что  зато  администрация  островов   имеет
[постоянное] преимущество перед  туземцами  в  [мировоззрении].  Вот  почему
совершенно несостоятельно наивное представление зэков, что начальство -- это
[как хочу, так и кручу] или [закон здесь -- я].
   Однако это да„т нам счастливый повод провести различительную черту  между
туземным состоянием и старым  крепостным  правом.  Мужик  не  любил  барина,
посмеивался над ним, но привык чувствовать в н„м нечто высшее, отчего бывали
во множестве Савельичи и Фирсы, преданные рабы. Вот с этим душевным рабством
раз  и  навсегда  покончено.  И  среди  десятков  миллионов   зэков   нельзя
представить себе ни одного, который бы искренно обожал своего начальника.
   А вот и важное национальное отличие зэков  от  наших  с  вами,  читатель,
соотечественников: зэки не тянутся за похвалой,  за  поч„тными  грамотами  и
красными досками (если они не связаны прямо  с  дополнительными  пирожками).
Вс„ то, что на воле называется трудовой славой, для зэков по их  тупости  --
лишь пустой деревянный звон. Тем еще более они независимы от своих опекунов,
от необходимости угождать.
   Вообще у зэков вся [[шкала ценностей]],  --  перепрокинутая,  но  это  не
должно нас удивлять,  если  мы  вспомним,  что  у  дикарей  всегда  так:  за
крохотное зеркальце они отдают жирную свинью, за  дешевые  бусы  --  корзину
кокосовых орехов. То, что дорого нам с вами, читатель, -- ценности  идейные,
жертвенность и желание бескорыстно трудиться для  будущего  --  у  зэков  не
только отсутствует, но даже ни в грош ими не ставится.  Достаточно  сказать,
что зэки [нацело лишены патриотического чувства], они совсем не любят  своих
родных островов. Вспомним хотя бы слова их народной песни:

   "Будь проклята ты, Колыма!
   Придумали ж гады планету!.."

   Оттого они нередко  предпринимают  рискованные  дальние  поиски  счастья,
которые называются в просторечии [побегами].
   Выше всего у зэков ценится и на  первое  место  ставится  так  называемая
[пайка] -- это кусок ч„рного хлеба с подмесями, дурной выпечки, который мы с
вами и есть бы не стали. И тем дороже считается у них  эта  пайка,  чем  она
крупней и тяжелей. Тем, кто видел, с какой жадностью набрасываются  зэки  на
свою утреннюю пайку и доедают е„ почти до рук -- трудно отогнать от себя это
неэстетическое воспоминание. На втором месте у них ид„т махорка или самосад,
прич„м меновые соотношения дико-произвольные, не считающиеся  с  количеством
общественно-полезного труда, заложенного  в  то  и  другое.  Это  тем  более
чудовищно, что махорка у них является  как  бы  всеобщей  валютой  (денежной
системы на островах нет). На третьем месте ид„т баланда (островной  суп  без
жиров, без мяса, без круп и  овощей,  по  обычаю  туземцев).  Пожалуй,  даже
парадный ход гвардейцев точно в ногу,  в  сияющей  форме  и  с  оружием,  не
производит на зрителя такого устрашающего впечатления, как вечерний  вход  в
столовую бригады зэков  за  баландою:  эти  бритые  головы,  шапки-нашл„пки,
лохмотья связаны вер„вочками, лица злые, кривые (откуда у них на баланде эти
жилы и силы?) -- и  двадцатью  пятью  парами  ботинок,  чуней  и  лаптей  --
туп-туп, туп-туп, [отдай пайку, начальничек!] Посторонитесь,  кто  не  нашей
веры! В эту минуту на двадцати пяти лицах у самой уже добычи  приоткрывается
вам явственно [национальный характер] зэка.
   Мы замечаем,  что  рассуждая  о  народе  зэков,  почти  как-то  не  можем
представить себе индивидуальностей, отдельных лиц и им„н. Но это -- не порок
нашего метода, это отражение того [[стадного строя  жизни]],  который  вед„т
этот странный народ, отказавшийся от столь обычной у других народов семейной
жизни и оставления потомства (они  уверены,  что  их  народ  будет  пополнен
другим пут„м). На Архипелаге  очень  своеобразен  именно  этот  коллективный
образ жизни -- то ли наследие первобытного  общества,  то  ли  --  уже  заря
будущего. Вероятно -- будущего.
   Следующая у зэков  ценность  --  сон.  Нормальный  человек  может  только
удивляться,  как  много   способен   спать   зэк   и   в   каких   различных
обстоятельствах. Нечего и говорить,  что  им  неведома  бессонница,  они  не
применяют снотворных, спят все ночи напрол„т, а если  выпадет  свободный  от
работы день, то и его весь спят. Достоверно установлено,  что  они  успевают
заснуть, присев у пустых носилок, пока  те  нагружаются;  умеют  заснуть  на
разводе, расставив ноги; и даже идя под конвоем в строю на  работу  --  тоже
умеют заснуть, но не все: некоторые при этом падают и просыпаются. Для всего
этого обоснование у них такое: во сне [срок] быстрей ид„т. И еще  [ночь  для
сна, а день для отдыха]. *(6)
   Мы возвращаемся  к  образу  бригады,  топающей  за  "законной"  (как  они
говорят) баландой. Мы видим здесь выражение одной из главнейших национальных
черт народа зэков -- [[жизненного напора]] (и это не ид„т в  противоречие  с
их склонностью часто засыпать. Вот для  того-то  они  и  засыпают,  чтобы  в
промежутке иметь силы для напора!). Напор этот -- и буквальный,  физический,
на финишных прямых перед целью -- едой, теплой печкой, сушилкой, укрытием от
дождя -- и зэк не стесняется в этой толкучке садануть соседа плечом  в  бок;
идут ли два зэка поднять бревно -- оба они направляются к хлыстовому  концу,
так чтобы комлевой достался напарнику. И напор в более общем смысле -- напор
для занятия более  выгодного  жизненного  положения.  В  жестоких  островных
условиях (столь близких к условиям животного мира, что мы безошибочно  можем
прилагать сюда дарвиновскую struggle for life)  от  успеха  или  неуспеха  в
борьбе за место часто зависит сама жизнь -- и в этом пробитии дороги себе за
сч„т других, туземцы не знают сдерживающих  этических  начал.  Так  прямо  и
говорят: [совесть? в личном деле осталась]. При  важных  жизненных  решениях
они  руководятся  известным  правилом  Архипелага:  [лучше  ссучиться,   чем
мучиться].
   Но напор может быть успешным, если он сопровождается жизненной ловкостью,
[[изворотливостью]] в труднейших  обстоятельствах.  *(7)  Это  качество  зэк
должен проявлять ежедневно, по самым простым и ничтожным поводам:  для  того
чтобы сохранить от гибели  сво„  жалкое  ублюдочное  добро  --  какой-нибудь
погнутый котелок, тряпку вонючую, деревянную ложку, иголку-работницу. Однако
в борьбе за важное место в островной иерархии  --  и  изворотливость  должна
быть более высокая, тонкая, рассчитанная [темниловка].  Чтобы  не  отяжелять
исследование -- вот один пример. Некий зэк  сумел  занять  важную  должность
начальника промышленных мастерских при хоздворе. Одни работы его  мастерским
удаются, другие нет, но крепость его положения зависит даже не  от  удачного
хода дел, а от того [понта], с которым он  держится.  Вот  приходят  к  нему
офицеры МВД и видят на его письменном столе какие-то глиняные конусы. --  "А
это -- что у тебя?"  --  "Конусы  Зегера".  --  "А  зачем?"  --  "Определять
температуру в печах." --  "А-а-а,"  --  с  уважением  протянет  начальник  и
подумает: ну,  и  хорошего  ж  я  инженера  поставил.  А  конусы  эти  своим
плавлением никакой температуры определить не могут, потому что они из  глины
не только не стандартной, а -- неизвестно какой. Примелькиваются конусы,  --
и у начальника мастерских новая игрушка на столе --  оптический  прибор  без
единой линзы (где ж на Архипелаге линзы брать?). И опять все удивляются.
   И постоянно должна быть голова зэка занята вот  такими  ложными  боковыми
ходами.
   Сообразно обстановке и психологически  оценивая  противника,  зэк  должен
проявлять [[гибкость поведения]] -- от грубого действия кулаком  или  горлом
до тончайшего притворства, от полного бесстыдства до святой верности  слову,
данному с глазу на глаз  и,  казалось  бы,  совсем  не  обязательному.  (Так
почему-то  все  зэки  свято  верны  обязательствам  по  тайным   взяткам   и
исключительно  терпеливы  и  добросовестны  в  выполнении  частных  заказов.
Рассматривая  какую-нибудь  чудесную   островную   выделку   с   резьбой   и
инкрустацией, подобные которым мы видим только  в  музее  Останкино,  бывает
нельзя поверить,  что  это  делали  те  самые  руки,  которые  сдают  работу
десятнику, лишь колышком подперев, а там пусть сразу и рухнет.)
   Эта же гибкость поведения отражается и известным правилом зэков: [дают --
бери, бьют -- беги].
   Важнейшим условием успеха в  жизненной  борьбе  является  для  островитян
ГУЛага их [[скрытность]]. Их характер и замыслы настолько глубоко  спрятаны,
что непривыкшему начинающему работодателю по началу кажется, что зэки гнутся
как травка -- от ветра и сапога. *(8) (Лишь позже он с  горечью  убедится  в
лукавстве и неискренности  островитян.)  Скрытность  --  едва  ли  не  самая
характерная черта зэковского племени. Зэк должен  скрывать  свои  намерения,
свои поступки и от работодателей и от надзирателей, и от бригадира, и от так
называемых "стукачей". *(9) Скрывать  ему  надо  удачи  свои,  чтобы  их  не
перебили. Скрывать надо  планы,  расч„ты,  надежды  --  готовится  ли  он  к
большому "побегу", или надумал, где собрать стружку для матраца. В зэковской
жизни всегда так, что открыться -- значит потерять... Один туземец, которого
я угостил махоркой, объяснил мне так (даю в русском переводе):  "откроешься,
где спать тепло, где десятник не найд„т -- и все туда  налезут,  и  десятник
нанюхает. Откроешься, что письмо послал через вольного *(10),  и  все  этому
вольному письма понесут и накроют его с теми письмами. И  если  обещал  тебе
капт„р сорочку рваную сменить -- молчи, пока не сменишь, а когда сменишь  --
опять же молчи: и его не подводи и тебе еще пригодится. *(11) С  годами  ээк
настолько привыкает вс„ скрывать, что даже усилия над собой ему для этого не
надо делать: у него отмирает естественное  человеческое  желание  поделиться
переживаемым. (Может быть следует признать в этой скрытности как бы защитную
реакцию против общего [закрытого хода вещей?] Ведь  от  него  тоже  всячески
скрывают информацию, касающуюся его судьбы.)
   Скрытность зэка  вытекает  из  его  [[круговой  недоверчивости]]:  он  не
доверяет всем  вокруг.  Поступок,  по  виду  бескорыстный,  вызывает  в  н„м
особенно сильное подозрение. [Закон-тайга], вот как  он  формулирует  высший
императив человеческих отношений. (На островах  Архипелага  и  действительно
большие массивы тайги.)
   Тот туземец, который наиболее  полно  совместил  и  проявил  в  себе  эти
племенные качества --  жизненного  напора,  безжалостности,  изворотливости,
скрытности и  недоверчивости,  сам  себя  называет  и  его  называют  [сыном
ГУЛага]. Это у них -- как бы звание  поч„тного  гражданина  и  приобретается
оно, конечно, долгими годами островной жизни.
   Сын ГУЛага считает себя непроницаемым, но что,  напротив,  он  сам  видит
окружающих насквозь и, как говорится, на два метра под  ними  вглубь.  Может
быть это и так, но тут-то и выявляется,  что  даже  у  самых  проницательных
зэков -- обрывистый кругозор, [[недальний взгляд]] впер„д. Очень трезво судя
о поступках, близких к нему, и очень  точно  рассчитывая  свои  действия  на
ближайшие часы, рядовой зэк, да даже и сын ГУЛага  не  способен  ни  мыслить
абстрактно, ни охватить явлений общего характера, ни  даже  разговаривать  о
будущем. У них и в грамматике будущее  время  употребляется  редко:  даже  к
завтрашнему дню оно применяется с оттенком условности, еще осторожнее  --  к
дням уже начавшейся недели, и никогда не услышишь от зэка фразы: "на будущую
весну я..." Потому что все знают, что еще перезимовать надо, да  и  в  любой
день судьба может перебросить его с острова на остров. Воистину: день мой --
век мой!
   Сыновья ГУЛага являются и главными носителями традиций и  так  называемых
[[заповедей зэков]]. На разных островах этих  заповедей  насчитывают  разное
количество, не совпадают в точности их формулировки, и было бы увлекательным
отдельным исследованием провести  их  систематизацию.  Заповеди  эти  ничего
общего не имеют с христианством. (Зэки -- не только атеистический народ,  но
для них вообще нет ничего  святого,  и  всякую  возвышенную  субстанцию  они
всегда спешат высмеять и унизить. Это отражается и  в  их  языке.)  Но,  как
уверяют сыновья ГУЛага, живя по их заповедям, на Архипелаге не пропадешь.
   Есть такие заповеди, как: [не стучи] (как это понять? очевидно,  чтоб  не
было лишнего шума); [не лижи мисок], то есть, не опускайся до  помоек,  что'
считается у них быстрой и крутой гибелью. [Не шакаль]. И другие.
   Интересна заповедь: [не суй носа в чужой котелок!] Мы бы сказали, что это
-- высокое достижение туземной мысли: ведь это принцип  негативной  свободы,
это как бы об„рнутый my home is my castle и даже выше него,  ибо  говорит  о
котелке не сво„м, а  чужом  (но  свой  --  подразумевается).  Зная  туземные
условия, мы должны здесь понять "котелок" широко: не только  как  закопченую
погнутую посудину,  и  даже  не  как  конкретное  непривлекательное  варево,
содержащееся в н„м, но и как все способы добывания еды, все при„мы в  борьбе
за существование и даже ещ„ шире: как [душу] зэка.  Одним  словом,  дай  мне
жить, как я хочу, и сам живи, как хочешь  --  вот  что  значит  этот  завет.
Твердый жестокий сын ГУЛага этим заветом обязуется не применять своей силы и
напора из  пустого  любопытства  (но  одновременно  и  освобождает  себя  от
каких-либо моральных обязательств: хоть ты рядом и околей -- мне вс„  равно.
Жестокий закон, и вс„ же гораздо человечнее закона  "блатных"  --  островных
каннибалов: "подохни ты сегодня, а я  завтра".  Каннибал-блатной  отнюдь  не
равнодушен к соседу: он ускорит его смерть, чтоб отодвинуть свою,  а  иногда
для потехи или из любопытства понаблюдать за ней).
   Наконец, существует сводная заповедь [не верь, не  бойся,  не  проси!]  В
этой заповеди с большой  ясностью,  даже  скульптурностью  отливается  общий
национальный характер зэка.
   Как можно управлять (на воле) народом, если бы  он  весь  проникся  такой
гордой заповедью?.. Страшно подумать.
   Эта заповедь переводит нас к рассмотрению  уже  не  жизненного  поведения
зэков, а их психологической сути.
   Первое, что мы сразу же замечаем в сыне ГУЛага и потом вс„ более и  более
наблюдаем: [[душевная уравновешенность]], психологическая устойчивость.  Тут
интересен общий философский взгляд  зэка  на  сво„  место  во  вселенной.  В
отличие от англичанина и француза, которые всю жизнь гордятся тем,  что  они
родились англичанином и французом, зэк совсем не гордится своей национальной
принадлежностью,  напротив:  он  понимает  е„  как  жестокое  испытание,  но
испытание это он хочет пронести с достоинством.  У  зэков  есть  даже  такой
примечательный миф: будто где-то существуют "ворота  Архипелага"  (сравни  в
античности столпы Геркулеса), так вот на  лицевой  стороне  этих  ворот  для
входящего будто бы надпись: "[не падай духом!]", а на обратной  стороне  для
выходящего: "[не слишком радуйся!]". И главное, добавляют зэки: надписи  эти
видят только умные, а дураки их не видят. Часто выражают  этот  миф  простым
жизненным правилом: [приходящий не грусти, уходящий не радуйся]. Вот в  этом
ключе и следует воспринимать взгляды зэка на жизнь  Архипелага  и  на  жизнь
обмыкающего пространства. Такая философия и  есть  источник  психологической
устойчивости зэка. Как бы мрачно ни складывались против него обстоятельства,
он хмурит брови на сво„м грубом обветренном лице и говорит: [глубже шахты не
опустят]. Или успокаивают друг друга: [бывает хуже!] --  и  действительно  в
самых глубоких страданиях голода, холода и душевного упадка  это  убеждение:
[могло быть и хуже!] явно поддерживает и приободряет их.
   Зэк всегда [[настроен на худшее]], он так и  жив„т,  что  постоянно  ждет
ударов судьбы и укусов нечисти. Напротив,  всякое  временное  полегчание  он
воспринимает как недосмотр, как ошибку.  В  этом  постоянном  ожидании  беды
вызревает суровая душа зэка, бестрепетная к своей судьбе  и  безжалостная  к
судьбам чужим.
   Отклонения от равновесного состояния очень малы у зэка -- как  в  сторону
светлую, так и в сторону т„мную, как в сторону отчаяния,  так  и  в  сторону
радости.
   Это удачно выразил Тарас Шевченко (немного побывавший на островах  еще  в
доисторическую эпоху): "У меня теперь почти нет ни грусти, ни радости.  Зато
есть  моральное  спокойствие  до  рыбьего  хладнокровия.  Ужели   постоянные
несчастья могут так переработать человека?" *(12)
   Именно. Именно могут. [Устойчивое  равнодушное  состояние]  является  для
зэка необходимой защитой,  чтобы  пережить  долгие  годы  угрюмой  островной
жизни. Если в первый год на Архипелаге он не достигает этого тусклого, этого
пригашенного состояния, то обычно он и умирает.  Достигнув  же  --  оста„тся
жить. Одним словом: не околешь -- так натореешь.
   У зэка притуплены  все  чувства,  огрублены  нервы.  Став  равнодушным  к
собственному горю и даже  к  наказаниям,  накладываемым  на  него  опекунами
племени, и почти уже даже -- ко  всей  своей  жизни,  --  он  не  испытывает
душевного сочувствия и к горю окружающих. Чей-то крик боли или женские сл„зы
почти не заставляют его повернуть голову -- так  притуплены  реакции.  Часто
зэки проявляют безжалостность к неопытным новичкам, смеются над их промахами
и несчастьями -- но не судите их за это сурово: это они не по злу --  у  них
просто атрофировалось сочувствие, и оста„тся для них заметной  лишь  смешная
сторона события.
   Самое распростран„нное среди них мировоззрение -- [[фатализм]]. Это -- их
всеобщая  глубокая  черта.  Она  объясняется  их  подневольным   положением,
совершенным незнанием  того,  что  случится  с  ними  в  ближайшее  время  и
практической неспособностью повлиять на  события.  Фатализм  даже  необходим
зэку, потому что он утверждает его в его душевной устойчивости.  Сын  ГУЛага
считает, что самый спокойный путь -- это полагаться на  судьбу.  Будущее  --
это кот в мешке, и не понимая его толком, и не представляя, что  случится  с
тобой при разных жизненных вариантах, не  надо  слишком  настойчиво  чего-то
добиваться или слишком упорно от чего-то отказываться -- переводят ли тебя в
другой барак, бригаду, на другой лагпункт. Может это будет к лучшему,  может
к худшему, но во всяком случае ты освобождаешься от самоупр„ков: пусть будет
тебе и хуже, но не твоими руками это сделано. И так  ты  сохраняешь  дорогое
чувство бестрепетности, не впадаешь в суетливость и искательность.
   При такой т„мной судьбе сильны у зэков многочисленные [[суеверия]].  Одно
из них тесно примыкает к фатализму: если будешь слишком заботиться  о  сво„м
устройстве или даже уюте -- обязательно [погоришь на этап]. *(13)
   Фатализм распространяется у них не только на личную судьбу, но и на общий
ход вещей. Им никак не может придти в голову, что [общий ход] событий  можно
было бы изменить. У  них  такое  представление,  что  Архипелаг  существовал
[вечно] и раньше на н„м было еще хуже.
   Но пожалуй самый интересный психологический поворот здесь тот,  что  зэки
воспринимают сво„ устойчивое равнодушное состояние в их неприхотливых убогих
условиях -- как победу  [[жизнелюбия]].  Достаточно  череде  несчастий  хоть
несколько разредеть, ударам судьбы несколько ослабнуть -- и зэк уже выражает
[[удовлетворение жизнью]] и гордится своим  поведением  в  ней.  Может  быть
читатель больше поверит в эту  парадоксальную  черту,  если  мы  процитируем
Чехова. В его рассказе "В ссылке" перевозчик  Семен  Толковый  выражает  это
чувство так:
   "Я... дов„л себя до такой точки, что могу голый на земле  спать  и  траву
жрать. [И дай Бог всякому такой жизни]. (Курсив наш). Ничего мне не  надо  и
никого не боюсь, и так себя понимаю, что  богаче  и  вольнее  меня  человека
нет".
   Эти поразительные слова так и стоят у нас в ушах: мы слышали их не раз от
зэков Архипелага (и только удивляемся, где их мог подцепить А. П. Чехов?). И
дай Бог всякому такой жизни! -