совершенно не
нужны. В резолюциях и в партийной палке  нуждаются  лишь  ограниченные  умы.
(Вот этого никак не понять Сталину, ни следователям, ни всей их компании! --
у них нет опыта таких человеческих взаимоотношений, они [такого] никогда  не
видели в партийной истории!) Да такое единство давно  уже  существует  между
русскими  инженерами  в  большой  неграмотной  стране  самодуров,  оно   уже
проверено несколькими десятилетиями -- но вот его заметила  новая  власть  и
встревожилась.
   А тут наступает 1927  год.  Куда  испарилось  благоразумие  НЭПа!  --  да
оказывается весь НЭП был -- циничный обман. Выдвигают взбалмошные нереальные
проекты  сверхиндустриального  скачка,  объявляются  невозможные   планы   и
задания. В этих условиях что  делать  коллективному  инженерному  разуму  --
инженерной головке Госплана и ВСНХ? Подчиниться безумию? Отойти  в  сторону?
Им-то самим ничего, на бумаге можно  написать  любые  цифры,  --  но  "нашим
товарищам,  практическим  работникам,  будет  не  под  силу  выполнять   эти
задания". Значит, надо постараться умерить эти планы, разумно отрегулировать
их, самые чрезмерные задания вовсе устранить. Иметь как бы  свой  инженерный
Госплан для корректировки глупости руководителей -- и самое смешное,  что  в
[их] же интересах! и в интересах всей промышленности и  народа,  ибо  всегда
будут отводиться разорительные решения и  подниматься  с  земли  пролитые  и
просыпанные миллионы. Среди общего гама о количестве, о плане и переплане --
отстаивать "качество -- душу техники". И студентов воспитывать так.
   Вот она, тонкая нежная ткань правды. [[Как было]].
   Но высказать это вслух в 1930 году? -- уже расстрел!
   А для ярости толпы -- этого мало, не видно!
   И поэтому молчаливый и спасительный для всей  страны  сговор  инженерства
надо перемалевать в грубое вредительство и интервенцию.
   Так во вставной картине представилось нам бесплотное -- и бесплодное!  --
видение истины. Расползлась режиссерская работа, уже проговорился Федотов  о
бессонных ночах (!) в  течение  8  месяцев  его  сидки;  о  каком-то  важном
работнике ГПУ, который пожал руку ему  (?)  недавно  (так  это  был  уговор?
выполняйте свои роли --  и  ГПУ  выполнит  свое  обещание?)  Да  вот  уже  и
свидетели, хоть роли у них несравненно меньше, начинают сбиваться.
   Крыленко: -- Вы принимали участие в этой группе?
   Свидетель Кирпотенко: --  Два-три  раза,  когда  разрабатывались  вопросы
интервенции.
   Как раз это и нужно! Крыленко (поощрительно): -- Дальше!
   Кирпотенко. (пауза) -- [Кроме этого ничего не известно].
   Крыленко побуждает, напоминает.
   Кирпотенко (тупо): -- [Кроме интервенции мне больше ничего не  известно].
*(21)
   А на очной ставке с Куприяновым у него уже и факты не сходятся.  Сердится
Крыленко и кричит на бестолковых арестантов:
   -- [Тогда надо сделать, чтобы ответы были одинаковы!] *(22)
   Но вот в антракте, за кулисами, вс„  снова  подтянуто  к  стандарту.  Все
подсудимые снова на ниточках, и каждый ожидает  дерга.  И  Крыленко  дергает
сразу всех восьмерых: вот  промышленники-эмигранты  напечатали  статью,  что
никаких переговоров с Рамзиным и Ларичевым не было  и  никакой  "Промпартии"
они не знают, а показания подсудимых скорей всего вымучены пытками. Так  что
вы на это скажете?..
   Боже! как возмущены подсудимые! Нарушая всякую  очередность,  они  просят
поскорее дать им высказаться!  Куда  делось  то  измученное  спокойствие,  с
которым они несколько дней унижали  себя  и  своих  коллег!  Из  них  просто
вырывается  клокочущее  негодование  на  эмигрантов!  Они   рвутся   сделать
письменное  заявление  для  газет  --  коллективное   письменное   заявление
подсудимых [в защиту  методов  ГПУ]!  (Ну,  разве  не  украшение,  разве  не
бриллиант?)  Рамзин:  "что  мы  не  подвергались  пыткам  и  истязаниям   --
достаточное доказательство наше присутствие здесь!" (Так куда ж  годятся  те
пытки, когда вывести на суд нельзя!) Федотов: "Заключение в тюрьму  принесло
[пользу] не одному мне... Я даже [лучше] чувствую  себя  в  тюрьме,  чем  на
воле". Очкин: и я, и я лучше!
   Просто уж по благородству отказываются  Крыленко  и  Вышинский  от  такой
письменной коллективки. А -- написали бы! а подписали бы!
   Да может еще  у  кого-нибудь  подозрение  таится?  Так  товарищ  Крыленко
уделяет им от блеска своей логики: "Если допустить хотя бы на одну  секунду,
что эти люди говорят неправду -- то [почему именно их арестовали]  и  почему
вдруг эти люди [заговорили]" *(23)
   Вот сила мысли! -- и за тысячи лет не догадывались обвинители:  сам  факт
ареста уже доказывает виновность! Если подсудимые невиновны -- так зачем  бы
их тогда арестовали? А уж если арестовали -- значит виноваты!
   И действительно: ПОЧЕМУ Б ОНИ ЗАГОВОРИЛИ?
   "Вопрос о пытках мы отбросим  в  сторону!..  но  психологически  поставим
вопрос: почему сознаются? А я спрошу: [А что им оставалось делать?]" *(24)
   Ну, ка'к верно!  Как  психологически!  Кто  сиживал  в  этом  учреждении,
вспомните: а что оставалось делать?..
   (Иванов-Разумник пишет, *(25) что в 1938 г. он сидел с Крыленко  в  одной
камере, в Бутырках, и место Крыленко было под нарами. Я очень живо это  себе
представляю (сам лазил): там такие низкие нары,  что  только  по  пластунски
можно подползти по грязному асфальтовому полу, но  новичок  сразу  никак  не
приноровится и ползет на карачках. Голову-то он подсунет, а  выпяченный  зад
так и останется снаружи. Я думаю, верховному прокурору было особенно  трудно
приноровиться, и его еще не исхудавший зад подолгу торчал во славу советской
юстиции. Грешный человек, со злорадством представляю этот застрявший зад,  и
во вс„ долгое описание этих процессов он меня как-то успокаивает.)
   Да более того, развивает прокурор, если б это все была правда (о  пытках)
-- непонятно, что бы понудило  всех  единогласно,  без  всяких  уклонений  и
споров  так  хором  признаваться?..  Да  [где]  они  могли  совершить  такой
гигантский сговор? -- ведь они не имели  общения  друг  с  другом  во  время
следствия!?!
   (Через несколько страниц уцелевший свидетель расскажет нам, [где]...)
   Теперь не  я  читателю,  но  пусть  читатель  мне  разъяснит,  в  ч„м  же
пресловутая "загадка  московских  процессов  30-х  годов"  (сперва  дивились
"промпартии", потом перенеслась загадка на процессы партийных вождей)?
   Ведь не две тысячи замешанных и не двести-триста вывели на суд, а  только
восемь человек. Хором из восьми не так уж немыслимо управлять. А [[выбрать]]
Крыленко мог из тысячи, и два  года  выбирал.  Не  сломился  Пальчинский  --
расстрелян (и посмертно  объявлен  "руководителем  Промпартии",  так  его  и
поминают в  показаниях,  хоть  от  него  ни  словечка  не  осталось).  Потом
надеялись выбить нужное из Хренникова -- не уступил им Хренников. Так сноска
петитом один раз:  "Хренников  умер  во  время  следствия."  Дуракам  пишите
петитом, а мы-то знаем, мы знаем, мы двойными буквами  напишем:  ЗАМУЧЕН  ВО
ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ! (Посмертно и он объявлен  руководителем  "промпартии".)  Но
хоть бы один фактик от него, хоть бы одно показание в общий хор  --  нет  ни
одного. Потому что НЕ ДАЛ НИ ОДНОГО! И вдруг находка -- Рамзин! Вот энергия,
вот хватка! И чтобы жить -- на вс„ пойд„т! А что за талант! В конце лета его
арестовали, вот перед самым процессом -- а он не только вжился  в  роль,  но
как бы не он и всю пьесу составил, и охватил гору смежного материала, и  вс„
пода„т с иголочки, любую фамилию, любой факт. А иногда ленивая  витиеватость
[заслуженного]: "Деятельность Промпартии  была  настолько  разветвлена,  что
даже при 11-дневном суде нет возможности вскрыть с полной подробностью." (То
есть: ищите! ищите дальше!) "Я твердо уверен,  что  небольшая  антисоветская
прослойка [еще сохранилась] в инженерных кругах" (кусь-кусь, хватайте  еще!)
И,  как  палка  бесчувственный,  вдруг  находит  в  себе   "черты   русского
преступления, для которого очищение -- во всенародном покаянии". *(26)
   Так значит вся трудность Крыленко и ГПУ была --  только  не  ошибиться  в
выборе лиц. Но риск не велик: следственный брак  всегда  можно  отправить  в
могилу. А кто пройд„т и решето и сито -- тех подлечи, подкорми и  выводи  на
процесс!
   И в ч„м тогда загадка? Как их [обработать]? А так: вы [жить] хотите? (Кто
для себя не хочет, тот для детей, для внуков.) Вы понимаете, что расстрелять
вас, не выходя из двора ГПУ, уже ничего не стоит? (Несомненно так. А кто еще
не понял -- тому курс лубянского выматывания.) Но и нам и вам выгоднее, если
вы сыграете некоторый спектакль, текст которого вы сами же и  напишите,  как
специалисты, а мы, прокуроры, разучим и  постараемся  запомнить  технические
термины.  (На  суде  Крыленко  иногда  сбивается,  ось  вагона  вместо   оси
паровоза.) Выступать вам будет неприятно, позорно -- надо перетерпеть!  Ведь
[жить] дороже! -- А какая гарантия, что вы нас потом не расстреляете?  --  А
за что мы будем вам мстить? Вы -- прекрасные  специалисты  и  ни  в  ч„м  не
провинились,  мы  вас  ценим.  Да  посмотрите,  уже  сколько   вредительских
процессов, и всех, кто вел себя прилично,  мы  оставли  в  живых.  (Пощадить
послушных подсудимых предыдущего процесса -- важное условие успеха  будущего
процесса.   Так   цепочкой   и   переда„тся   эта    надежда    до    самого
Зиновьева-Каменева.)  Но  уж  только  выполните  [[все]]  наши  условия   до
последнего! Процесс должен сработать на пользу социалистическому обществу!
   И подсудимые выполняют [[все]] условия...
   Всю тонкость интеллектуальной инженерной оппозиции  вот  они  подают  как
грязное вредительство, доступное пониманию последнего  ликбезника.  (Но  еще
нет толч„ного стекла, насыпанного в тарелки трудящихся! -- до  этого  еще  и
прокуратура не додумалась.)
   Затем -- мотив идейности. Они начали вредить? -- из враждебной идейности,
но теперь дружно  сознаются?  --  опять-таки  из  идейности,  покоренные  (в
тюрьме) пламенным доменным ликом 3-го года Пятилетки! В последних словах они
хотя и просят себе жизни, но это -- не главное для них. (Федотов:  "Нам  нет
прощения! Обвинитель прав!") Для этих странных подсудимых сейчас, на  пороге
смерти,  главное  --  убедить  народ  и  весь   мир   в   непогрешимости   и
дальновидности  советского  правительства.   Рамзин   особенно   славословит
"революционное сознание пролетарских масс  и  их  вождей",  которые  "сумели
найти неизмеримо более верные пути экономической политики",  чем  ученые,  и
гораздо правильней рассчитали темпы народного хозяйства.  Теперь  "я  понял,
что надо сделать  бросок,  что  надо  сделать  скачок,  *(27)  надо  штурмом
взять..."  и  т.д.  Ларичев:   "Советский   Союз   не   победим   отживающим
капиталистическим   миром."   Калинников:   "Диктатура   пролетариата   есть
неизбежная необходимость". "Интересы  народа  и  интересы  советской  власти
сливаются в одну целеустремленность".  Да  кстати  и  в  деревне  "правильна
генеральная линия партии, уничтожение кулачества". Обо всем у них есть время
посудачить в ожидании казни... И даже для такого предсказания есть проход  в
горле раскаявшихся интеллигентов: "По мере развития общества  индивидуальная
жизнь должна суживаться... Коллективная воля есть высшая форма". *(28)
   Так усилиями восьмерной упряжки достигнуты все цели процесса:
   1. Все недостачи в стране, и голод, и холод, и безод„жье, и  неразбериха,
и явные глупости -- вс„ списано на вредителей-инженеров;
   2. народ напуган нависшей интервенцией и готов к новым жертвам;
   3. левые круги на Западе предупреждены о кознях их правительств;
   4.  инженерная  солидарность  нарушена,  вся  интеллигенция  напугана   и
разрознена. И чтоб  сомнений  не  оставалось,  эту  цель  процесса  еще  раз
отчетливо возглашает Рамзин:
   "Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса Промпартии [на темном и
позорном прошлом всей интеллигенции]... можно было поставить раз и [навсегда
крест]". *(29)
   Туда ж и Ларичев: "Эта каста должна быть [разрушена]... [Нет] и [не может
быть лойяльности] среди [инженерства]!" *(30) И  Очкин:  интеллигенция  "это
есть какая-то слякоть, нет у не„,  как  сказал  государственный  обвинитель,
хребта, это есть безусловная  бесхребетность...  Насколько  неизмеримо  выше
чуть„ пролетариата". *(31)
   И за что ж эти старателей расстреливать?..
   Так писалась десятилетиями история  нашей  интеллигенции  --  от  анафемы
20-го года (помнит читатель: "не  мозг  нации,  а  говно",  "союзник  черных
генералов", "наемный агент империализма") до анафемы 30-го.
   Удивляться ли, что слово "интеллигенция" утвердилось у нас как брань?

   Вот как делаются  гласные  судебные  процессы!  Ищущая  сталинская  мысль
наконец  достигла  своего  идеала.  (То-то  позавидуют  недотыки  Гитлер   и
Геббельс, сунутся на позор со своим поджогом рейхстага...)
   Стандарт достигнут -- и теперь может держаться многолетие  и  повторяться
хоть каждый сезон -- как скажет Главный Режиссер.  Благоугодно  же  Главному
назначить следующий спектакль уже через три месяца. Сжатые сроки  репетиции,
но ничего. Смотрите и слушайте! Только в нашем театре! Премьера
   к)  [Процесс  Союзного   Бюро   меньшевиков]   (1-9   марта   1931   г.).
Спецприсутствие Верховного суда, председатель почему-то Шверник, а  так  все
на  местах  --  Антонов-Саратовский,  Крыленко,  помощник   его   Рогинский.
Режиссура уверена в  себе  (да  и  материал  не  технический,  а  партийный,
привычный) -- и вывела на сцену 14 подсудимых.
   И вс„ проходит не только гладко -- одуряюще гладко.
   Мне было тогда 12  лет,  уже  третий  год  я  внимательно  вычитывал  всю
политику из больших "Известий". От строки до строки я прочел  и  стенограммы
этих двух процессов. Уже в "Промпартии" отчетливо ощущалась детскому  сердцу
избыточность, ложь, подстройка, но там была хоть грандиозность декораций  --
всеобщая   интервенция!   паралич   всей    промышленности!    распределение
министерских портфелей! В процессе же меньшевиков вс„ те  же  были  вывешены
декорации, но поблекшие