, том 23, стр. 85). Так вот, на гордость
нашу, показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы,  как  нас
заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами  тянулись
к сабле снести голову Сталину-батюшке (да не рабами  и  с  [[этой]]  стороны
распрямились в красноармейской шинелке -- эту сложную форму краткой  свободы
невозможно было предсказать социологически).
   Эти люди, пережившие на своей шкуре 24  года  коммунистического  счастья,
уже в 1941-м знали то, чего не знал еще никто в мире: что на всей планете  и
во всей истории не было режима более злого, кровавого и вместе с  тем  более
лукаво-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся  "советским".  Что
ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по  дальности
замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может  сравниться  с
ним никакой другой земной режим, ни даже ученический  гитлеровский,  к  тому
времени затмивший Западу все глаза. И вот -- пришла  пора,  оружие  давалось
этим людям  в  руки  --  и  неужели  они  должны  были  смирить  себя,  дать
большевизму пережить свой  смертельный  час,  снова  укрепиться  в  жестоком
угнетении -- и только тогда начинать с ним борьбу (и  посегодня  не  начатую
почти  нигде  в  мире)?  Нет,  естественно  было  повторить   при„м   самого
большевизма: как он сам вгрызся в тело России,  ослабленное  Первой  мировой
войной, так и бить его в подобный же момент во Второй.
   Да уже в советско-финской  войне  1939  года  проявилось  наше  нежелание
воевать. Это настроение пытался использовать Б. Г. Бажанов, бывший секретарь
Политбюро и Оргбюро ВКЛ (б),  близкий  помощник  Сталина:  обратить  пленных
красноармейцев под командой русских  эмигрантов-офицеров  против  советского
фронта -- не для  сражения,  но  для  убеждения.  Опыт  оборвался  внезапной
капитуляцией Финляндии.
   Когда  началась  советско-германская  война  --  через   10   лет   после
душегубской коллективизации, через 8 лет  после  великого  украинского  мора
([[шесть миллионов м„ртвых]] и даже не замечены соседнею Европой),  через  4
года после бесовского разгула НКВД, через год  после  кандальных  законов  о
производстве, и вс„ это -- при 15-миллионных лагерях в стране  и  при  ясной
памяти еще всего пожилого населения о дореволюционной жизни, -- естественным
движением народа было -- вздохнуть и освободиться, естественным чувством  --
отвращение  к  своей  власти.  И  не  "застиг  врасплох"  и  не   "численное
превосходство авиации и танков" (кстати,  всеми  численными  превосходствами
обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы  --  по  300  тысяч
(Белосток, Смоленск) и по  650  тысяч  вооруженных  мужчин  (Брянск,  Киев),
разваливало целые фронты, и гнало в такой  стремительный  и  глубокий  откат
армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна  страна,
ни в одной войне, -- а  мгновенный  паралич  ничтожной  власти,  от  которой
отшатнулись подданные как от виснущего трупа. (Райкомы,  горкомы  сдувало  в
пять минут, и захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение могло пройти
доконечно (к декабрю 1941 г. 60 миллионов советского населения  из  150  уже
было  вне  власти  Сталина).  Не  зря  колотился  сталинский  приказ  (0019,
16.7.41): "На всех (!) фронтах имеются многочисленные (!) элементы,  которые
даже бегут навстречу противнику (!)  и  при  первом  соприкосновении  с  ним
бросают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941,  при  340  тысячах
пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение  казалось  Сталину  настолько
отчаянным, что в октябре 1941 он телеграфно предлагал  Черчилю  высадить  на
советскую территорию 25-30 английских  дивизий  --  какой  коммунист  глубже
падал духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. командир 436-го
стрелкового полка майор Конов открыто объявил своему полку, что переходит  к
немцам, чтобы влиться в Освободительную армию для свержения  Сталина,  --  и
пригласил с собой желающих. Он не  только  не  встретил  сопротивлен  [[весь
полк]] пош„л за ним! Уже через три недели Конов создал  на  [[той]]  стороне
добровольческий казачий полк (он сам был донским казаком). Когда он прибыл в
лагерь военнопленных  под  Могилевым  для  вербовки  желающих,  то  из  5000
тамошних пленных -- 4000 тут же выразило желание идти к нему, да он их взять
не  мог.  В  лагере  под  Тильзитом  в  том  же  году  [половина]  советских
военнопленных -- 12 тыс. человек -- подписали  заявление,  что  пришла  пора
[[превратить войну в гражданскую]]. Мы не забыли и  всенародное  движение  и
Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления еще до прихода
немцев и независимо от них, устойчивая процветающая область  из  8  районов,
более  миллиона  жителей.  Требования  локотян  были  совершенно  отч„тливы:
русское национальное правительство, русское самоуправление во  всех  занятых
областях, декларация о независимости России в границах 1938  г.  и  создание
освободительной армии под  русским  командованием.  А  группа  ленинградской
молодежи свыше 1000 человек (студент Рутченко) вышла  в  леса  под  Гатчину,
чтоб дождаться немцев  и  бороться  против  сталинского  режима.  (Но  немцы
послали их в свой тыл -- шоф„рами и кухонными помощниками.)  С  хлебом-солью
встречали немцев и донские станицы. Населению СССР до  1941  г.  естественно
рисовалось:   приход    иностранной    армии    --    [значит],    свержение
коммунистического режима, никакого другого смысла для нас не  могло  быть  в
таком приходе. Ждали политической программы, освобождающей от большевизма.
   Разве  от  нас  --  через  глушь  советской   пропаганды,   через   толщу
гитлеровской армии, -- легко было поверить, что западные  союзники  вошли  в
эту войну не за свободу  вообще,  а  только  за  [свою]  западно-европейскую
свободу, [только] против нацизма, получше использовать советские армии, а на
том и кончить? Разве не естественней было  нам  верить,  что  наши  союзники
верны самому [принципу] свободы -- и не покинут нас под  тиранией  худшей?..
Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в  1-ю  Мировую  войну,
уже и тогда покинули нашу  армию  в  разгроме,  спеша  обернуться  к  своему
благополучию. Но опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
   Справедливо научившись не верить советской пропаганде [[ни  в  ч„м]],  мы
естественно не верили, что'  за  басни  рассказывались  о  желании  нацистов
сделать Россию -- колонией, а нас -- немецким рабами, такой глупости  нельзя
было предположить в головах ХХ века, невозможно было  поверить,  не  испытав
реально на себе.  Еще  и  в  1942  году  русское  формирование  в  Осинторфе
привлекало больше добровольцев, чем могла принять развертывающаяся часть, на
Смоленщине  и  Белоруссии  для  самоохраны  сельских  жителей  от  партизан,
руководимых  Москвой,  создалась  добровольная   [[стотысячная]]   "народная
милиция" (в испуге  запрещ„нная  немцами).  Даже  и  весной  1943  года  еще
повсеместное воодушевление встречало  Власова  в  двух  его  пропагандистких
поездках, смоленской и псковской. Еще и  тогда  население  ждало:  когда  же
будет наше независимое правительство и наша независимая армия? Есть  у  меня
свидетельство из Пожеревицкого района Псковской  области,  как  крестьянское
население радушно относилось к тамошней власовской  части  --  та  часть  не
грабила, не дебоширила,  имела  старую  русскую  форму,  помогала  в  уборке
урожая, воспринималась как  русская  неколхозная  власть.  В  не„  приходили
записываться добровольцы, из гражданского населения (как  записывались  и  в
Локте к Воскобойникову) -- надо же задуматься -- по какой нужде? ведь не  из
лагеря военнопленных! да  немцы  запрещали  власовцам  принимать  пополнения
(пусть-де  записываются  в  полицаи).  Еще  в   марте   1943-го   в   лагере
военнопленных под Харьковом читали листовки о власовском  движении  (мнимом)
--  и  730  [[офицеров]]  подписали  обращение  о   вступлении   в   русскую
освободительную армию -- это с опытом двух полных лет войны, многие -- герои
сталинградской битвы, среди них  комнадиры  дивизий,  комиссары  полков!  --
притом лагерь был очень сытый, не голодное отчаяние влекло  их  на  подписи.
(Но характерно для немецкой тупости: из 730 подписавших 722 так  никогда  до
конца войны не были освобождены из лагеря и не привлечены к действию.)  Даже
в 1943 году за отступающей немецкой армией вереницами тянулись из  советских
областей деся яч беженцев -- только б не остаться под коммунизмом.
   Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш народ, был  бы  народом
безнад„жных холопов, если  б  в  эту  войну  упустил  хоть  издали  потрясти
винтовкой  сталинскому  правительству,  упустил  бы  хоть   замахнуться   да
матюгнуться на [Отца родного]. У немцев был генеральский заговор -- а у нас?
Наши генеральские верхи  были  (и  остались  посегодня)  ничтожны,  растлены
партийной идеологией и корыстью и не сохранили в  себе  национального  духа,
как    это    бывает    в    других    странах.    И     только     [[низы]]
солдатско-мужицко-казацкие  замахнулись  и  ударили.  Это  были  сплошь   --
[[низы]], там исчезающе мало было участие бывшего  дворянства  из  эмиграции
или бывших богатых сло„в,  или  интеллигенции.  И  если  бы  дан  был  этому
движению свободный размах, как он пот„к с первых  недель  войны  --  то  это
стало бы некой новой Пугач„вщиной: по широте и уровню захваченных сло„в,  по
поддержке населения,  по  казачьему  участию,  по  духу  --  рассчитаться  с
вельможными злодеями, по стихийности напора  при  слабости  руководства.  Во
всяком случае, движение это было куда более народным, [простонародным],  чем
вс„ интеллигентское "освободительное движение" с начала ХХ века и до февраля
17 г. с его мнимо-народными целями и  с  его  октябрьскими  плодами.  Но  не
суждено было ему развернуться, а погибнуть  позорно  с  клеймом:  [[измена]]
священной нашей Родине!
   Потеряли  мы  вкус  к  социальным  объяснениям  событий,  это  у  нас  --
переверташка, когда как выгодно. А дружеский пакт с Риббентропом и Гитлером?
А  хорохоренье  молотовское  и  ворошиловское  перед  войною?  И  потом   --
оглушительная  бездарность,  неготовность,  неумение  (и  трусливое  бегство
правительства из Москвы), и по полмиллиона войск, оставляемых  в  котлах  --
[[это не измена Родине]]? Не с бо'льшими последствиями? Почему  же  [[этих]]
изменников мы так бережем в квартирах на улице Грановского?
   О-о, долга'! долга'! долга та скамья, на  которой  расселись  бы  [[все]]
палачи и [[все]] предатели нашего народа, если б сажать их от самых... и  до
самых...
   На неудобное у нас не отвечают. Умалчивают.  Вместо  этого  вот  что  нам
вскричат:
   -- Но [принцип]! Но самый принцип! Но имеет ли право русский человек  для
достижения  своих  политических  целей,  пусть  кажущихся  ему  правильными,
опереться на локоть немецкого империализма?!.. Да еще в момент беспощадной с
ним войны?
   Вот, правда, ключевой вопрос: для  целей,  кажущихся  тебе  благородными,
можно  ли  воспользоваться   поддержкой   воюющего   с   Россией   немецкого
империализма?
   Все единодушно воскликнут сегодня: нет! нет! нет!
   Но откуда же тогда --  немецкий  пломбированный  вагон  от  Швейцарии  до
Швеции и  с  заездом  (как  мы  теперь  узнали)  в  Берлин?  Вся  печать  от
меньшевиков до кадетов тоже кричала: нет! нет! -- а  большевики  разъяснили,
что это можно, что даже смешно в этом укорять. Да и не один там был вагон. А
летом  1918-го  сколько  вагонов  большевики  погнали  из  России  --  то  с
продуктами, то с золотом -- и вс„ Вильгельму в пасть! [[Превратить  войну  в
гражданскую]] -- это Ленин предложил прежде власовцев.
   -- Но [[цели]]! но цели какие были?!
   А -- какие?
   А ведь то -- Вильгельм! кайзер! кайзерчик! То же -- не Гитлер! И в России
рази ж было правительство? временное...
   Впрочем, по военной запальчивости мы  и  о  кайзере  когда-то  не  писали
иного, как "лютый"  да  "кровожадный",  о  кайзеровских  солдат  незапасливо
кричали, что они младенцам головы колют о камни. Но пусть -- кайзер.  Однако
и Временное же: ЧК не имело, в затылки не стреляло, в лагеря  не  сажало,  в
колхозы не загоняло, мутью к горлу  не  подступало.  Временное  --  тоже  не
сталинское.
   Пропорционально.



   Не то, чтоб у кого-то дрогнуло сердце, что умирают каторжные алфавиты,  а
просто кончалась война, острастка такая уже не была потребна, новых полицаев
образоваться не могло, рабочая сила была нужна, а в каторге вымирали зря.  И
уже к 1945 году бараки каторжан перестали  быть  тюремными  камерами,  двери
отперлись на день, параши вынесли в уборную, в санчасть  каторжане  получили
право ходить своими ногами, а в столовую гоняли их рысью -- для бодрости.  И
сняли блатных, объедавших каторжан, и из самих каторжан  назначили  обслугу.
Потом и письма стали им разрешать, дважды в год.
   В годы 46-47-й грань между каторгой и лагерем стала  достаточным  образом
стираться:  политически-неразборчивое  инженерное  начальство,   гонясь   за
производственным  планом,  стало  (во  всяком  случае  на  Воркуте)  хороших
специалистов-каторжан переводить на обычные  лагпункты,  где  уж  ничего  не
оставалось каторжанину от каторги, кроме его номера, а чернорабочую скотинку
с ИТЛ'овских лагпунктов для пополнения совать на каторжные.
   И так засмыкали бы  неразумные  хозяйственники  великую  сталинскую  идею
воскрешения каторги, -- если бы в 1948 году не  подоспела  у  Сталина  новая
идея вообще разделить туземцев ГУЛага, отделить социально-близких блатных  и
бытовиков от социально-безнадежной Пятьдесят Восьмой.
   Вс„ это было частью  еще  более  великого  замысла  Укрепления  Тыла  (из
названия видно, что Сталин готовился к близкой войне). Созданы  были  ОСОБЫЕ
ЛАГЕРЯ *(8) с особым уставом -- малость помягче ранней  каторги,  но  жестче
обычных лагерей.
   Для отличия придумали таким лагерям давать названия не  по  местности,  а
фантастическо-поэтические.  Развернуты  были:  Горлаг  (Горный   Лагерь)   в
Норильске, Берлаг (Береговой лагерь)  на  Колыме,  Минлаг  (Минеральный)  на
Инте, Речлаг на Печоре, Дубровлаг в  Потьме,  Озерлаг  в  Тайшете,  Степлаг,
Песчанлаг и Луглаг в Казахстане, Камышлаг в Кемеровской области.
   По ИТЛовским лагерям поползли мрачные слухи, что Пятьдесят Восьмую  будут
посылать в Особые  лагеря  уничтожения.  (Ни  исполнителям,  ни  жертвам  не
вступало, конечно, в голову, что для этого может  понадобиться  какой-нибудь
там особый новый приговор.)
   Закипела  работа  в  УРЧах  *(9)  и  оперчекистских   отделах.   Писались
таинственные списки и возились куда-то на  согласование.  Затем  подгонялись
долгие красные эшелоны, подходили роты  бодрого  конвоя  краснопогонников  с
автоматами, собаками и молотками, -- и враги народа, выкликнутые по  списку,
неотклонимо и неумолимо вызывались из пригретых бараков на далекий этап.
   Но называли Пятьдесят Восьмую не всю. Лишь потом, сообразя  по  знакомым,
арестанты поняли, кого оставляли с бытовиками на островах  ИТЛ  --  оставили
чистую 58-10, то есть [простую] антисоветскую агитацию, значит -- одиночную,
ни к кому не обращ„нную, ни с кем не связанную, самозабвенную. (И хотя почти
невозможно было представить себе  таких  агитаторов,  но  миллионы  их  были
зарегистрированы и  оставлены  на  старых  ГУЛаговских  островах.)  Если  же
агитаторы  были  вдвоем  или  втроем,  если  они  имели  хоть   какую-нибудь
наклонность к выслушиванию друг друга, к перекличке или к хору, -- они имели
[довесок] 58-11 "группового пункта" и как дрожжи  антисоветских  организаций
ехали теперь в Особые лагеря. Само собой ехали туда изменники Родины (58-1-а
и  -б),  буржуазные  националисты  и  сепаратисты  (58-2),  агенты   мировой
буржуазии (58-4),  шпионы  (58-6),  диверсанты  (58-7),  террористы  (58-8),
вредители  (58-9)  и  экономические  саботажники  (58-14).  Сюда  же  удобно
помещались те военнопленные  немцы  (Минлаг)  и  японцы  (Озерлаг),  которых
намеревались держать и после 1948 года.
   Зато в лагерях ИТЛ оставались  недоносители  (58-12)  и  пособники  врага
(58-3). Наоборот, каторжане, посаженные именно за пособничество врагу, ехали
теперь в Особые лагеря вместе со всеми.
   Разделение было еще глубозначительнее, чем мы его  описали.  По  каким-то
непонятным  признакам  оставались  в  ИТЛ  то  двадцатипятилетницы-изменницы
(Унжлаг), то кое-где цельные лагпункты из одной Пятьдесят  Восьмой,  включая
власовцев и полицаев -- не Особлаги, без  номеров,  но  с  жестоким  режимом
(например,  Красная  Глинка  на  волжской  Самарской  луке;  лагерь  Туим  в
Ширинском районе Хакасии; южно-сахалинский). Лагеря эти оказались суровы,  и
не легче было в них жить, чем в Особлагах.
   А чтобы однажды произведенный Великий Раздел Архипелага не вернулся опять
к смешению, установлено было с 1949 года, что каждый новообработанный с воли
туземец получает кроме приговора еще и постановление (ОблГБ и прокуратуры) в
тюремном деле: в каких лагерях этого козлика постоянно содержат.

   Так, подобно зерну, умирающему, чтобы  дать  растение,  зерно  сталинской
каторги проросло в Особлаги.
   Красные  эшелоны  по  диагоналям  Родины  и  Архипелага  повезли   [новый
контингент].
   А на Инте догадались и просто  перегнали  это  стадо  из  одних  ворот  в
другие.

   Чехов жаловался, что нет у нас "юридического  определения  --  что  такое
каторга и для чего она нужна".
   Так то ж еще было в просвещенном ХIХ веке! А в середине  ХХ-го  пещерного
мы и не нуждались понимать и определять. Решил Батька, что будет так --  вот
и вс„ определение.
   И мы понимающе киваем головами.


   1.  Царская  каторга,  по  свидетельству  Чехова,  была   гораздо   менее
изобретательна. Из Александровской  (Сахалин)  тюрьмы  каторжане  не  только
могли круглосуточно выходить во двор и  в  уборную  (парашами  там  даже  не
пользовались), но и весь день -- в город!  Так  что  подлинный  смысл  слова
"каторга" -- чтоб гребцы были к веслам прикованы, -- понимал только Сталин.

   2. При Чехове на вс„м каторжном Сахалине оказалось каторжан -- сколько бы
вы думали? -- 5905 человек, хватило бы и шести букв.  Почти  такой  был  наш
Экибастуз, а Спасск-то больше куда. Только слово страшное -- "Сахалин" --  а
на самом деле -- одно лаготделение! Лишь в Степлаге было  двенадцать  таких,
как Степлаг, -- десять лагерей. Считайте, сколько Сахалинов.

   3. На Сахалине для женщин каторжных [[работ]] не было вообще (Чехов).

   4. Для справедливости не забудем: с 1946 года таких иногда перетуживали и
20 лет КТР (каторжных работ) заменяли на 10 ИТЛ.

   5. Они не хлебнули с нами Тридцатых годов, и издали, из Европы, им  легко
было  восхититься  "великим  патриотическим  подвигом  русского  народа"   и
проморгать двенадцатилетний внутренний геноцид.

   6. Крыленко. За пять лет. Стр. 337.

   7. Именно  с  30-х  годов  рабочий  класс  стал  главным  косяком  нашего
мещанства, весь включился в него.

   8. Сравни 1921 год -- лагеря Особого Назначения.

   9. УРЧ -- Учебно-Распределительная Часть.


   Глава 2. Ветерок революции

   Никогда  б  не  поверил  я  в  начале  своего  срока,   подавленный   его
непроглядной  длительностью  и  пришибленный  первым  знакомством  с   миром
Архипелага, что исподволь душа моя разогн„тся; что с годами,  сам  для  себя
незаметно подымаясь  на  невидимую  вершину  Архипелага,  как  на  гавайскую
Мауна-Лоа, я оттуда взгляну совсем  спокойно  на  дали  Архипелага,  и  даже
неверное море потянет меня своим переблескиванием.
   Середину срока я пров„л на  золотом  островке,  где  арестантов  кормили,
поили, содержали в тепле и чисте. В обмен за вс„  это  требовалось  немного:
двенадцать часов сидеть за письменным столом и угождать начальству.
   А я вдруг потерял вкус держаться за эти блага!.. Я  уже  нащупывал  новый
смысл в тюремной жизни.  О