в том, что этих своих кроликов ГПУ, собственно, ни в ч„м не  винит  и
готово не посылать их в страну ГУЛаг, а только хочет отнять у них золото  по
праву сильного. Поэтому забиты тюрьмы, изнемогают следователи, и  пересылки,
этапы и лагеря получают непропорционально меньшее пополнение.
   Кого сажают в "золотом" потоке? Всех, кто когда-то, 15  лет  назад,  имел
"дело", торговал, зарабатывал ремеслом и  [мог  бы],  по  соображениям  ГПУ,
сохранить золото. Но как раз у них очень  часто  золота  и  не  оказывалось:
держали имущество в движимости, в недвижимости, все это сгинуло, отобрано  в
революцию,  не  осталось  ничего.  С  большой  надеждой  сажаются,  конечно,
техники, ювелиры, часовщики. О золоте в самых неожиданных руках можно узнать
по доносу:  стопроцентный  "рабочий  от  станка"  откуда-то  взял  и  хранит
шестьдесят  николаевских  золотых  пятерок;  известный  сибирский   партизан
Муравь„в  приехал  в  Одессу  и  привез  с  собой  мешочек  с   золотом;   у
петербургских татар-ломовых извозчиков у всех спрятано золото. Так  это  или
не так -- разобраться можно только в застенках. Уж ничем -- ни  пролетарской
сущностью, ни революционными заслугами, не может  защищаться  тот,  на  кого
пала тень золотого доноса. Все они арестуются, все напихиваются в камеры ГПУ
в количествах, которые до сих пор не представлялись возможными,  --  но  тем
лучше, скорей отдадут! Доходит до конфузного, что женщины и мужчины сидят  в
одних камерах и друг при друге ходят на парашу  --  кому  до  этих  мелочей,
отдайте золото, гады! Следователи не пишут протоколов,  потому  что  бумажка
эта никому не нужна, и будет ли потом намотан срок или не  будет,  это  мало
кого интересует, важно одно: отдай золото, гад! Государству нужно золото,  а
тебе зачем? У следователей уже не хватает ни  горла,  ни  сил  на  угрозы  и
пытки, но есть общий прием: кормить камеры одним соленым, а воды не  давать.
Кто золото сдаст -- тот выпьет воды! Червонец за кружку чистой воды!

   Люди гибнут за металл...

   От потоков предшествующих, от потоков последующих  этот  отличается  тем,
что хоть не у половины, но у части этого потока своя  судьба  трепыхается  в
собственных руках. Если у тебя на самом деле золота нет  --  твое  положение
безвыходно, тебя будут бить, жечь, пытать и выпаривать до смерти или пока уж
действительно не поверят. Но если у тебя золото есть, то ты сам  определяешь
меру пытки,  меру  выдержки  и  свою  будущую  судьбу.  Психологически  это,
впрочем, не легче, это тяжелей,  потому  что  ошиб„шься  и  навсегда  будешь
виноват перед собой. Конечно, тот, кто уже  усвоил  нравы  сего  учреждения,
уступит и отдаст, это легче. Но и слишком легко отдавать нельзя: не поверят,
что отдал сполна, будут еще держать. Но  и  слишком  поздно  отдать  нельзя:
душеньку выпустишь или со зла влепят  срок.  Один  из  тех  татар-извозчиков
выдержал все пытки: золота нет! Посадили и жену, и е„ мучили, татарин  свое:
золота нет! Посадили и дочь -- не выдержал татарин, сдал сто  тысяч  рублей.
Тогда семью выпустили, а ему врезали срок. -- Самые аляповатые  детективы  и
оперы о разбойниках серьезно осуществились в объеме великого государства.
   Введение паспортной системы на  пороге  30-х  годов  тоже  дало  изрядное
пополнение лагерям. Как П„тр 1 упрощал строение народа, прометая все желобки
и пазы между сословиями, так действовала и наша социалистическая  паспортная
система: она выметала именно промежуточных насекомых, она настигала  хитрую,
бездомную и ни к  чему  на  приставленную  часть  населения.  Да  поперву  и
ошибались люди много с теми паспортами, -- и непрописанные и  не  выписанные
подгребались на Архипелаг, хоть на годок.
   Так пузырились и хлестали потоки -- но черезо всех перекатился и хлынул в
1929-30 годах многомиллионный поток [раскулаченных]. Он был непомерно велик,
и не вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем (к тому ж  забитая
"золотым" потоком), но он миновал е„, он сразу шел на пересылки, в этапы,  в
страну ГУЛаг. Своей единовременной  набухлостью  этот  поток  (этот  океан!)
выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная  система
даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого  с  собой  во  всей
истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. Но как
умно были разработаны каналы ГПУ-ГУЛага, что города ничего бы и не заметили!
-- если б не потрясший их тр„хлетний странный голод -- голод  без  засухи  и
без войны.
   Поток этот отличался от всех предыдущих еще и тем, что здесь не цацкались
брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как  быть  с  остальной  семьей.
Напротив, здесь сразу выжигали только гнездами, брали только семьями и  даже
ревниво следили, чтобы никто из детей четырнадцати, десяти или шести лет  не
отбился бы в сторону: все наподскр„б должны были идти в одно место, на  одно
общее уничтожение. (Это был ПЕРВЫЙ такой опыт,  во  всяком  случае  в  Новой
истории. Его потом повторит Гитлер с евреями и опять же Сталин  с  неверными
или подозреваемыми нациями.)
   Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех [кулаков], по которым назван
был для отвода глаз. [Кулаком] называется по-русски  прижимистый  бесчестный
сельский переторговщик, который богатеет не своим  трудом,  а  чужим,  через
ростовщичество и посредничество в торговле. Таких в каждой  местности  и  до
революции-то  были  единицы,  а  революция  вовсе  лишила   их   почвы   для
деятельности.  --  Затем,  уже  после  17-го  года,  по  переносу   значения
[кулаками] стали называть (в официальной и агитационной  литературе,  отсюда
вошло в устный обиход) тех, кто вообще использует труд на„мных рабочих, хотя
бы по временным недостаткам своей семьи. Но не упустим из  виду,  что  после
революции за всякий такой труд невозможно было не уплатить справедливо -- на
страже батраков стояли комбеды и сельсовет, попробовал бы кто-нибудь обидеть
батрака! Справедливый же на„м труда допускается в нашей стране и сейчас.
   Но раздувание хл„сткого термина [кулак] шло неудержимо, и к 1930-му  году
так звали уже ВООБЩЕ ВСЕХ КРЕПКИХ КРЕСТЬЯН -- крепких в хозяйстве, крепких в
труде и даже просто в своих  убеждениях.  Кличку  [кулак]  использовали  для
того, чтобы размозжить в  крестьянстве  КРЕПОСТЬ.  Вспомним,  очнемся:  лишь
двенадцать лет прошло с  великого  Декрета  о  Земле  --  того  самого,  без
которого крестьянство не пошло бы за большевиками, и  Октябрьская  революция
бы не победила. Земля была роздана по едокам, РАВНО. Всего лишь девять  лет,
как мужики вернулись из Красной  армии  и  накинулись  на  свою  заво„ванную
землю. И вдруг -- кулаки, бедняки. Откуда это? Иногда -- от счастливого  или
несчастливого состава семьи. Но не больше ли всего от трудолюбия и упорства?
И вот теперь-то этих мужиков, чей хлеб Россия и ела в 1928  году,  бросились
искоренять свои местные неудачники и приезжие городские люди.  Как  озверев,
потеряв всякое представление  о  "человечестве",  потеряв  людские  понятия,
набранные за тысячелетия, -- лучших хлеборобов  стали  схватывать  вместе  с
семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в
тундру и в тайгу.
   Такое массовое движение не могло не  осложниться.  Надо  было  освободить
деревню также и от тех крестьян, кто просто проявлял неохоту идти в  колхоз,
несклонность к коллективной жизни, которой они не видели в глаза и о которой
подозревали (мы теперь  знаем,  как  основательно),  что  будет  руководство
бездельников, принудиловка и голодаловка. Нужно было освободиться и  от  тех
крестьян (иногда совсем небогатых), кто  за  свою  удаль,  физическую  силу,
решимость,  звонкость  на  сходках,  любовь  к  справедливости  были  любимы
односельчанами,  а  по  своей  независимости  --   опасны   для   колхозного
руководства. *(23) И еще в каждой деревне были такие, кто ЛИЧНО стал поперек
дороги здешним [активистам]. По ревности, по зависти, по  обиде  был  теперь
самый удобный случай с ними рассчитаться. Для всех  этих  жертв  требовалось
новое слово -- и оно родилось. В  н„м  уже  не  было  ничего  "социального",
экономического, но  оно  звучало  великолепно:  [подкулачник].  То  есть,  я
считаю, что ты -- пособник врага. И хватит того! Самого оборванного  батрака
вполне можно зачислить в подкулачники! *(24)
   Так охвачены были двумя словами все те, кто составлял  суть  деревни,  е„
энергию, е„ смекалку и трудолюбие, е„ сопротивление и совесть. Их вывезли --
и коллективизация была проведена.
   Но и из деревни коллективизированной полились новые потоки:
   -- поток [вредителей] сельского  хозяйства.  Повсюду  стали  раскрываться
агрономы-[вредители], до этого года всю жизнь работавшие  честно,  а  теперь
умышленно  засоряющие  русские  поля  сорняками  (разумеется  по   указаниям
московского института, полностью теперь разоблаченного. Да это же и есть  те
самые не посаженные двести тысяч членов ТКП!)  Одни  агрономы  не  выполняют
глубокоумных директив Лысенко (в  таком  потоке  в  1931  году  отправлен  в
Казахстан "король" картофеля Лорх). Другие выполняют их слишком точно и  тем
обнажают их глупость (в 1934 году псковские агрономы посеяли лен по снегу --
точно, как велел Лысенко. Семена набухли, заплесневели и  погибли.  Обширные
поля пропустовали год. Лысенко не мог сказать, что снег --  кулак,  или  что
сам дурак. Он обвинил, что агрономы -- кулаки и извратили его технологию.  И
потянулись  агрономы  в  Сибирь).  А  еще  почти  во  всех  МТС   обнаружено
вредительство в  ремонте  тракторов  (вот  чем  объяснялись  неудачи  первых
колхозных лет!)
   -- поток "за потери  урожая"  (а  "потери"  сравнительно  с  произвольной
цифрой, выставленной весною "комиссией по определению урожая")
   -- "за невыполнение государственных обязательств по  хлебосдаче"  (райком
обязался, а колхоз не выполнил -- садись!)
   -- поток [стригущих колоски]. Ночная ручная стрижка колосков в  поле!  --
совершенно новый вид сельского занятия и новый вид уборки  урожая!  Это  был
немалый поток, это  были  многие  десятки  тысяч  крестьян,  часто  даже  не
взрослые мужики и бабы, а парни  и  девки,  мальчишки  и  девчонки,  которых
старшие посылали ночами  [стричь],  потому  что  не  надеялись  получить  из
колхоза за свою дневную работу. За это горькое и малоприбыльное  занятие  (в
крепостное время крестьяне не доходили  до  такой  нужды!)  суды  отвешивали
сполна: десять лет как за опаснейшее хищение социалистической  собственности
по знаменитому закону от 7 августа 1932  года  (в  арестантском  просторечии
[закон семь восьмых]).
   Этот закон от"седьмого-восьмого"  дал  еще  отдельный  большой  поток  со
строек первой и второй пятилетки, с  транспорта,  из  торговли,  с  заводов.
Крупными хищениями велено было заниматься НКВД. Этот поток следует  иметь  в
виду дальше как постоянно текущий, особенно обильный в военные годы -- и так
пятнадцать лет (до 1947-го, когда он будет расширен и осуровлен).
   Но наконец-то мы можем и передохнуть! Наконец-то сейчас и прекратятся все
массовые потоки! -- товарищ Молотов сказал 17 мая 1933 г.:  "мы  видим  нашу
задачу не в массовых репрессиях". Фу-у-ф, да и пора бы. Прочь ночные страхи!
Но что за лай собак? Ату! Ату!
   Во-ка! Это начался [Кировский] поток  из  Ленинграда,  где  напряженность
признана настолько великой, что штабы НКВД созданы при  каждом  райисполкоме
города, а судопроизводство введено "ускоренное" (оно и  раньше  не  поражало
медлительностью) и без права обжалования (оно  и  раньше  не  обжаловалось).
Считается, что четверть Ленинграда была расчищена в  1934-35-м.  Эту  оценку
пусть опровергнет тот, кто владеет точной цифрой и даст е„.  (Впрочем  поток
этот был не только ленинградский, он достаточно отозвался по всей  стране  в
форме привычной, хотя  и  бессвязной:  в  увольнении  из  аппарата  вс„  еще
застрявших  где-то  там  детей  священников,  бывших  дворянок,  да  имеющих
родственников за границей.)

   В  таких  захлестывающих  потоках  всегда  терялись  скромные  неизменные
ручейки, которые не заявляли о себе громко, но лились и лились:
   --  то  шуцбундовцы,  проигравшие  классовые  бои  в  Вене  и  приехавшие
спасаться в отечество мирового пролетариата;
   -- то эсперантисты (эту вредную публику Сталин выжигал в те же годы,  что
и Гитлер);
   -- то -- недобитые осколки Вольного  Философского  Общества,  нелегальные
философские кружки;
   -- то -- учителя, несогласные с передовым  бригадно-лабораторным  методом
обучения (в 1933 г. Наталья Ивановна Багаенко посажена в ростовское ГПУ,  но
на третьем месяце следствия узналось из  постановления,  что  тот  метод  --
порочен. И е„ освободили.)
   -- то -- сотрудники Политического  Красного  Креста,  который  стараниями
Екатерины Пешковой вс„ еще отстаивал свое существование;
   -- то -- горцы Северного Кавказа за восстание (1935  г.);  национальности
текут и текут. (На Волгоканале национальные газеты выходят на четырех языках
-- татарском, тюркском, узбекском и казахском. Так есть кому их читать!);
   -- и опять -- верующие, теперь не желающие идти на работу по воскресеньям
(вводили пятидневку,  шестидневку);  колхозники,  саботирующие  в  церковные
праздники, как привыкли в индивидуальную эру;
   -- и всегда -- отказавшиеся стать осведомителями НКВД.  (Тут  попадали  и
священники, хранившие тайну исповеди -- ОРГАНЫ  быстро  сообразили,  как  им
полезно знать содержание исповедей, единственная польза от религии.)
   -- а сектантов берут вс„ шире;
   -- а Большой Пасьянс социалистов вс„ перекладывается.
   И наконец, еще ни разу не названный, но вс„ время текущий поток [Десятого
Пункта], он же КРА (Контр-революционная Агитация), он же АСА  (АнтиСоветская
Агитация). Поток Десятого Пункта -- пожалуй, самый устойчивый из всех --  не
пресекался вообще никогда, а во времена других потоков, как 37-го, 45-го или
49-го годов, набухал особенно полноводно. *(25)


   Парадоксально:  всей  многолетней  деятельности  всепроникающих  и  вечно
бодрствующих [Органов] дала силу всего навсего ОДНА  статья  из  ста  сорока
восьми статей не-общего раздела Уголовного Кодекса 1926 года. Но  в  похвалу
этой статье можно найти еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев  подобрал
для  русского  языка  или  Некрасов  для  Матушки-Руси:  великая,   могучая,
обильная, разветвленная, разнообразная,  всеподметающая  Пятьдесят  Восьмая,
исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов,  сколько  в  их
диалектическом и широчайшем истолковании.
   Кто из нас не изведал на себе е„ всеохватывающих объятий?  Воистину,  нет
такого проступка, помысла, действия или бездействия под небесами, которые не
могли бы быть покараны дланью Пятьдесят Восьмой статьи.
   Сформулировать е„ так широко было невозможно, но оказалось  возможно  так
широко е„ истолковать.
   58-я статья не составила в кодексе главы о политических преступлениях,  и
нигде не написано, что она  "политическая".  Нет,  вместе  с  преступлениями
против порядка управления и бандитизмом она сведена  в  главу  "преступлений
государственных". Так Уголовный кодекс открывается с того, что  отказывается
признать кого-либо на своей территории преступником политическим -- а только
уголовным.
   58-я статья состояла из четырнадцати пунктов.
   Из первого пункта мы узна„м, что  контр-революционным  призна„тся  всякое
действие (по ст.  6-УК  --  и  бездействие)  направленное...  на  ослабление
власти...
   При широком истолковании оказалось: отказ в лагере пойти на работу, когда
ты голоден и изнеможен -- есть ослабление  власти.  И  влеч„т  за  собой  --
расстрел. (Расстрелы [отказчиков] во время войны).
   С 1934 года, когда нам возвращен был термин Родина, были и сюда вставлены
подпункты [измены Родине] --  1-а,  1-б,  1-г.  По  этим  пунктам  действия,
совершенные в ущерб военной мощи СССР, караются расстрелом (1-б)  и  лишь  в
смягчающих обстоятельствах и только для гражданских  лиц  (1-а)  --  десятью
годами.
   Широко читая: когда нашим солдатам за сдачу в плен (ущерб военной  мощи!)
давалось всего лишь десять  лет,  это  было  гуманно  до  противозаконности.
Согласно сталинскому кодексу они по мере возврата на родину должны были быть
все расстреливаемы.
   (Или вот еще  образец  широкого  чтения.  Хорошо  помню  одну  встречу  в
Бутырках летом 1946 года. Некий поляк родился в Лемберге, когда  тот  был  в
составе Австро-Венгерской империи. До  второй  мировой  войны  жил  в  своем
родном городе в Польше, потом переехал в Австрию, там  служил,  там  в  1945
году и арестован нашими. Он получил десятку  по  статье  54-1-а  украинского
кодекса, то есть за измену своей родине [Украине]! --  так  как  ведь  город
Лемберг стал к тому времени украинским Львовом! И бедняга не мог доказать на
следствии, что уехал в Вену не с целью изменить Украине! Так он  иссобачился
стать предателем).
   Еще важным расширением пункта об измене было применение его "через статью
19-ю УК" -- "через  намерение  ".  То  есть,  никакой  измены  не  было,  но
следователь усматривал [намерение] изменить  --  и  этого  было  достаточно,
чтобы дать полный срок, как и за фактическую  измену.  Правда,  статья  19-я
предлагает карать не за намерение, а за [подготовку], но при  диалектическом
чтении можно и намерение понять как подготовку. А "приготовление наказуемого
так же (т. е. равным наказанием), как и само преступление" (УК). В общем  мы
не отличаем [намерения] от самого [преступления] и  в  этом  [превосходство]
советского законодательства перед буржуазным! *(26).
   Пункт второй говорит о вооруженном восстании, захвате власти в  центре  и
на местах и в частности для того, чтобы насильственно отторгнуть  какую-либо
часть Союза Республик. За это  --  вплоть  до  расстрела  (как  и  в  КАЖДОМ
следующем пункте).
   Расширительно (как нельзя было бы написать в статье, но как  подсказывает
революционное правосознание): сюда  относиться  всякая  попытка  осуществить
право любой республики  на  выход  из  Союза.  Ведь  "насильственно"  --  не
сказано, по отношению к [кому]. Даже если все население республики  захотело
бы  отделиться,  а  в  Москве  этого  бы  не  хотели,  отделение  уже  будет
насильственное. Итак, все  эстонские,  латышские,  литовские,  украинские  и
туркестанские националисты легко получали по этому пункту  свои  [десять]  и
[двадцать пять].
   Третий  пункт  --  "способствование  каким  бы  то   ни   было   способом
иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны".
   Этот пункт давал  возможность  осудить  ЛЮБОГО  гражданина,  бывшего  под
оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал  ли  пучок
редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с
ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осужд„н  по  этому  пункту  (из-за  обилия
оккупированных), но МОГ быть осужд„н всякий.
   Четвертый  пункт   говорил   о   (фантастической)   помощи,   оказываемой
международной буржуазии.
   Казалось бы: кто может  сюда  относиться?  Но,  широко  читая  с  помощью
революционной совести, легко нашли разряд: все эмигранты, покинувшие  страну
до 1920-го года, то есть за несколько лет до написания самого этого кодекса,
и настигнутые нашими войсками в Европе через  четверть  столетия  (1944-1945
гг.), получали 58-4: десять лет или  расстрел.  Ибо  что  ж  делали  они  за
границей, как не способствовали мировой буржуазии? (На примере  музыкального
общества мы уже видели, что способствовать можно было и изнутри СССР.) Ей же
способствовали все эсеры, все меньшевики (для  них  и  статья  задумана),  а
потом инженеры Госплана и ВСНХ.
   Пятый пункт: склонение иностранного государства к объявлению войны СССР.
   Упущенный  случай:  распространить  этот   пункт   на   Сталина   и   его
дипломатическое и военное окружение в 1940-41 годах. Их слепота и безумие  к
тому и вели. Кто ж,  как  не  они,  ввергли  Россию  в  позорные  невиданные
поражения, несра