ли  воры,  а
обучили весь русский народ, так пусть и будет туХта.


   Глава 3. Архипелаг дает метастазы

   Да не сам по себе развивался Архипелаг, а ухо в ухо со всей страной. Пока
в  стране  была  безработица  --  не  было  и  погони  за  рабочими   руками
заключ„нных, и аресты шли не как трудовая  мобилизация,  а  как  сметанье  с
дороги.  Но  когда  задумано  было  огромной  мешалкой  перемешать  все  сто
восемьдесят миллионов, когда отвергнут  был  план  сверх-индустриализации  и
вместо него погнали сверх-сверх-сверх-индустриализацию, когда  уже  задуманы
были и раскулачивание и обширные общественные работы первой пятилетки, --  в
канун Года Великого Перешиба  изменился  и  взгляд  на  Архипелаг  и  вс„  в
Архипелаге.
   26 марта 1928 года Совнарком (значит -- еще под председательством Рыкова)
рассматривал состояние  карательной  политики  в  стране  и  состояние  мест
заключения. О карательной политике  было  признано,  что  она  недостаточна.
Постановлено было: *(1)  к  классовым  врагам  и  классово-чуждым  элементам
применять   суровые   меры   репрессии,   устрожить   лагерный   режим    (а
[социально-неустойчивым] вовсе не  давать  сроков).  Кроме  того:  поставить
принудработы так, чтоб заключ„нный не зарабатывал ничего, а государству  они
были  бы  хозяйственно-выгодны.  И:  "считать   в   дальнейшем   необходимым
[расширение „мкости] трудовых колоний". То  есть  попросту  предложено  было
готовить побольше лагерей перед запланированными обильными  посадками.  (Эту
же  хозяйственную  необходимость  предвидел  и  Троцкий,  только  он   опять
предлагал свою трудармию с обязательной мобилизацией. Хрен редьки не  слаще.
Но из духа ли противоречия своему вечному  оппоненту  или  чтоб  решительней
отрубить у людей жалобы и надежды на возврат,  Сталин  определил  прокрутить
трудармейцев через тюремную машину.) Упразднялась безработица  в  стране  --
появился [экономический смысл] расширения лагерей.
   Если в 1923-м году на Соловках было заключено не более 3  тысяч  человек,
то к 1930-му -- уже около 50 тысяч, да еще 30 тысяч в Кеми. С  1928-го  года
соловецкий рак стал расползаться -- сперва по Карелии -- на прокладку дорог,
на экспортные лесоповалы. Также охотно СЛОН стал "продавать" инженеров:  они
бесконвойно  ехали  работать  в  любое  северное  место,   а   зарплата   их
перечислялась в  лагерь.  Во  всех  точках  Мурманской  железной  дороги  от
Лодейного поля до Тайболы к  1929-му  году  уже  появились  лагерные  пункты
СЛОНа. Затем движение пошло на вологодскую линию -- и такое оживленное,  что
понадобилось на станции Званка открыть диспетчерский пункт СЛОНа. К  1930-му
году в  Лодейном  поле  окреп  и  стал  на  свои  ноги  СвирЛаг,  в  Котласе
образовался КотЛаг.  С  1931-го  года  с  центром  в  Медвежегорске  родился
БелБалтЛаг  *(2),  которому  предстояло  в  ближайшие  два  года  прославить
Архипелаг во веки веков и на пять материков.
   А злокачественные клеточки ползли и ползли. С одной стороны их не пускало
море, а с другой -- финская граница, -- но ничто не мешало  устроить  лагерь
под Красной Вишерой (1929 г.), а главное -- беспрепятственны  были  пути  на
восток по  Русскому  Северу.  Очень  рано  потянулась  дорога  Сорока-Котлас
("Соро'ка -- построим до срока!" -- дразнили соловчане С.  Алымова,  который
однако дела своего держался и вышел в люди, в [поэты-песенники].) Доползя до
Северной Двины, лагерные клеточки образовали СевДвинЛаг. Переползя  е„,  они
бесстрашно  двинулись  к  Уралу.   В   1931-м   году   там   основано   было
Северо-Уральское  отделение  СЛОНа,  которое  вскоре  дало   самостоятельные
СоликамЛаг и СевУралЛаг. Березниковский лагерь начал строительство  большого
химкомбината, в сво„ время очень восславленное. Летом 1929-го из Соловков на
реку Чибью была послана экспедиция бесконвойных заключ„нных под  главенством
геолога М. В. Рущинского -- разведать нефть, открытую там еще в  80-х  годах
XIX века. Экспедиция была успешна -- и на Ухте образовался лагерь -- УхтЛаг.
Но он тоже не стыл на месте, а  быстро  метастазировался  к  северо-востоку,
захватил Печору -- и преобразовался в УхтПечЛаг. Вскоре он  имел  Ухтинское,
Интинское, Печорское и Воркутское отделения -- вс„  основы  будущих  великих
самостоятельных лагерей. *(3)
   Освоение  столь  обширного  северного   бездорожного   края   потребовало
прокладки железной дороги: от Котласа через Княж-Погост и Ропчу на  Воркуту.
Это  вызвало  потребность  еще   в   двух   самостоятельных   лагерях,   уже
железнодорожных: СевЖелДорЛаге -- на участке от  Котласа  до  р.  Печоры,  и
ПечорЛаге (не путать с промышленным УхтПечЛагом!) -- на участке от р. Печоры
до Воркуты. (Правда, дорога эта строилась  долго.  Е„  вымьский  участок  от
Княж-Погоста до Ропчи был готов в  1938-м,  вся  же  она  --  лишь  в  конце
1942-го.)
   Так из тундренных и та„жных пучин подымались сотни  средних  и  маленьких
новых островов. На ходу, в боевом строю,  создавалась  и  новая  организация
Архипелага: Лагерные Управления, лагерные отделения, лагерные  пункты  (ОЛПы
-- Отдельные лагерные пункты, КОЛПы -- комендантские,  ГОЛПы  --  головные),
лагерные участки  (они  же  --  "командировки"  и  "подкомандировки").  А  в
Управлениях -- Отделы, а в отделениях -- Части: 1 -- Производственная, II --
Уч„тно-Распределительная (УРЧ), III -- Опер-Чекистская (опять [третья!]..)
   (А в диссертациях в это время писалось: "вырисовываются  впереди  контуры
воспитательных  учреждений  для  [отдельных]   недисциплинированных   членов
бесклассового общества". *(4) В самом деле, кончаются классы -- кончаются  и
преступники. Но как-то дух захватывает, что вот завтра -- бесклассовое --  и
никто не будет [сидеть?].. [отдельные] недисциплинированные...  Бесклассовое
общество тоже не без тюряги.)
   Так вся северная часть Архипелага рождена была Соловками. Но  не  ими  же
одними!  По  великому   зову   исправительно-трудовые   лагеря   и   колонии
вспучивались по всей необъятной нашей стране. Каждая область  заводила  свои
ИТЛ и ИТК.  Миллионы  километров  колючей  проволоки  побежали  и  побежали,
пересекаясь, переплетаясь, мелькая весело шипами вдоль железных дорог, вдоль
шоссейных дорог, вдоль городских окраин. И охлупы уродливых  лагерных  вышек
стали вернейшей  чертой  нашего  пейзажа  и  только  удивительным  стечением
обстоятельств не попадали ни на полотна художников, ни в кадры фильмов.
   Как повелось еще  с  гражданской  войны,  усиленно  [мобилизовались]  для
лагерной   нужды   монастырские   здания,   своим   расположением   идеально
приспособленные для изоляции. Борисоглебский монастырь в  Торжке  пошел  под
пересыльный пункт (и сейчас он там), Валдайский (через озеро против  будущей
дачи Жданова) -- под  колонию  малолетних,  Нилова  Пустынь  на  селигерском
острове Столбном -- под лагерь, Саровская Пустынь -- под гнездо  Потьминских
лагерей, и несть конца этому перечислению. Поднимались лагеря в Донбассе, на
Волге верхней, средней, нижней, на Среднем и Южном Урале,  в  Закавказьи,  в
центральном Казахстане, в Средней Азии,  в  Сибири  и  на  Дальнем  Востоке.
Официально сообщается,  что  в  1932-м  году  площадь  сельско-хозяйственных
исправтрудколоний по РСФСР была -- 253 тысячи гектаров, по УССР -- 56 тысяч.
*(5) Кладя в среднем на одну колонию по  тысяче  гектаров,  мы  узнаем,  что
одних только [сельхозов], то есть самых второстепенных и  льготных  лагерей,
уже было (без окраин страны) -- более трехсот!
   Распределение заключ„нных по лагерям ближним  и  дальним  легко  решилось
постановлением ЦИК и  СНК  от  6.11.29.  (И  вс„  годовщины  попадаются...).
Упразднялась прежняя "строгая  изоляция"  (мешавшая  созидательному  труду),
устанавливалось,  что  в  [общие]  (ближние)  места  заключения   посылаются
осужденные на сроки менее тр„х лет, а от трех  до  десяти  --  в  отдаленные
местности. *(6) Так как Пятьдесят Восьмая никогда  не  получала  менее  трех
лет, то вся и хлынула она на Север и в Сибирь -- освоить и погибнуть.
   А мы в это время -- шагали под барабаны!..



   На Архипелаге жив„т упорная легенда, что "[лагеря придумал Френкель]".
   Мне кажется, эта непатриотичная и даже оскорбительная для власти  выдумка
достаточно опровергнута предыдущими главами. Хотя и скудными средствами, но,
надеюсь, нам удалось показать рождение лагерей для подавления  и  для  труда
еще в 1918-м году. Безо всякого  Френкеля  додумались,  что  заключ„нные  не
должны  терять  времени  в  нравственных  размышлениях   ("целью   советской
исправительно-трудовой политики вовсе не является индивидуальное исправление
в его традиционном понимании" *(7)), а должны трудиться, и при этом нормы им
надо  назначить  покрепче,  почти  непосильные.  До  всякого  Френкеля   уже
говорили:  "исправление  через  труд"  (а  понимали  еще  с   Эйхманса   как
"истребление через труд").
   Да даже и современного диалектического  мышления  не  нужно  было,  чтобы
додуматься до использования заключ„нных на тяжелых работах в  малонаселенной
местности. Еще в 1890-м году в министерстве путей сообщения  возникла  мысль
привлечь ссыльно-каторжных Приамурского края к  прокладке  рельсового  пути.
Каторжан просто заставили, а ссыльно-переселенцам и административно-ссыльным
было [разрешено] работать на прокладке дороги и за это получить скидку трети
или половины срока (впрочем, они предпочитали  побегом  сбросить  весь  срок
сразу). С 1896-го по 1900 год на  кругбайкальском  участке  работало  больше
полутора тысяч каторжан и 2,5  тысячи  ссыльно-переселенцев.  *(8)  Так  что
мысль была никак не нова  и  не  основывалась  на  передовых  воспитательных
идеях.
   И вс„-таки Френкель действительно стал нервом Архипелага. Он был  из  тех
удачливых деятелей, которых История уже с голодом ждет  и  зазывает.  Лагеря
как будто и были до Френкеля, но не приняли  они  еще  той  окончательной  и
единой формы, отдающей совершенством. Всякий истинный пророк приходит именно
тогда, когда  он  крайне  нужен.  Френкель  явился  на  Архипелаг  к  началу
метастазов.
   Нафталий Аронович Френкель, турецкий еврей,  родился  в  Константинополе.
Окончил коммерческий  институт  и  занялся  лесоторговлей.  В  Мариуполе  он
основал фирму и скоро стал миллионером, "лесным  королем  Черного  моря".  У
него были  свои  пароходы,  и  он  даже  издавал  в  Мариуполе  свою  газету
"Копейку", с задачей -- порочить и  травить  конкурентов.  Во  время  первой
мировой войны Френкель вел какие-то спекуляции с оружием через Галлиполи.  В
1916 году учуял грозу в России, еще [до] Февральской революции перевел  свои
капиталы в Турцию, и следом за ними в 1917-м сам уехал в Константинополь.
   И дальше он мог вести всю ту же сладко-тревожную жизнь коммерсанта  и  не
знал бы горького горя и не превратился бы в  легенду.  Но  какая-то  роковая
сила влекла его к красной державе. *(9) Не проверен слух, будто в те годы  в
Константинополе он становится резидентом советской разведки  (разве  что  по
идейным соображениям, а то трудно вообразить -- зачем  это  ему  нужно).  Но
вполне точно, что в годы НЭПа  он  приезжает  в  СССР  и  здесь  по  тайному
поручению ГПУ созда„т, как бы от себя, ч„рную биржу для скупки  ценностей  и
золота за советские бумажные рубли (предшественник "золотой кампании" ГПУ  и
Торгсина). Дельцы и маклеры хорошо его помнят по прежнему времени,  доверяют
-- и золото стекается в ГПУ. Скупка кончается и, в  благодарность,  ГПУ  его
сажает. На всякого мудреца довольно простоты.
   Однако, неутомимый и необидчивый Френкель еще на Лубянке или по дороге на
Соловки что-то заявляет вверх. Очевидно, найдя себя в капкане, он  решает  и
эту жизнь подвергнуть деловому рассмотрению. Его привозят на Соловки в  1927
году, но сразу от этапа  отделяют,  поселяют  в  каменной  будке  вне  черты
монастыря, приставляют к нему для услуг дневального  и  разрешают  свободное
передвижение по острову. Мы уже упоминали,  что  он  становится  начальником
экономической части (привилегии  вольного)  и  высказывает  свой  знаменитый
тезис об использовании заключ„нного в первые три месяца. С 1928 г. он уже  в
Кеми.  Там  он  созда„т  выгодное  подсобное  предприятие.  За   десятилетия
накопленные монахами  и  втуне  лежащие  на  монастырских  складах  кожи  он
перевозит в Кемь,  стягивает  туда  заключ„нных  скорняков  и  сапожников  и
поставляет модельную обувь и кожгалантерею в фирменный магазин на  Кузнецком
мосту (им ведает и кассовую выручку забирает ГПУ,  но  дамочкам,  покупающим
туфли, это неизвестно -- да и когда их самих вскоре  потянут  на  Архипелаг,
они об этом не вспомнят).
   Как-то, году в 1929-м, за Френкелем прилетает из Москвы самол„т и  увозит
на свидание к Сталину. Лучший Друг заключ„нных (и Лучший  Друг  чекистов)  с
интересом беседует с Френкелем три часа. Стенограмма этой беседы никогда  не
станет известна, е„ просто не было,  но  ясно,  что  Френкель  разворачивает
перед Отцом Народов ослепительные перспективы  построения  социализма  через
труд  заключ„нных.  Многое  из   географии   Архипелага,   послушным   пером
описываемое нами теперь вослед, он  набрасывает  смелыми  мазками  на  карту
Союза под пыхтение трубки своего собеседника.  Именно  Френкель  и  очевидно
именно в этот раз предлагает  всеохватывающую  систему  лагерного  уч„та  по
группам А-Б-В-Г, не дающего лазейки ни лагерному начальнику, ни, тем  более,
арестанту: всякий не обслуживающий лагерь (Б), не признанный больным  (В)  и
не покаранный карцером (Г), должен каждый день своего срока  тянуть  упряжку
(А). Мировая история каторги еще  не  знала  такой  универсальности!  Именно
Френкель и именно в этой беседе предлагает отказаться от реакционной системы
равенства в питании арестантов и набрасывает  единую  для  всего  Архипелага
систему перераспределения  скудного  продукта  --  [хлебную  шкалу  и  шкалу
приварка], впрочем позаимствованную им у эскимосов: держать  рыбу  на  шесте
перед бегущими собаками. Еще предлагает он [зач„ты] и досрочное освобождение
как награду за хорошую работу (но и в этом вряд ли он был  оригинален  --  в
1890 году на Сахалинской каторге Чехов обнаружил и то  и  другое).  Вероятно
здесь же устанавливается и первое опытное поле -- великий Беломорстрой, куда
предприимчивый  валютчик   вскоре   будет   назначен   --   не   начальником
строительства и не начальником лагеря, но на специально для него придуманную
должность "начальника работ"  --  главного  надсмотрщика  на  поле  трудовой
битвы.
   Да вот он и сам. Его наполненность злой античеловеческой волей  видна  на
лице. Но скоро в книге о Беломорканале, желая прославить Френкеля,  один  из
советских писателей напишет о нем так "глаза следователя и  прокурора,  губы
скептика и сатирика. Человек большого властолюбия и гордости,  для  которого
главное -- власть безраздельная. Если  надо,  чтобы  его  боялись  --  пусть
боятся. Жестоко разговаривал с инженерами, стараясь унизить их." *(10)
   Последняя фраза нам кажется ключевой --  и  к  характеру  и  к  биографии
Френкеля.
   К началу Беломорстроя  он  освобожден,  за  Беломорканал  получает  орден
Ленина и назначается начальником  строительства  БАМЛага  ("Байкало-Амурская
магистраль" -- это название из будущего, а в 30-е  годы  БАМЛаг  достраивает
вторые пути Сибирской магистрали там, где их еще нет.)  На  этом  далеко  не
окончена карьера Нафталия Френкеля, но уместнее  досказать  е„  в  следующей
главе.



   Вся долгая  история  Архипелага,  о  которой  доста„тся  нам  писать  эту
доморощенную самоделковую книгу, за  полстолетия  не  нашла  почти  никакого
отражения в публичной письменности Советского Союза. Здесь сыграла  роль  та
же злая случайность, по которой лагерные вышки никогда не попадали  в  кадры
киносъемок, ни на пейзажи художников.
   Но не так с Беломорканалом и с Волгоканалом. По каждому из  них  в  нашем
распоряжении есть книга, и по  крайней  мере  эту  главу  мы  можем  писать,
руководясь документальным и ответственным свидетельством.
   В  старательных  исследованиях  прежде,   чем   использовать   какой-либо
источник, полагается его охарактеризовать. Сделаем это.
   Вот перед нами лежит этот том форматом почти с церковное  Евангелие  и  с
выдавленным   на   картонной   обложке   барельефом   Полубожества.    Книга
"Беломорско-Балтийский канал имени Сталина"  издана  ГИзом  в  1934  году  и
посвящена авторами XVII съезду партии, очевидно к съезду она и поспела.  Она
есть ответвление горьковской  "Истории  фабрик  и  заводов".  Е„  редакторы:
Максим Горький, А. Л. Авербах и С. Г. Фирин. Последнее имя мало  известно  в
литературных кругах, объясним же: Семен Фирин, несмотря на  свою  молодость,
-- заместитель начальника ГУЛага. *(11)
   История книги такова: 17 августа  1933  года  состоялась  [прогулка]  ста
двадцати  писателей  по  только  что  законченному   каналу   на   пароходе.
Заключ„нный прораб канала Д. П. Витковский  был  свидетелем,  как  во  время
шлюзования парохода эти люди в белых костюмах, столпившись на палубе, манили
заключ„нных  с  территории   шлюза   (а   кстати   там   были   больше   уже
эксплоатационники, чем  строители),  в  присутствии  канальского  начальства
спрашивали заключ„нного: любит ли он свой канал, свою работу, считает ли он,
что здесь исправился, и  достаточно  ли  заботится  их  руководство  о  быте
заключ„нных? Вопросов было много, но в этом духе все, и все  через  борт,  и
при начальстве, и лишь  пока  шлюзовался  пароход.  После  этой  поездки  84
писателя  каким-то  образом  сумели  увернуться  от  участия  в  горьковском
коллективном труде  (но,  может  быть,  писали  свои  восторженные  стихи  и
очерки), остальные же 36 составили  коллектив  авторов.  Напряженным  трудом
осени 1933 года и зимы они и создали этот уникальный труд.
   Книга была издана как бы навеки, чтобы потомство читало и удивлялось.  Но
по  роковому  стечению  обстоятельств  большинство  прославленных  в  ней  и
сфотографированных руководителей через два-три года все были разоблачены как
враги народа. Естественно, что и  тираж  книги  был  изъят  из  библиотек  и
уничтожен. Уничтожали е„ в 1937-м году и частные владельцы, не желая  нажить
за не„ [срока]. Теперь уцелело очень мало  экземпляров,  и  нет  надежды  на
переиздание -- и тем отягчительнее  чувствуем  мы  на  себе  бремя  не  дать
погибнуть для наших соотечественников руководящим идеям и фактам,  описанным
в этой книге. Справедливо будет сохранить для  истории  литературы  и  имена
авторов. Ну, хотя бы вот эти: М. Горький. -- Виктор Шкловский.  --  Всеволод
Иванов. -- Вера Инбер. -- Валентин Катаев. -- Михаил  Зощенко.  --  Лапин  и
Хацревин. -- Л. Никулин. -- Корнелий Зелинский. --  Бруно  Ясенский  (глава:
"Добить классового врага"). -- Е. Габрилович.  --  А.  Тихонов.  --  Алексей
Толстой. -- К. Финн.
   Необходимость  этой  книги  для  заключ„нных,  строивших  канал,  Горький
объяснил так: "у каналоармейцев *(12) не хватает запаса слов" для  выражения
сложных чувств перековки -- у писателей же такой запас слов есть, и вот  они
помогут.  Необходимость  же  е„  для  писателей  он  объяснил  так:  "Многие
литераторы "после ознакомления с каналом... получили зарядку,  и  это  очень
хорошо повлияет на их работу... Теперь в литературе [появится то настроение,
которое двинет е„ впер„д] и  поставит  е„  на  уровень  наших  великих  дел"
(курсив наш. -- А. С. Этот  уровень  мы  и  посегодня  ощущаем  в  советской
литературе). Ну, а необходимость книги для миллионов  читателей  (многие  из
них и сами скоро должны притечь на Архипелаг) понятна сама собою.
   Какова же точка зрения авторского коллектива на  предмет?  Прежде  всего:
уверенность в правоте всех приговоров и  в  виновности  всех  пригнанных  на
канал. Даже слово "уверенность" слишком слабое: этот вопрос  недопустим  для
авторов ни к обсуждению, ни к постановке. Это для них так-же ясно, как  ночь
темнее дня. Они, п