од  себя],  то  есть  проигрывать  себя  для
неестественного употребления. Проигравшись, объявляют на барже или в  бараке
[шмон], еще находят что-нибудь у фраеров, и игра продолжается.
   Затем блатные не любят трудиться, но почему они должны любить труд,  если
кормятся, поются и одеваются без него? Конечно, это мешает им  сблизиться  с
рабочим классом (но так ли уж любит трудиться  и  рабочий  класс?  не  из-за
горьких ли денег он напрягается, не имея других путей  заработать?)  Блатные
не только не могут "увлечься азартом труда", но труд им отвратителен  и  они
умеют это театрально выразить.  Например,  попав  на  сельхозкомандировку  и
вынужденные выйти за зону сгребать вику с овсом на сено, они не просто сядут
отдыхать, но соберут все грабли и вилы в кучу, подожгут  и  у  этого  костра
греются. (Социально-чуждый десятник! -- принимай решение...)
   Тщетно пытались заставить их воевать за  Родину,  у  них  родина  --  вся
земля.  Мобилизованные  урки  ехали  в   воинских   эшелонах   и   напевали,
раскачиваясь: "Наше дело правое! -- Наше дело левое! -- Почему все  драпают?
-- ды да почему?" Потом воровали что-нибудь, арестовывались и родным  этапом
возвращались в тыловую  тюрьму.  Даже  когда  уцелевшие  троцкисты  подавали
заявления из лагерей на фронт, урки не подавали. Но когда действующая  армия
стала переваливать в Европу и запахло трофеями, -- они надели обмундирование
и поехали грабить вослед за армией (они называли это шутя "Пятый  Украинский
Фронт" ).
   Но! -- и в этом они гораздо принципиальнее Пятьдесят Восьмой! --  никакой
Женька  Жоголь  или  Васька  Кишкеня  с  завернутыми  голенищами,  однощекою
гримасою уважительно выговаривающий священное  слово  "вор"  --  никогда  не
поможет [укреплять тюрьму]: врывать столбы, натягивать  колючку,  вскапывать
предзонник, ремонтировать вахту, чинить освещение  зоны.  В  этом  --  честь
блатаря. Тюрьма создана против его свободы -- и  он  не  может  работать  на
тюрьму! (Впрочем, он не рискует за этот отказ получить 58-ю, а бедному врагу
народа сразу бы  припаяли  контрреволюционный  саботаж.  По  безнаказанности
блатные и смелы, а кого медведь драл, тот и пня боится.)
   Увидеть блатаря с  газетой  --  совершенно  невозможно,  блатными  тв„рдо
установлено, что политика -- щебет, не относящийся к подлинной  жизни.  Книг
блатные тоже не читают, очень редко. Но они любят литературу устную,  и  тот
рассказчик, который после отбоя  им  бесконечно  [тискает  ро'маны],  всегда
будет сыт от их добычи и в поч„те, как все сказочники и певцы у  примитивных
народов. Ро'маны эти --  фантастическое  и  довольно  однообразное  смешение
дешевой бульварщины из великосветской (обязательно  великосветской!)  жизни,
где мелькают титулы виконтов,  графов,  маркизов,  с  собственными  блатными
легендами, самовозвеличением, блатным жаргоном и блатными представлениями  о
роскошной жизни, которой герой всегда в конце добивается: графиня ложится  в
его "койку", курит он  только  "Казбек",  имеет  "луковицу"  (часы),  а  его
"прохоря'" (ботинки) начищены до блеска.
   Николай Погодин получал командировку на Беломорканал и,  вероятно,  проел
там немало казны, -- а ничего в блатных не разглядел, ничего не  понял,  обо
вс„м солгал. Так как в нашей литературе 40 лет ничего  о  лагерях  не  было,
кроме его пьесы (и фильма потом), то приходится тут на не„ отозваться.

   Убогость инженеров-каэров, смотрящих  в  рот  своим  воспитателям  и  так
учащихся жить, даже не  требует  отзыва.  Но  --  о  его  [аристократах],  о
блатных. Погодин умудрился не заметить в них даже той простой черты, что они
[отнимают по праву сильного], а не тайно  воруют  из  кармана.  Он  их  всех
поголовно изобразил мелкими карманными ворами и до надоедания, больше дюжины
раз, обыгрывает это в  пьесе  и  даже  у  него  урки  воруют  друг  у  друга
(совершенный вздор! -- воруют только у фраеров, и вс„ сдается  пахану).  Так
же не понял Погодин (или не  захотел  понять)  подлинных  стимулов  лагерной
работы -- голода, битья, бригадной круговой поруки. Даже не  разобрался  он,
кто в лагере  "товарищ",  а  кто  "гражданин".  Ухватился  же  за  одно:  за
"социальную близость" блатных (это подсказали  ему  в  Управлении  канала  в
Медвежке, а то еще раньше в Москве Горький)  --  и  бросился  он  показывать
[перековку] блатных. И получился пасквиль на блатных, от которого  даже  мне
хочется их защитить.
   Они гораздо умней, чем их изображает Погодин (и  Шейнин),  и  на  дешевую
[перековку] их не купишь, просто потому, что мировоззрение их ближе к жизни,
чем у тюремщиков, цельнее и не содержит никаких элементов  идеализма!  --  а
все заклинания, чтоб голодные люди трудились  и  умирали  в  труде  --  есть
чистый  идеализм.  И  если  в  разговоре  с  гражданином   начальником   или
корреспондентом из Москвы или на дурацком митинге у них слеза  на  глазах  и
голос дрожит -- то это рассчитанная акт„рская игра,  чтобы  получить  льготу
или скидку срока -- а внутри урка смеется  в  этот  момент!  Урки  прекрасно
понимают забавную шутку (а приехавшие столичные писатели -- не понимают). --
Это невозможно, чтобы [сука] Митя  вошел  безоружный  и  без  надзирателя  в
камеру РУРа, -- а местный пахан Костя уполз  бы  от  него  под  нары!  Костя
конечно приготовил нож, а если его нет -- то бросится Митю душить, и один из
них будет м„ртв. Вот тут наоборот -- не шутка, а Погодин лепит пошлую шутку.
-- Ужасающая фальшь с "перевоспитанием" Сони (почему? что заставило е„ взять
тачку?) -- и через не„ Кости?! -- и  переход  двух  воров  в  стрелки?  (это
бытовики могут сделать, но не блатные!). И невозможное для трезвых  циничных
урок соревнование между бригадами (разве только для смеха над  вольняшками).
И самая раздирающе-фальшивая нота: блатные просят дать им  правила  создания
коммуны!
   Нельзя оглупить и оболгать блатных больше! Блатные просят правил! Блатные
прекрасно знают свои правила -- от первого воровства и до  последнего  удара
ножом в шею. И когда можно  бить  лежачего.  И  когда  нападать  пятерым  на
одного. И когда на спящего. И для коммуны [своей] -- у них есть правила  еще
пораньше "Коммунистического манифеста"!
   Их коммуна, а точней -- их мир,  есть  отдельный  мир  в  нашем  мире,  и
суровые законы, которые столетиями там существуют для  крепости  того  мира,
никак не зависят от нашего "фраерского" законодательства и даже  от  съездов
Партии. У них свои законы старшинства, по которым их  паханы  не  избираются
вовсе, но входя в камеру или в зону, уже несут на себе  державную  корону  и
сразу признаны за главного. Эти  паханы  бывают  и  с  сильным  интеллектом,
всегда же  с  ясным  пониманием  блатняцкого  мировоззрения  и  с  довольным
количеством убийств и грабежей за спиной. У блатных свои суды ("прави'лки"),
основанные  на  кодексе  воровской  "чести"  и  традиции.  Приговоры   судов
беспощадны и проводятся  неотклонимо,  даже  если  осужденный  недоступен  и
совсем в другой зоне. (Виды казни необычны: могут по очереди все  прыгать  с
верхних нар на лежащего на полу и так разбить ему грудную клетку.)
   И  что  значит  само  их  слово  "фраерский"?   [фраерский]   значит   --
общечеловеческий,  такой,  как  у  всех  нормальных   людей.   Именно   этот
общечеловеческий мир, [наш] мир, с его моралью, привычками жизни и  взаимным
обращением, наиболее ненавистен блатным, наиболее высмеивается ими, наиболее
противопоставляется своему антисоциальному антиобщественному [кублу].

   Нет,   не   "перевоспитание"   стало   ломать   хребет   блатному    миру
("перевоспитание" только помогало им поскорей вернуться к новым грабежам), а
когда в 50-х годах, махнув рукой на классовую теорию и социальную  близость,
Сталин велел совать блатных в изоляторы, в  одиночные  отсадочные  камеры  и
даже строить для них новые тюрьмы ([крытки] -- назвали их воры).
   В этих крытках или закрытках воры быстро никли, хирели и доходили. Потому
что паразит не может жить в одиночестве. Он  должен  жить  [на  ком-нибудь],
обвиваясь.


   1. В последовательной борьбе против отдельности человека сперва отняли  у
него одного друга -- лошадь, взамен обещая трактор. (Как будто лошадь -- это
только тяга плуга, не живой твой друг в беде и  в  радости,  не  член  твоей
семьи, не часть твоей души!)  Вскоре  же  и  неотступно  стали  преследовать
второго друга -- собаку. Их брали на уч„т,  свозили  на  живод„рню,  а  чаще
особыми командами от местных советов застреливали каждую встречную. И на  то
были не санитарные и  не  скупостные  экономические  соображения,  основание
глубже: ведь собака не слушает  радио,  не  читает  газет,  это  как  бы  не
контролируемый государственный гражданин, и физически сильный, но сила  ид„т
не для государства, а для защиты хозяина  как  [[личности]],  независимо  от
того, какое состоится о н„м постановление в местном совете и с каким ордером
к нему придут ночью.  В  Болгарии  в  1960  году  было  не  шутя  предложено
гражданам  [[вместо]]  собак  выкармливать...  свиней!   Свинья   не   имеет
принципов, она растит сво„ мясо для каждого, у кого есть нож.
   Впрочем   гонение   против   собак   никогда   не   распространялось   на
государственно-полезных оперативных и охранных овчарок.

   2. Как прокурор Голушко, "Известия" 27.2.64.

   3. "Известия" 11.12.59 и апреля 60 г.

   4. "Известия" 30.1.60.

   5. [[Завязать]] (воровское) -- с согласия воровского мира порвать с  ним,
уйти во фраерскую жизнь.

   6. 29.11.62.

   7. Привычку  жить  за  сч„т  чужого  [[кубажа]]  вор  сохраняет  и  после
освобождения, хотя на первый взгляд  это  и  противоречит  его  врастанию  в
социализм. В 1951 году на Ой-Мяконе (Усть-Нера) освободился вор  Крохал„в  и
поступил забойщиком на ту же шахту. Он и молотка в руки не брал,  горный  же
мастер начислял  ему  рекордную  выработку  за  сч„т  заключ„нных.  Крохал„в
получал в месяц 8-9 тысяч, на тысячу приносил  заключ„нным  [[пожрать]],  те
были и этому очень рады и молчали. Бригадир заключ„нный Милючихин попробовал
в 1953 году этот порядок сломать. Вольные воры его порезали, его же обвинили
в грабеже, он был судим и обновил свои 20 лет.
   Это примечание да не будет понято в поправку марксистского положения, что
люмпен -- не собственник. Конечно, не собственник! На свои 8 тысяч  Крохал„в
же не строил особняка: он их проигрывал в карты, пропивал и тратил на баб.

   8. Люди образованного круга, но кто сам не встречался с блатными на узкой
тропке, возражают против такой беспощадной оценки воровского мира: не тайная
ли любовь к собственности движет теми, кого воры так раздражают? Я настаиваю
на сво„м выражении: вурдалаки,  сосущие  тво„  сердце.  Они  оскверняют  вс„
кряду, что для нас -- естественный круг человечности. -- Но неужели это  так
безнадежно? Ведь не прирожденные же это свойства  воров!  А  где  --  добрые
стороны  их  души?  --  Не  знаю.  Вероятно,   убиты,   угнетены   воровским
[[законом]], по которому мы, все остальные -- не люди. Мы уже писали выше  о
пороге  злодейства.  Очевидно,  пропитавшись  воровским   законом,   блатной
необратимо переходит некий нравственный порог. Еще  возражают:  да  ведь  вы
видели только ворячью мелкоту. Главные-то подлинные воры, головка воровского
мира, все расстреляны в 37 году. Действительно, воров 20-х годов я не видел.
Но не хватает у меня воображения представить их нравственными личностями.

   9. Ширмач -- карманщик.


   Глава 17. Малолетки

   Много оскалов у Архипелага, много харь. Ни с какой стороны,  подъезжая  к
нему, не залюбуешься. Но может быть мерзее всего он с той пасти,  с  которой
заглатывает [малолеток].
   Малолетки -- это совсем не те беспризорники в серых  лохмотьях,  снующие,
ворующие и греющиеся у котлов, без которых представить себе нельзя городскую
жизнь 20-х годов. В колонии несовершеннолетних преступников (при Наркомпросе
такая была уже в 1920 году; интересно бы узнать, как  с  несовершеннолетними
преступниками обстояло до  революции),  в  труддома  для  несовершеннолетних
(существовали с 1921 по 1930, имели решетки, запоры  и  надзор,  так  что  в
истрепанной буржуазной терминологии их можно было бы назвать и тюрьмами),  а
еще в "трудкоммуны ОГПУ" с 1924 года -- беспризорников брали с улиц,  не  от
семей. Их осиротила гражданская война,  голод  е„,  неустройство,  расстрелы
родителей, гибель их на фронтах,  и  тогда  юстиция  действительно  пыталась
вернуть этих детей в общую жизнь, оторвав от воровского уличного обучения. В
трудкоммунах  начато  было  обучение  фабрично-заводское,  по  условиям  тех
безработных лет это было льготное устройство, и многие парни учились охотно.
С 1930 года в системе Наркомюста были созданы школы ФЗУ особого типа --  для
несовершеннолетних, отбывающих срок. Юные преступники должны  были  работать
от 4 до 6 часов в день, получать за это зарплату  по  всесоюзному  КЗОТу,  а
остальное время дня учиться и веселиться. Может быть на этом пути дело бы  и
наладилось.
   А откуда взялись юные преступники? От статьи 12 Уголовного  Кодекса  1926
года, разрешавшей за кражу,  насилие,  увечья  и  убийства  судить  детей  с
ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЕГО возраста (58-я статья при этом тоже  подразумевалась),  но
судить умеренно, не "на всю катушку", как  взрослых.  Это  уже  была  первая
лазейка на Архипелаг для будущих малолеток -- но еще не ворота.
   Не пропустим такой интересной цифры: в 1927 г. заключ„нных в возрасте  от
16 (а уж более молодых и не считают) до 24 лет было 48% от всех заключ„нных.
*(1) Это так можно понять: что почти [половину] всего Архипелага в 1927 году
составляла молодежь, которую Октябрьская революция  застала  в  возрасте  от
[шести] до [четырнадцати] лет. Эти-то мальчики и девочки  через  десять  лет
победившей революции  оказались  в  тюрьме,  да  еще  составив  половину  е„
населения! Это плохо согласуется с  борьбой  против  пережитков  буржуазного
сознания, доставшихся нам от старого общества,  но  цифры  есть  цифры.  Они
показывают, что Архипелаг никогда не был беден юностью.
   Но [насколько] быть ему юным -- решилось в 1935-м году.  В  том  году  на
податливой глине Истории еще раз вмял и отпечатал свой палец Великий Злодей.
Среди таких своих деяний,  как  разгром  Ленинграда  и  разгром  собственной
партии, он не упустил вспомнить о детях -- о детях, которых  он  так  любил,
Лучшим Другом которых был и потому с  ними  фотографировался.  Не  видя  как
иначе обуздать этих злокозненных озорников, этих кухаркиных детей, вс„  гуще
роящихся  в  стране,  вс„  наглей  нарушающих  социалистическую  законность,
испомыслил он за благо: этих детей с двенадцатилетнего возраста (уже  и  его
любимая дочь подходила к тому рубежу, и он осязаемо мог видеть этот возраст)
судить НА ВСЮ КАТУШКУ кодекса! То есть, "с применением всех  мер  наказания"
пояснил Указ ЦИК и СНК от 7.4.35. (То есть, и расстрела тоже.)
   Неграмотные, мы мало вникали тогда в Указы. Мы  вс„  больше  смотрели  на
портреты Сталина с черноволосой девочкой на руках... Тем  меньше  читали  их
сами двенадцатилетние ребятишки. А Указы  шли  своей  чередой.  10.12.40  --
судить с 12-летнего возраста так же и за  "подкладывание  на  рельсы  разных
предметов" (ну, тренировка молодых диверсантов).  Указ  31.5.41  --  за  все
остальные виды преступлений, не вошедшие в статью 12 -- судить с 14 лет!
   А тут небольшая помеха:  началась  Отечественная  война.  Но  Закон  есть
Закон! И 7 июля 1941 года -- через четыре дня после панической речи Сталина,
в дни, когда немецкие танки рвались  к  Ленинграду,  Смоленску  и  Киеву  --
состоялся еще один Указ Президиума Верховного Совета, трудно сказать чем для
нас  сейчас   более   интересный:   бестрепетным   ли   своим   академизмом,
показывающим, какие важные вопросы решала власть  в  те  пылающие  дни,  или
самим содержанием. Дело в том, что прокурор  СССР  (Вышинский?)  пожаловался
Верховному Совету на Верховный суд (а значит,  и  Милостивец  с  этим  делом
знакомился): что неправильно применяется судами Указ 35-го года:  детишек-то
судят только тогда, когда они совершили преступление  [умышленно].  Но  ведь
это же недопустимая мягкотелость! И вот в огне войны  разъясняет  Президиум:
такое   истолкование   не   соответствует   тексту   закона,   оно    вводит
непредусмотренные  законом  ограничения!..  И  в   согласии   с   прокурором
поясняется ВерхСуду: судить детей с применением всех мер наказания (то есть,
"на всю катушку") так же и в тех случаях, когда они совершат преступления не
умышленно, а по [неосторожности!]
   Вот это  так!  Может  быть  и  во  всей  мировой  истории  никто  еще  не
приблизился к такому  коренному  решению  детского  вопроса!  С  12  лет  за
неосторожность -- и вплоть до расстрела! *(2) Вот только когда были  закрыты
все норы для  жадных  мышей!  Вот  только  когда  были  обережены  колхозные
колоски! Теперь-то должна была пополняться и пополняться житница, расцветать
жизнь, а порочные от рождения дети становиться на долгую стезю исправления.
   И не дрогнул никто из партийных прокуроров, имевших таких же детей своих!
-- они незатрудненно ставили визы на арест. И не дрогнул никто из  партийных
судей! -- они со светлыми очами приговаривали детишек к трем, пяти, восьми и
десяти годам общих лагерей!
   И за стрижку колосьев этим крохам не давали меньше 8 лет!
   И за карман картошки -- один карман картошки в детских брючках!  --  тоже
восемь!
   Огурцы не так ценились. За десяток  огурцов  с  колхозного  огорода  Саша
Блохин получил 5 лет.
   А голодная 14-летняя девочка Лида в Чингирлаусском райцентре Кустанайской
области пошла вдоль улицы собирать  вместе  с  пылью  узкую  струйку  зерна,
просыпавшегося с грузовика (и вс„ равно обреч„нную пропасть). Так е„ осудили
только на [три] года по тому смягчающему обстоятельству, что  она  расхищала
социалистическую собственность не прямо с поля и не из амбара. А  может  то'
еще смягчило судей, что в этом (1948) году было-таки  разъяснение  ВерхСуда:
за хищения с характером детского озорства (мелкая кража яблок в саду) --  не
судить. По аналогии суд и вывел, что можно чуток помягче. (А мы выведем  для
себя, что с 1935 по 1948 за яблоки -- судили.)
   И очень многих судили за побег из ФЗО. Правда только  6  месяцев  за  это
давали. (В лагере их называли в шутку [смертниками]. Но шутка  не  шутка,  а
вот из дальневосточного лагеря картинка со "смертниками": им  поручен  вывоз
дерьма из уборной. Телега с двумя огромными кол„сами, на ней огромная бочка,
полная зловонной жижи. "Смертники" впрягаются по много в оглобли и с боков и
сзади толкают (на них хлюпает при качаниях бочки), а  краснорожие  [суки]  в
шевиотовых костюмах хохочут и палкой погоняют ребятишек. --  На  корабельном
же  этапе  на  Сахалин  из  Владивостока  (1949)  суки  под   угрозой   ножа
[использовали] этих ребятишек. -- Так что  и  шести  месяцев  бывает  иногда
довольно.)
   И вот когда двенадцатилетние переступали пороги тюремных взрослых  камер,
уравненные со взрослыми как полноправные  граждане,  уравненные  в  дичайших
сроках, почти равных их всей  несознательной  жизни,  уравненные  в  хлебной
пайке, в миске баланды, в  месте  на  нарах,  --  вот  тогда  старый  термин
коммунистического перевоспитания  "несовершеннолетние"  как-то  обесценился,
оплыл в контурах, стал неясен -- и сам ГУЛаг родил звонкое  нахальное  слово
[малолетка!] и с гордым и горьким выражением сами о себе стали повторять его
эти горькие граждане -- еще не граждане страны, но уже граждане Архипелага.
   Так рано и так странно началось их совершеннолетие -- с  переступа  через
тюремный порог!
   На двенадцати- и четырнадцатилетние головки обрушился уклад, которого  не
выдерживали устоявшиеся мужественные люди. Но  молодые  по  законам  молодой
жизни  не  должны  были  этим  укладом   расплющиться,   а   --   врасти   и
приспособиться. Как в раннем  возрасте  без  затруднения  усваиваются  новые
языки, но