,  сажают
[бывших],  сажают  анархистов,  эсеров,  меньшевиков,  а   и   [просто   так
интеллигенцию]. В самом деле -- кого же сажать  в  городах?  Не  рабочий  же
класс! Но интеллигенцию "околокадетскую" и без того хорошо перетрясли еще  с
1919-го  года.  Так  не  пришла  ли  пора  потрясти  интеллигенцию,  которая
изображает себя передовой? Перелистать студенчество. Тут и Маяковский  опять
под руку:

   "Думай
   о комсомоле
   дни и недели!
   Ряды
   свои
   глядывай зорче.
   Все ли
   комсомольцы
   на самом деле
   Или
   только
   комсомольца корчат?"

   Удобное мировоззрение рождает и удобный юридический  термин:  [социальная
профилактика]. Он введен,  он  принят,  он  сразу  всем  понятен.  (Один  из
начальников Беломорстроя Лазарь Коган так и будет скоро говорить:  "Я  верю,
что лично вы ни в ч„м не виноваты. Но, образованный человек,  вы  же  должны
понимать, что проводилась широкая социальная профилактика!") В  самом  деле,
ненадежных попутчиков, всю эту интеллигентскую шать  и  гниль  --  когда  же
сажать, если не в канун войны за  мировую  революцию?  Когда  большая  война
начнется -- уже будет поздно.
   И в Москве  начинается  планомерная  проскр„бка  квартала  за  кварталом.
Повсюду кто-то должен быть взят. Лозунг: "Мы так трахнем кулаком  по  столу,
что мир содрогнется от ужаса!" К Лубянке, к Бутыркам устремляются даже  дн„м
воронки', легковые автомобили, крытые грузовики, открытые извозчики. Затор в
воротах,  затор  во   дворе.   Арестованных   не   успевают   разгружать   и
регистрировать. (Это -- и  в  других  городах.  В  Ростове  н/Д,  в  подвале
Тридцать  Третьего  Дома,  в  эти  дни  уже  такая  теснота  на  полу,   что
новоприбывшей Бойко еле находится место сесть.)
   Типичный  пример  из  этого  потока:  несколько  десятков  молодых  людей
сходятся на какие-то музыкальные вечера, не согласованные с ГПУ. Они слушают
музыку, а потом пьют чай. Деньги  на  этот  чай  по  сколько-то  копеек  они
самовольно собирают в складчину. Совершенно ясно, что музыка -- прикрытие их
контрреволюционных настроений, а деньги собираются вовсе не  на  чай,  а  на
помощь погибающей мировой буржуазии. И их арестовывают ВСЕХ, дают от трех до
десяти лет (Анне  Скрипниковой  --  5),  а  несознавшихся  зачинщиков  (Иван
Николаевич Варенцов и другие) -- РАССТРЕЛИВАЮТ!
   Или, в  том  же  году,  где-то  в  Париже  собираются  лицеисты-эмигранты
отметить традиционный "пушкинский" лицейский праздник. Об этом напечатано  в
газетах. Ясно, что это -- затея смертельно  раненного  империализма.  И  вот
арестовываются  ВСЕ  лицеисты,  еще  оставшиеся  в  СССР,  а  заодно  --   и
"правоведы" (другое такое же привилегированное училище).
   Только размерами СЛОНа -- Соловецкого Лагеря Особого Назначения, еще пока
умеряется объ„м Войковского набора. Но уже начал свою злокачественную  жизнь
Архипелаг ГУЛаг и скоро разошлет метастазы по всему телу страны.
   Отведан новый вкус, и возник новый аппетит. Давно приходит пора сокрушить
интеллигенцию техническую, слишком считающую себя незаменимой и не привыкшую
подхватывать приказания на лету.
   То  есть,  мы  никогда  инженера'м  и  не  доверяли  --  этих  лакеев   и
прислужников бывших капиталистических хозяев мы с первых  же  лет  Революции
взяли под здоровое рабочее недоверие и контроль. Однако в  восстановительный
период мы вс„ же допускали их работать  в  нашей  промышленности,  всю  силу
классового удара направляя на интеллигенцию прочую. Но чем больше зрело наше
хозяйственное руководство, ВСНХ и Госплан, и увеличивалось число  планов,  и
планы эти сталкивались и  вышибали  друг  друга  --  тем  ясней  становилась
вредительская сущность старого инженерства, его  неискренность,  хитрость  и
продажность.  Часовой  Революции  прищурился  зорче  --  и  куда  только  он
направлял свой прищур, там сейчас же и обнаруживалось гнездо вредительства.
   Эта оздоровительная работа полным ходом пошла  с  1927-го  года  и  сразу
въявь  показала  пролетариату  все  причины  наших  хозяйственных  неудач  и
недостач. НКПС (железные дороги) -- вредительство (вот  и  трудно  на  поезд
попасть, вот и перебои в  доставке).  МОГЭС  --  вредительство  (перебои  со
светом). Нефтяная промышленность -- вредительство (керосина  не  достанешь).
Текстильная -- вредительство (не во что одеться рабочему человеку). Угольная
-- колоссальное вредительство (вот почему мерзнем!) Металлическая,  военная,
машиностроительная,     судостроительная,     химическая,      горно-рудная,
золото-платинная, ирригация -- всюду гнойные нарывы вредительства!  со  всех
сторон -- враги с  логарифмическими  линейками!  ГПУ  запыхалось  хватать  и
таскать вредителей. В столицах и  в  провинции,  работали  коллегии  ОГПУ  и
пролетарские  суды,  проворачивая  эту  тягучую  нечисть,  и  об  их   новых
мерзостных делишках каждый день, ахая, узнавали (а  то  и  не  узнавали)  из
газет трудящиеся.  Узнавали  о  Пальчинском,  фон-Мекке,  Величко,  *(18)  а
сколько было безымянных. Каждая отрасль, каждая фабрика и  кустарная  артель
должны были искать у себя  вредительство,  и  едва  начинали  --  тут  же  и
находили (с помощью ГПУ). Если какой инженер дореволюционного выпуска  и  не
был еще разоблач„нным  предателем,  то  наверняка  можно  было  его  в  этом
подозревать.
   И какие же изощр„нные злодеи были эти старые инженеры, как же  по-разному
сатанински  умели  они  вредить!  Николай  Карлович  фон-Мекк  в  Наркомпути
притворялся очень преданным строительству новой  экономики,  мог  подолгу  с
оживлением говорить об экономических проблемах  строительства  социализма  и
любил давать советы. Один такой  самый  вредный  его  совет  был:  увеличить
товарные составы, не бояться тяжелогруженных. Посредством ГПУ  фон-Мекк  был
разоблачен (и  расстрелян):  он  хотел  добиться  износа  путей,  вагонов  и
паровозов и оставить Республику на случай интервенции  без  железных  дорог!
Когда же малое время спустя,  новый  наркомпути  т.  Каганович  распорядился
пускать именно тяжелогруженные составы, и даже вдвое и втрое сверхтяжелые (и
за это открытие он и другие  руководители  получили  ордена  Ленина)  --  то
злостные инженеры выступили теперь в виде [предельщиков] -- они вопили,  что
это  слишком,  что  это  губительно  изнашивает  подвижной  состав,  и  были
справедливо  расстреляны  за   неверие   в   возможности   социалистического
транспорта.
   Этих [предельщиков] бьют несколько лет,  они  во  всех  отраслях,  трясут
своими расч„тными формулами,  и  не  хотят  понять,  как  мостам  и  станкам
помогает энтузиазм персонала. (Это годы изворота всей  народной  психологии:
высмеивается оглядчивая народная мудрость, что быстро  хорошо  не  бывает  и
выворачивается старинная  пословица  насч„т  "тише  едешь...").  Что  только
задерживает иногда арест старых инженеров -- это неготовность смены. Николай
Иванович Ладыженский,  главный  инженер  военных  ижевских  заводов,  сперва
арестовывается за "предельные теории", за "слепую веру  в  запас  прочности"
(исходя из каковой, считал недостаточными  суммы,  подписанные  Орджоникидзе
для расширения заводов). *(19) Но затем его переводят под домашний арест  --
и велят  работать  на  прежнем  месте  (дело  без  него  разваливается).  Он
налаживает. Но суммы  как  были  недостаточны,  так  и  остались  --  и  вот
теперь-то его снова в тюрьму "за неправильное использование сумм": потому  и
не хватило их, что главный  инженер  плохо  ими  распоряжался!  В  один  год
Ладыженский умирает на лесоповале.
   Так в несколько лет сломали хребет старой русской инженерии, составлявшей
славу нашей страны, излюбленным героям Гарина-Михайловского и Замятина.
   Само собой, что и в этот поток, как во всякий,  прохватываются  и  другие
люди, близкие и связанные  с  обреч„нными,  например  и...  не  хотелось  бы
запятнать светло-бронзовый лик Часового, но приходится...  и  несостоявшиеся
осведомители. Этот вовсе секретный, никак публично не проявленный, поток  мы
просили бы читателя вс„ время удерживать в памяти --  особенно  для  первого
послереволюционного десятилетия: тогда люди еще бывали горды, у  многих  еще
не  было  понятия,  что   нравственность   --   относительна,   имеет   лишь
узко-классовый смысл -- и люди смели отказываться от прелагаемой  службы,  и
всех их карали без  пощады.  Как-раз  вот  за  кругом  инженеров  предложили
следить молоденькой Магдалине Эджубовой, а  она  не  только  отказалась,  но
рассказала своему опекуну (за ним же надо было и следить):  однако  тот  вс„
равно был вскоре взят и на следствии во всем признался. Беременную  Эджубову
"за разглашение оперативной тайны" арестовали  и  приговорили  к  расстрелу.
(Впрочем, она отделалась 25-летней цепью нескольких сроков.) В  те  же  годы
(1927) хоть в совсем другом кругу -- среди видных  харьковских  коммунистов,
так же отказалась следить и доносить  на  членов  украинского  правительства
Надежда Витальевна Суровец -- за что была схвачена  в  ГПУ  и  только  через
четверть столетия, еле живою, выбарахталась на Колыме. А кто не всплыл --  о
тех мы и не знаем.
   (В  30-е  годы  этот  поток  непокорных  сходит  к  нулю:   раз   требуют
осведомлять, значит, надо -- куда ж денешься? "Плетью обуха не  перешибешь".
"Не я -- так другой". "Лучше буду сексотом я, хороший, чем другой,  плохой".
Впрочем, тут уже добровольцы прут в сексоты, не  отобь„шься:  и  выгодно,  и
доблестно.)
   В 1928 году в Москве слушается громкое  Шахтинское  Дело  --  громкое  по
публичности, которое ему придают, по ошеломляющим признаниям и самобичеванию
подсудимых (еще пока не всех). Через два года в сентябре 1930-го  с  треском
судятся [организаторы голода] (они!  они!  вот  они!)  --  48  вредителей  в
пищевой промышленности.  В  конце  1930-го,  проводится  еще  громче  и  уже
безукоризненно отрепетированный процесс Промпартии: тут уже  все  подсудимые
до единого взваливают на себя  любую  омерзительную  чушь  --  и  вот  перед
глазами трудящихся,  как  монумент,  освобожденный  от  покрывала,  восста„т
грандиозное  хитроумное  сплетение  всех  отдельных   доныне   разоблаченных
вредительств в единый дьявольский узел с Милюковым, Рябушинским, Детердингом
и Пуанкаре.
   Уже начиная вникать в нашу судебную практику, мы понимаем, что общевидные
судебные процессы -- это  только  наружные  кротовые  кучи,  а  вс„  главное
копанье ид„т под поверхностью. На эти процессы выводится лишь небольшая доля
посаженных, лишь те, кто соглашается противоестественно оговаривать  себя  и
других в надежде на послабление. Большинство же инженеров, кто имел мужество
и разум отвергнуть следовательскую несуразицу --  те  судятся  неслышно,  но
лепятся и им -- несознавшимся -- те же [десятки] от коллегии ГПУ.
   Потоки льются под  землею,  по  трубам,  они  канализируют  поверхностную
цветущую жизнь.
   Именно с этого момента предпринят важный шаг ко  всенародному  участию  в
канализации, ко всенародному распределению ответственности за не„:  те,  кто
своими телами еще не грохнулись в канализационные люки, кого еще не  понесли
трубы на Архипелаг -- те должны ходить поверху со знаменами, славить суды  и
радоваться  судебным   расправам.   (Это   предусмотрительно!   --   пройдут
десятилетия, история  очнется  --  но  следователи,  судьи  и  прокуроры  не
окажутся более виноваты, чем мы с вами, сограждане! Потому-то мы  и  убелены
благопристойными сединами, что в свое время благопристойно голосовали ЗА.)
   Первую такую пробу Сталин пров„л по поводу [организаторов  голода]  --  и
еще бы пробе не удаться, когда все оголодали на  обильной  Руси,  когда  все
только и озираются: куда ж наш хлебушка запропастился? И вот  по  заводам  и
учреждениям, опережая решение суда, рабочие и служащие  гневно  голосуют  за
смертную казнь негодяям подсудимым.  А  уж  к  Промпартии  --  это  всеобщие
митинги, это демонстрации (с  прихватом  и  школьников),  это  печатный  шаг
миллионов и р„в за ст„клами судебного здания: "Смерти! Смерти! Смерти!"
   На этом изломе нашей истории раздавались  одинокие  голоса  протеста  или
воздержания -- очень много мужества надо было  в  том  хоре  и  р„ве,  чтобы
сказать, "нет!" -- несравнимо с  сегодняшнею  легкостью!  (А  и  сегодня  не
очень-то возражают.) И сколько знаем мы -- все это  были  голоса  тех  самых
бесхребетных   и   хлипких   интеллигентов.   На   собрании   ленинградского
Политехнического  института  профессор  Дмитрий   Аполлинарьевич   Рожанский
ВОЗДЕРЖАЛСЯ (он, видите, [вообще] противник смертной казни, это, видите  ли,
на языке науки [необратимый] процесс) -- и  тут  же  посажен!  Студент  Дима
Олицкий -- воздержался, и тут же посажен! И все эти  протесты  заглохли  при
самом начале.
   Сколько знаем мы, седоусый рабочий класс одобрял эти казни. Сколько знаем
мы, от  пылающих  комсомольцев  и  до  партийных  вождей  и  до  легендарных
командармов -- весь  авангард  единодушествовал  в  одобрении  этих  казней.
Знаменитые революционеры, теоретики и провидцы, за 7 лет до своей бесславной
гибели приветствовали тот р„в толпы, не догадываясь что при пороге их время,
что скоро и их имена поволокут в этом р„ве -- "[нечистью" и "[мразью]".
   А для инженеров как раз тут разгром и кончался.  В  начале  1931-го  года
вымолвил Иосиф Виссарионович "Шесть условий" строительства,  и  угодно  было
Его Единодержавию  пятым  условием  указать:  от  политики  разгрома  старой
технической интеллигенции -- к политике привлечения и заботы о ней.
   И [заботы о ней]! И куда испарился наш справедливый гнев? И куда отмелись
все наши грозные  обвинения?  Проходил  тут  как-раз  процесс  вредителей  в
фарфоровой промышленности (и там нашкодили!) -- и уже дружно все  подсудимые
поносили себя и во вс„м сознавались -- и вдруг так  же  дружно  воскликнули:
невиновны!! И их освободили!
   (Даже наметился в  том  году  маленький  антипоток:  уже  засуженных  или
заследованных инженеров возвращали к жизни. Так вернулся и Д. А.  Рожанский.
Не   сказать   ли,   что   он   выдержал   поединок   со    Сталиным?    Что
граждански-мужественный народ не дал бы повода писать ни этой главы, ни всей
этой книги?)
   Давно опрокинутых навзничь меньшевиков еще покопытил в  том  году  Сталин
(публичный процесс "Союзного  Бюро  меньшевиков",  Громан-Суханов  *(20)  --
Якубович, в марте 1931-го года -- и потом сколько-то рассеянных,  маленьких,
взятых негласно) -- и вдруг задумался.
   Беломорцы так говорят о приливе -- вода [задумалась]: это перед тем,  как
пойти на спад. Ну, негоже сравнивать мутную  душу  Сталина  с  водою  Белого
моря. Да и спада никакого не было. Но еще одно чудо в  том  году  произошло.
Вслед за процессом Промышленной Партии готовился  в  1931  году  грандиозный
процесс Трудовой Крестьянской Партии -- якобы (никогда  не!)  существовавшей
огромной  подпольной  организованной  силы  из  сельской  интеллигенции,  из
деятелей  потребительской  и  сельскохозяйственной  кооперации  и   развитой
верхушки  крестьянства,  готовившей  свержение  диктатуры  пролетариата.  На
процессе Промпартии эту  ТКП  уже  поминали  как  прихваченную,  как  хорошо
известную.  Следственный  аппарат  ГПУ  работал   безотказно:   уже   ТЫСЯЧИ
обвиняемых полностью [сознались] в принадлежности к ТКП и в своих преступных
целях. А ВСЕГО было обещано "членов" --  ДВЕСТИ  ТЫСЯЧ.  "Во  главе"  партии
значились экономист-аграрник Ал-др Вас. Чаянов; будущий "премьер-министр" Н.
Д. Кондратьев; Л. Н.  Юровский;  Макаров;  Алексей  Дояренко,  профессор  из
Тимирязевки (будущий "министр сельского хозяйства". *(21)  И  вдруг  в  одну
прекрасную ночь Сталин ПЕРЕДУМАЛ -- почему, мы этого может быть  никогда  не
узнаем. Захотел он душеньку отмаливать? -- так рано. Пробило чувство  юмора,
-- что уж больно однообразно, оскомина -- так никто не  посмеет  попрекнуть,
что у Сталина было чувство юмора! А вот что скорей: прикинул он,  что  скоро
вся деревня и так будет от голода вымирать, и не двести тысяч, так нечего  и
трудиться. И вот  была  отменена  вся  ТКП,  всем  "сознавшимся"  предложили
[отказаться] от сделанных признаний (можно себе вообразить  их  радость!)  и
вместо этого выволокли судить небольшую группу Кондратьева-Чаянова. *(22) (А
в 1941 году измученного Вавилова обвинят, что ТКП -- была, и он-то  Вавилов,
тайно е„ и возглавлял.)
   Теснятся абзацы, теснятся года -- и никак  нам  не  выговорить  всего  по
порядку, что было (а ГПУ отлично справлялось! а ГПУ ничего не упускало!). Но
будем все время помнить:
   -- что верующих сажают непрерывно, само собою.  (Тут  выплывают  какие-то
даты и пики. То "ночь борьбы с религией"  в  рождественский  сочельник  1929
года в Ленинграде, когда посадили много религиозной интеллигенции, и  не  до
утра, не в виде рождественской  сказки.  То  там  же  в  феврале  1932  года
закрытие многих сразу церквей и одновременно густые  аресты  духовенства.  А
еще больше дат и мест -- никем до нас не донесено.);
   -- что не упускают громить и [секты], даже сочувственные коммунизму. (Так
в 1929 г. посадили всех сплошь членов [коммуны] между Сочи и Хостой.  Вс„  у
них было по-коммунистически -- и производство и  распределение,  и  вс„  так
честно, как страна не достигнет и за сто лет,  но,  увы,  слишком  они  были
грамотны,  начитаны  в  религиозной  литературе,  и  не  безбожие  было   их
философией, а смесь баптизма, толстовства  и  иоговства.  Стало  быть  такая
КОММУНА была преступна и не могла принести народу счастья.)
   В 20-е же годы значительная группа толстовцев была  сослана  в  предгорья
Алтая,  там  они  создали  поселки-коммуны  совместно  с  баптистами.  Когда
началось строительство Кузнецкого комбината, они  снабжали  его  продуктами.
Затем начали арестовывать -- сперва учителей (учили  не  по  государственным
программам), дети с криком бежали за машинами, затем -- руководителей общин.
   -- что  Большой  Пасьянс  социалистов  перекладывается  непрерывно,  само
собой;
   -- что в 1929  г.  сажают  несосланных  во  время  за  границу  историков
(Платонов,  Тарле,  Лютовский,  Готье,   Лихачев,   Измайлов),   выдающегося
литературоведа М. М. Бахтина;
   -- что текут и национальности то с одной окраины, то с другой.
   Сажают якутов после восстания  1928  года.  Сажают  бурят-монголов  после
восстания 1929 года. (Расстреляно, как говорят, около  35  тысяч.  Проверить
нам  не  дано.)  Сажают  казахов  после  героического  подавления   конницей
Буд„нного в 1930-31 годах. Судят в начале 1930 года Союз Вызволенья  Украины
(проф.  Ефремов,  Чеховский,  Никовский  и  др.),  а  зная  наши   пропорции
объявляемого и тайного --  сколько  там  еще  за  их  спинами?  сколько  там
негласно?..
   И подходит,  медлено,  но  подходит  очередь  садиться  в  тюрьму  членам
правящей  партии!  Пока  (1927-29  гг.)  это  --  "рабочая  оппозиция"   или
троцкисты, избравшие себе неудачного лидера. Их пока -- сотни,  скоро  будут
-- тысячи. Но лиха беда начало!  Как  эти  троцкисты  спокойно  смотрели  на
посадки инопартийных, так сейчас остальная партия  одобрительно  взирает  на
посадку троцкистов. Всем свой черед. Дальше потечет несуществующая  "правая"
оппозиция. Членик за члеником  прожевав  с  хвоста,  доберется  пасть  и  до
собственной головы.
   С 1928-го же года приходит пора рассчитываться с буржуазными  последышами
-- нэпманами. Чаще всего им приносят  вс„  возрастающие  и  уже  непосильные
налоги, с какого-то раза они  отказываются  платить,  и  тут  их  сажают  за
несостоятельность и конфискуют имущество. (Мелких кустарей --  парикмахеров,
портных, да тех, кто чинит примусы, только лишают патента.)
   В  развитии  нэпманского  потока   есть   свой   экономический   интерес.
Государству нужно имущество, нужно золото, а Колымы еще нет никакой. С конца
1929 г. начинается знаменитая [золотая лихорадка], только лихорадит не  тех,
кто золото ищет, а тех, из кого его трясут.  Особенность  нового  "золотого"
потока