акурили.  Ну,  заводи!
Сел шоф„р в кабину, но мотор как на зло  почему-то  не  заводится.  (Трое  в
кузове плана Ядзика не знают, и думают --  сорвалось.)  Яздик  взялся  ручку
крутить.  Вс„  равно  не  заводится.  Яздик  уже  устал,  предлагает  шоф„ру
поменяться.  Теперь  Яздик  в  кабине.  И  сразу  мотор  заревел!  и  машина
покатилась уклоном на воротного часового! (Потом Яздик рассказывал:  он  для
шоф„ра перекрывал краник подачи бензина, а для себя успел открыть.) Шофер не
спешил сесть, он думал, что Яздик остановит. Но машина со  скоростью  прошла
"ворота".
   Два раза "Стой!" Машина ид„т. Пальба часовых -- сперва в воздух, очень уж
похоже на ошибку. Может и в машину, беглецы не знают, они лежат. Поворот. За
холмом, ушли от стрельбы! Трое в кузове  еще  не  поднимают  голов.  Тряско,
быстро. И вдруг -- остановка, и  Яздик  кричит  в  отчаянии:  не  угадал  он
дороги! -- уперлись в ворота шахты, где своя зона, свои вышки.
   Выстрелы.  Бежит  конвой.  Беглецы  вываливаются  на  землю,  ничком,   и
закрывают голову руками. Конвой же бьет ногами и именно старается в  голову,
в ухо, в висок и сверху в хребет.
   Общечеловеческое  спасительное  правило  --  "лежачего  не  бьют"  --  не
действует на сталинской каторге! У нас лежачего именно бьют!  А  в  стоячего
стреляют.
   Но на допросе выясняется, что  [никакого  побега  не  было]!  Да!  Ребята
дружно говорят, что дремали  в  машине,  машина  покатилась,  тут  выстрелы,
выпрыгивать поздно, могут застрелить. А Ядзик? Неопытен, не мог справиться с
машиной. Но не в степь же рулил, а к соседней шахте.
   Так обошлось побоями. *(1)
   А побег [по плану] готовится само собой. Делается  компас:  пластмассовая
баночка, на не„ наносятся  румбы.  Кусок  намагниченной  спицы  сажается  на
деревянный поплавок. Теперь наливают воды. Вот и компас.  --  Питьевую  воду
удобно будет налить в автомобильную камеру и в побеге нести е„ как шинельную
скатку. -- Все эти вещи (и продукты,  и  одежду)  постепенно  носят  на  ДОК
(Дерево-Обделочный Комбинат), с которого собираются бежать, и там  прячут  в
яме близ пилорезки. Один вольный шоф„р прода„т им камеру. Наполненная водой,
лежит уже и она в яме. Иногда ночью приходит  эшелон,  для  этого  оставляют
грузчиков на ночь в рабочей зоне. Вот тут-то и надо  бежать.  --  Кто-то  из
[вольняшек] за принесенную ему из  зоны  каз„нную  простыню  (!  наши  цены)
перерезал уже две нижних нити колючки против пилорезки, и вот-вот  подходила
ночь разгрузки бревен! Однако наш„лся заключ„нный, казах,  который  выследил
их яму-заначку и дон„с.
   Арест, избиения,  допросы.  Для  Тэнно  --  слишком  много  "совпадений",
похожих на побеги. Когда их отправляют в Кенгирскую тюрьму,  и  Тэнно  стоит
лицом  к  стене,  руки  назад,  мимо  проходит   начальник   КВЧ,   капитан,
останавливается против Тэнно и восклицает:
   -- Эх ты! Эх, ты-ы! А еще самодеятельностью занимался!
   Больше всего его  поражает,  что  беглецом  оказался  разносчик  лагерной
культуры. Ему в день концерта выдавали лишнюю порцию каши -- а он бежал! Что
ж еще человеку надо?..
   9 мая 1950 года, в пятилетие Победы, фронтовой моряк Тэнно вош„л в камеру
знаменитой Кенгирской тюрьмы. В почти т„мной камере с малым окошком  наверху
-- нет воздуха, но множество клопов, все стены покрыты кровью  раздавленных.
В это лето разражается зной в 40-50 градусов, все лежат голые.  Попрохладнее
под нарами, но ночью с криком оттуда выскакивают двое: на них сели фаланги.
   В Кенгирской тюрьме -- избранное общество, свез„нное из  разных  лагерей.
Во всех камерах -- беглецы с опытом,  редкий  подбор  орлов.  Наконец  попал
Тэнно к убежд„нным беглецам!
   Сидит здесь и Иван Воробь„в, капитан, Герой Советского  Союза.  Во  время
войны он был партизаном во Псковской области.  Это  --  решительный  человек
неугнетаемого нрава. У него уже есть неудачные побеги и еще  будут  впереди.
На беду, он не может принять тюремной окраски -- приблатненности, помогающей
беглецу. Он сохранил фронтовую прямоту,  у  него  --  начальник  штаба,  они
чертят  план  местности  и  открыто  совещаются  на  нарах.  Он   не   может
перестроиться к лагерной скрытости и хитрости, и его всегда продают стукачи.
   Бродил в головах план: схватить надзирателя  при  выдаче  вечерней  пищи,
если будет он один. Его ключами отворить все камеры. Ринуться  к  выходу  из
тюрьмы, овладеть им. Затем,  открыв  тюремную  дверь,  лавиной  броситься  к
лагерной вахте. Взять вахт„ров [на прихват] и вырваться  за  зону  в  начале
темного времени. -- Стали выводить их на стройку жилого квартала  --  возник
план уползти по канализационным трубам.
   Но планы не дошли до осуществеления.  Тем  же  летом  вс„  это  избранное
общество заковали в наручники и повезли почему-то в Спасск. Там их поместили
в отдельно охраняемый барак. На четвертую ночь же убежденные беглецы  вынули
реш„тку окна, вышли в хоздвор, беззвучно убили  там  собаку  и  через  крышу
должны были переходить в огромную общую зону. Но железная крыша стала мяться
под ногами, и в ночной тишине это  было  как  грохот.  У  надзора  поднялась
тревога. Однако, когда пришли к ним в барак -- все мирно  спали,  и  реш„тка
стояла на месте. Надзирателям померещилось.
   Не суждено, не суждено пребывать им долго на месте! Убежд„нных  беглецов,
как летучих голландцев, гонит дальше беспокойный их жребий. И  если  они  не
убежали, то везут их. Теперь эту  всю  пробивную  компанию  перебрасывают  в
наручниках  в  Экибастузскую  тюрьму.  Тут  присоединяют  к  ним   и   своих
неудавшихся беглецов -- Брюхина и Мутьянова.
   Как виновных, как режимных, их выводят на  известковый  завод.  Негаш„ную
известь они разгружают с машин на ветру, и известь гасится у них  в  глазах,
во рту, в дыхательном горле.  При  разгрузке  печей  их  голые  потные  тела
осыпаются пылью гаш„ной извести. Ежедневная эта  отрава,  измысленная  им  в
исправление, только вынуждает их поспешить с побегом.
   План напрашивается сам: известь привозят на автомашинах -- на  автомашине
и вырваться. Рвать зону, она еще проволочная здесь. Брать  машину,  пополней
заправленную  бензином.  Классный  шоф„р  среди  беглецов  --  Коля  Жданок,
напарник Тэнно по неудавшемуся побегу от пилорезки. Договорено: он и поведет
машину. Договорено, но Воробь„в слишком решителен, он --  слишком  действие,
чтобы довериться чьей-то чужой руке. И когда машину [прихватывают] (к шоф„ру
в кабину с двух сторон влезают беглецы с ножами, и бледному шоф„ру  оста„тся
сидеть посредине и невольно участвовать в побеге) -- место водителя занимает
Воробьев.
   Считанные минуты! Надо всем прыгать в кузов и вырываться.  Тэнно  просит:
"Иван, уступи!" Но не может Иван Воробь„в  уступить!  Не  веря  его  уменью,
Тэнно и Жданок остаются. Беглецов теперь только трое: Воробь„в,  Салопаев  и
Мартиросов. Вдруг, откуда ни возьмись, подбегает  Редькин,  этот  математик,
интеллигент, чудак, он совсем не  беглец,  он  в  режимку  попал  за  что-то
другое. Но сейчас он был близко, заметил, понял и в руке с куском  почему-то
мыла, не хлеба, вскакивает в кузов:
   -- На свободу? И я с вами!
   (Как в автобус вскакивая: "На Разгуляй ид„т?")
   Разворачиваясь,  малым  ходом,  машина  пошла  так,  чтобы  первые   нити
проволоки прорвать бампером, постепенно, следующие  придутся  на  мотор,  на
кабину. В предзоннике она проходит между столбами, но в главной  линии  зоны
приходится валить столбы, потому что они расставлены в шахматном порядке.  И
машина на первой скорости валит столб!
   Конвой на вышках оторопел: за несколько дней  перед  тем  был  случай  на
другом объекте, что пьяный шоф„р сломал столб  в  запретке.  Может,  пьян  и
этот?.. Конвоиры думают так пятнадцать  секунд.  Но  за  это  время  повален
столб, машина взяла вторую  скорость  и,  не  проколов  баллонов,  вышла  по
колючке. Теперь -- стрелять! А стрелять  некуда:  предохраняя  конвоиров  от
казахстанских ветров, их  вышки  забрали  досками  с  наружных  сторон.  Они
стрелять могут только в зону и вдоль. Машина уже невидима им  и  погнала  по
степи, поднимая пыль. Вышки бессильно стреляют в воздух.
   Дороги все свободны, степь ровна, через пять минут машина Воробь„ва  была
бы на горизонте! -- но [абсолютно случайно] тут же едет  воронок  конвойного
дивизиона -- на автобазу, для ремонта. Он быстро сажает охрану -- и  гонится
за Воробь„вым. И побег окончен... через двадцать минут. Избитые беглецы и  с
ними  математик  Редькин,  ощущая  всем  раскровавленным  ртом  эту   теплую
солоноватую влагу свободы, идут, шатаясь, в лагерную тюрьму. *(2)
   Однако, по  всему  лагерю  слух:  прорвали  --  прекрасно!  задержали  --
случайно! И еще через десяток дней  Батанов,  бывший  курсант-авиационник  с
двумя друзьями повторяет ман„вр: на другом объекте они прорывают проволочную
зону и гонят! Но гонят -- не по той дороге, впопыхах ошиблись и попадают под
выстрел с вышки известкового завода.  Пробит  баллон,  машина  остановилась.
Автоматчики окружили: "Выходи!" Надо выходить? или надо ждать, пока  вытащат
за загривок? Один из тр„х -- Пасечник, выполнил команду, вышел из машины,  и
тут же был прошит озлобленными очередями.
   За какой-нибудь месяц уже три побега в Экибастузе -- а Тэнно не бежит! Он
изнывает. Ревнивое подражание истачивает его. Со стороны виднее все ошибки и
всегда кажется, что ты сделал бы лучше.  Например,  если  бы  за  рулем  был
Жданок, а не Воробь„в, думает Тэнно -- можно было  бы  уйти  и  от  воронка.
Машина Воробь„ва только-только еще была остановлена, а Тэнно со Жданком  уже
сели обсуждать, как же надо бежать им.
   Жданок -- чернявый, маленький, очень подвижный, [приблатн„нный].  Ему  26
лет, он белорусс, оттуда вывезен в Германию, у немцев работал шоф„ром.  Срок
у него -- тоже [четвертак].  Когда  он  загорается,  он  так  энергичен,  он
исходит весь в работе, в порыве, в драке, в беге. Ему, конечно,  не  хватает
выдержки, но выдержка есть у Тэнно.
   Вс„ подсказывает им: с известкового  же  завода  и  бежать.  Если  не  на
машине, то машину захватить за зоной. Но прежде чем замыслу  этому  помешает
конвой или опер,  --  бригадир  штрафников  Л„шка  Цыган  (Наврузов),  сука,
щуплый, но наводящий ужас на всех, убивший в своей  лагерной  жизни  десятки
людей (легко убивал из-за посылки, даже из-за пачки папирос), отзывает Тэнно
и предупреждает:
   -- Я сам беглец и люблю беглецов. Смотри, мо„ тело  прошито  пулями,  это
побег в тайге. Я знаю, ты тоже хотел бежать с  Воробь„вым.  Но  не  беги  из
рабочей зоны: тут я отвечаю, меня опять посадят.
   То есть, беглецов любит, но себя -- больше.  Л„шка  Цыган  доволен  своей
ссученной жизнью и не даст е„ нарушить. Вот "любовь к свободе" у блатного.
   А может, правда, экибастузские побеги становятся однообразны?  Все  бегут
из рабочих зон, никто  из  жилой.  Отважиться?  Жилая  зона  еще  тоже  пока
проволочная, еще тоже пока забора нет.
   Как-то  на  известковом  испортили  электропроводку  на  растворомешалке.
Вызван вольный электромонт„р. Тэнно помогает ему чинить, Жданок тем временем
ворует из кармана  кусачки.  Монт„р  спохватывается:  нет  кусачек!  Заявить
охране? Нельзя,  самого  осудят  за  халатность.  Просит  блатных:  верните!
Блатные говорят, что не брали.
   Там же, на известковом, беглецы готовят себе два ножа: зубилами  вырубают
их из лопат, в кузне заостряют, закаляют,  в  глиняных  формах  отливают  им
ручки из олова. У Тэнно -- "турецкий", он не только пригодится  в  деле,  но
кривым блестящим видом устрашает, а это еще  важней.  Ведь  не  убивать  они
собираются, а пугать.
   И кусачки, и ножи пронесли в  жилую  зону  под  кальсонами  у  щиколоток,
засунули под фундамент барака.
   Главный ключ к побегу опять должно быть КВЧ. Пока готовится и переносится
оружие, Тэнно своим  чередом  заявляет,  что  вместе  со  Жданком  он  хочет
участвовать в концерте самодеятельности (в Экибастузе еще ни одного не было,
это будет первый, и с нетерпением подгоняется начальством: нужна  галочка  в
списке мероприятий, отвлекающих от крамолы, да и самим  забавно  посмотреть,
как после одиннадцатичасового каторжного труда заключ„нные будут ломаться на
сцене). И вот разрешается Тэнно и Жданку уходить из режимного  барака  после
его запирания, когда вся зона еще два часа жив„т и движется. Они  бродят  по
еще незнакомой им экибастузской зоне, замечают,  как  и  когда  меняется  на
вышках конвой; где наиболее удобные подползы  к  зоне.  В  самом  КВЧ  Тэнно
внимательно читает павлодарскую областную газетку,  он  старается  запомнить
названия районов, совхозов, колхозов, фамилии  председателей,  секретарей  и
всяческих ударников. Дальше он заявляет, что  играться  будет  скетч  и  для
этого надо им получить свои гражданские костюмы  из  каптерки  и  чей-нибудь
портфель. (Портфель в побеге -- это  необычно!  Это  придает  начальственный
вид!) Разрешение получено. Морской китель еще на Тэнно, теперь  он  берет  и
свой исландский костюм, воспоминание  о  морском  конвое.  Жданок  берет  из
чемодана дружка серый бельгийский, настолько элегантный,  что  даже  странно
смотреть на него в лагере.  У  одного  латыша  хранится  в  вещах  портфель.
Бер„тся и он. И -- кепки настоящие вместо лагерных картузиков.
   Но так много репетиций требует скетч, что не хватает времени и до  общего
отбоя. Поэтому одну ночь и  еще  как-то  другую  Тэнно  и  Жданок  вовсе  не
возвращаются в режимный барак,  ночуют  в  том  бараке,  где  КВЧ,  приучают
надзирателей режимки. (Ведь надо выиграть в побеге хотя бы одну ночь!)
   Когда самый удобный момент побега? Вечерняя поверка. Когда стоит  очередь
у бараков, все надзиратели заняты впуском, да и зэки смотрят на  дверь,  как
бы спать скорее, никто не следит за остальною частью зоны. День  уменьшается
-- и подгадать надо такой,  чтобы  поверка  пришлась  уже  после  заката,  в
посерение, но еще [до] расстановки собак вокруг  зоны.  Надо  подловить  эти
единственные пятьдесят минут, потому что выползать при собаках невозможно.
   Выбрали воскресенье 17 сентября.  Удобно,  воскресенье  будет  нерабочее,
набраться к вечеру сил, неторопливо сделать последние приготовления.
   Последняя ночь перед побегом! Много ли ты усн„шь? Мысли, мысли... Да буду
ли жив я через сутки?.. может быть и нет. Ну,  а  в  лагере?  --  растянутая
смерть доходяги у помойки?.. Нет, не разрешать себе даже свыкаться с мыслью,
что ты -- невольник.
   Вопрос так стоит: к смерти ты готов? Готов. Значит, и к побегу.
   Солнечный воскресный день. Ради скетча обоих на весь  день  выпустили  из
режимки. Вдруг в КВЧ -- письмо Тэнно от матери.  Да,  именно  в  этот  день.
Сколько  этих  роковых  совпадений  могут  вспомнить  арестанты?..  Грустное
письмо, но, может быть, закаляющее: жена еще в тюрьме, еще  до  сих  пор  не
доехала до лагеря.  А  жена  брата  требует  от  брата  прекратить  связь  с
изменником родины.
   С едой очень плохо у беглецов: в режимке сидят они на подсосе,  собирание
хлеба создало бы подозрение. Но у  них  расч„т  на  быстрое  продвижение,  в
пос„лке захватить машину. Однако, от мамы  в  этот  же  день  и  посылка  --
материнское благословление на побег. Глюкоза в таблетках, макароны,  овсяные
хлопья -- это с собой в портфель. Сигареты -- это  выменять  на  махорку.  А
одну пачку отнести в санчасть  фельдшеру.  И  Жданок  уже  вписан  в  список
освобожденных на сегодня. Это вот зачем.  Тэнно  ид„т  в  КВЧ:  заболел  мой
Жданок, сегодня вечером репетиция не  состоится,  не  прид„м.  А  в  режимке
надзирателю и Л„шке Цыгану: сегодня вечером мы  на  репетиции,  в  барак  не
придем. Итак, не будут ждать ни там, ни здесь.
   Еще достать надо "Катюшу" -- кресало с фитилем в  трубке,  это  в  побеге
лучше спичек. Еще надо в  последний  раз  навестить  Хафиза  в  его  бараке.
Опытный беглец татарин Хафиз должен был идти в побег вместе с ними. Но потом
рассудил, что  он  стар  и  на  такой  побег  будет  обузой.  Сейчас  он  --
единственный в лагере человек, кто знает об их побеге. Он  сидит,  подвернув
ноги, на своей выгонке.  Шепчет:  "Дай  Бог  вам  счастья!  Я  буду  за  вас
молиться!" Он шепчет еще по-татарски и водит руками по лицу.
   А еще есть у  Тэнно  в  Экибастузе  старый  лубянский  однокамерник  Иван
Коверченко. Он не знает о побеге, но хороший товарищ. Он придурок,  жив„т  в
отдельной кабине; у него беглецы и собирают все свои вещи  [для  скетча].  С
ним естественно  сегодня  сварить  и  крупу,  пришедшую  в  скудной  маминой
посылке. Заваривается и чифир.  Они  сидят  за  маленьким  пиршеством,  двое
гостей млея от предстоящего, хозяин -- просто от хорошего воскресенья  --  и
вдруг в окно видят, как от вахты несут через зону к  моргу  плохо  отесанный
гроб.
   Это -- для Пасечника, застреленного на днях.
   -- Да, -- вздыхает Коверченко, -- побег бесполезен...
   (Если б он знал!..)
   Коверченко по наитию поднимается, берет в руки их тугой  портфель,  ходит
важно по кабинке и заявляет с суровостью:
   -- Следствию вс„ известно! Вы собираетесь в побег!
   Это он шутит. Это он решил сыграть следователя...
   Хороша шуточка.
   (А может быть, это он тонко намекает: я догадываюсь,  братцы.  Но  --  не
советую!?)
   Когда Коверченко уходит, беглецы поддевают костюмы под то, что на них.  И
номера  все  свои  отпарывают  и  наживляют  еле-еле,  чтобы  сорвать  одним
движением. Кепки без номеров -- в портфель.
   Воскресенье кончается. Золотистое  солнце  заходит.  Рослый  медлительный
Тэнно и маленький подвижный Жданок  набрасывают  еще  телогрейки  на  плечи,
берут портфель (уже в лагере привыкли к этому их чудацкому виду) и  идут  на
свою стартовую площадку -- между бараками, на траву, недалеко от зоны, прямо
против вышки. От двух других вышек их заслоняют бараки. Только вот этот один
часовой перед ними. Они расстилают телогрейки, ложаться на них  и  играют  в
шахматы, чтобы часовой привык.
   Сереет. Сигнал проверки. Зэки  стягиваются  к  баракам.  Уже  сумерки,  и
часовой с вышки не должен бы различать, что двое остались лежать на траве. У
него подходит смена к концу, он не так уж  внимателен.  При  старом  часовом
всегда уйти легче.
   Проволоку намечено резать не на участке где-то, а прямо  у  самой  вышки,
вплотную. Наверняка часовой больше смотрит за  зоной  вдаль,  чем  под  ноги
себе.
   Их головы -- у самой травы, к тому же -- сумерки,  они  не  видят  своего
лаза, по которому сейчас поползут. Но он хорошо присмотрен заранее: сразу за
зоной вырыта яма для столба, в не„ можно будет на минуту спрятаться; еще там
дальше -- бугорки для шлака; и  проходит  дорога  из  конвойного  городка  в
поселок. План такой: сейчас же в пос„лке брать машину.  Остановить,  сказать
шоф„ру: заработать хочешь? Нам нужно из Старого  Экибастуза  подкинуть  сюда
два ящика водки. Какой шоф„рюга не захочет выпить?! Поторговаться:  поллитра
тебе? Литр? Ладно, гони, только никому! А потом по  дороге,  сидя  с  ним  в
кабине, прихватить его, вывезти в  степь,  там  оставить  связанного.  Самим
рвануть за ночь до Иртыша, там бросить машину, Иртыш переплыть на лодке -- и
двинуться на Омск.
   Еще немного стемнело. На вышках зажгли прожекторы, они светят вдоль зоны,
беглецы же лежат пока в теневом секторе. Самое время! Скоро  будет  смена  и
приведут-поставят на ночь собак.
   В бараках уже зажигаются лампочки, видно,  как  зэки  входят  с  поверки.
Хорошо в бараке? Тепло, уютно... А сейчас вот прошьют  тебя  из  автомата  и
обидно, что -- л„жа, распрост„ртого.
   Как  бы  под  вышкой  не  кашлянуть,  не  перхнуть.  Ну,  стерегите,  псы
сторожевые! Ваше дело -- держать, наше дело -- бежать!
   А дальше пусть Тэнно сам рассказывает.


   1. Еще много побегов  предстоит  Мише  Хайдарову.  Даже  в  самое  мягкое
хрущ„вское время, когда беглецы затаятся, ожидая легального освобождения, он
со  своими  безнад„жными  (для  прощения)  дружками  попытается  бежать   со
всесоюзного штрафняка Андзеба-307: пособник