подсудимых).
   Гневается и диву да„тся Крыленко -- что' за людишки пролезли в  трибунал?
(Недоумеваем и мы: из кого ж состоят рабоче-крестьянские  трибуналы?  почему
пролетариат поручил разить своих врагов именно такой публике?)
   А уж адвокат Грин, "свой человек" в следственной комиссии,  который  кого
угодно может освободить -- это  "типичный  представитель  той  разновидности
человеческой породы,  которую  Маркс  назвал  [пиявками]  капиталистического
строя" и куда входят кроме всех адвокатов еще все жандармы, священники  и...
нотариусы... *(35)
   Кажется, не пожалел сил Крыленко, требуя беспощадного жестокого приговора
без внимания к "индивидуальным оттенкам  вины",  --  но  какая-то  вязкость,
какое-то оцепенение охватило вечно-бодрый  трибунал,  и  еле  промямлил  он:
следователям по шести месяцев тюрьмы, а с адвоката -- денежный штраф.  (Лишь
пользуясь правом ВЦИК  "казнить  неограниченно",  Крыленко  добился  там,  в
Метрополе, чтобы следователям врезали по 10 лет, а пьявке-адвокату  --  5  с
полной конфискацией. Крыленко прогремел бдительностью и чуть-чуть не получил
своего [Трибуна].)
   Мы созна„м, что как среди революционных масс тогда,  так  и  среди  наших
читателей сегодня этот  несчастный  процесс  не  мог  не  подорвать  веры  в
святость  трибунала.  И  с  тем  большей  робостью  переходим  к  следующему
процессу, касательно к учреждению, еще более возвышенному.
   в) [Дело Косырева.] (15 февраля 1919 г.)  Ф.  М.  Косырев  и  дружки  его
Либерт, Роттенберг и Соловь„в прежде служили в комиссии снабжения Восточного
фронта (еще против войск Учредительного Собрания, до Колчака).  Установлено,
что там они находили способы получать  зараз  от  70  тысяч  до  1  миллиона
рублей, разъезжали на рысаках, кутили с  с„страми  милосердия.  Их  Комиссия
приобрела себе дом, автомобиль, их артельщик кутил в "Яре". (Мы не  привыкли
представлять таким 1918 год, но так свидетельствует ревтрибунал.)
   Впрочем, не в этом состоит [дело]: никого из них за  Восточный  фронт  не
судили и даже вс„ простили. Но диво! -- едва  лишь  была  расформирована  их
комиссия по снабжению, как все четверо с добавлением еще Назаренко,  бывшего
сибирского бродяги, дружка Косырева по уголовной  каторге,  были  приглашены
составить... Контрольно-Ревизионную Коллегию ВЧК!
   Вот  что  это  была  за  Коллегия:  она   [имела   полномочия   проверять
закономерность действий всех остальных органов ВЧК], кроме только Президиума
ВЧК!!! *(36) Немаловато! -- вторая власть  в  ВЧК  после  Президиума!  --  в
следующем ряду за Дзержинским-Урицким-Петерсом-Лацисом-Менжинским-Ягодой!
   Образ жизни сотоварищей  при  этом  остался  прежний,  они  нисколько  не
возгордились, не занеслись: с каким-то Максимычем,  Л„нькой,  Рафаильским  и
Мариупольским,  "не   имеющими   никакого   отношения   к   коммунистической
организации", они на  частных  квартирах  и  в  гостинице  Савой  устраивают
"роскошную обстановку... там царят карты (в банке по тысяче рублей), выпивка
и дамы". Косырев же  обзаводится  богатой  обстановкой  (70  тысяч),  да  не
брезгует тащить из ВЧК столовые серебряные ложки, серебряные чашки (а в  ВЧК
они откуда?..), да даже  и  просто  стаканы.  "Вот  куда,  а  не  в  идейную
сторону...  направляется  его  внимание,  вот  что  берет  он  для  себя  от
революционного движения".  (Отрекаясь  теперь  от  полученных  взяток,  этот
ведущий чекист не смаргивает солгать, что у него... лежит  200  тыс.  рублей
наследства  в  Чикагском  банке!..  Такую  ситуацию  он,   видимо,   реально
представляет наряду с мировой революцией!)
   Как же правильно использовать  свое  надчеловеческое  право  кого  угодно
арестовать и кого угодно освободить? Очевидно, надо  намечать  ту  рыбку,  у
которой икра золотая, а такой в 1918 г. было немало в сетях. (Ведь революцию
делали слишком впопыхах,  всего  не  доглядели,  и  сколько  же  драгоценных
камней,  ожерелий,  браслетов,  колец,  серег  успели  попрятать  буржуазные
дамочки.) А  потом  искать  контакты  с  родственниками  арестованных  через
кого-то подставного.
   Такие фигуры тоже проходят  перед  нами  на  процессе.  Вот  22-х  летняя
Успенская, она окончила петербургскую гимназию, а на высшие курсы не попала,
тут --  власть  Советов,  и  весной  18-го  года  Успенская  явилась  в  ВЧК
предложить свои  услуги  в  качестве  осведомительницы.  По  наружности  она
подходила, е„ взяли.
   Само стукачество (тогда -- сексотство)  Крыленко  комментирует  так,  что
[для себя] "[Мы] в этом ничего зазорного не видим, мы  [это]  считаем  своим
долгом;... не самый факт работы позорит; раз человек призна„т что эта работа
необходима в  интересах  революции  --  он  должен  идти."  *(37)  Но,  увы,
Успенская, оказывается, не имеет политического кредо! -- вот что ужасно. Она
так и отвечает: "я согласилась, чтобы мне платили определенные проценты"  по
раскрытым делам и еще "пополам делиться" с кем-то,  кого  Трибунал  обходит,
велит не называть. Своими словами  Крыленко  так  выражает:  "Успенская  "не
проходила по личному  составу  ВЧК  и  работала  [поштучно]."  *(38)  Ну  да
впрочем, по-человечески е„ понимая, объясняет нам обвинитель:  она  привыкла
не считать денег, что' такое ей несчастные 500 рублей зарплаты в ВСНХ, когда
одно  вымогательство  (посодействовать  купцу,  чтоб  сняли  пломбы  с   его
магазина) да„т ей пять тысяч  рублей,  другое  --  с  Мещерской-Гревс,  жены
арестованного -- 17 тысяч. Впрочем,  Успенская  недолго  оставалась  простой
сексоткой, с помощью крупных чекистов она через несколько месяцев  была  уже
коммунисткой и следователем.
   Однако, никак мы  не  доберемся  до  сути  [дела].  Этой  Мещерской-Гревс
Успенская  устроила  свидание  на  частной  квартире  с   неким   Годелюком,
закадычным  другом  Косырева,  чтобы  договориться  о   цене   выкупа   мужа
(потребовала  с  не„...  600  тысяч  рублей!)  Но   к   несчастью   каким-то
необъясненным на суде путем это тайное свидание  стало  известно  опять-таки
присяжному  поверенному  Якулову  --  тому  самому,  который   уже   завалил
следователей-взяточников и, видимо, имел классовую ненависть ко всей системе
пролетарского  судо-  и  бессудо-производства.  Якулов  донес  в  московский
ревтрибунал, *(39) а председатель трибунала (помня ли  гнев  СНК  по  поводу
следователей?) тоже совершил классовую ошибку:  вместо  того,  чтобы  просто
предупредить товарища Дзержинского и вс„ уладить по-семейному, -- посадил за
занавеску стенографистку. Итак, застенографированы были все ссылки  Годелюка
на Косырева, на Соловь„ва, на других комиссаров, все его рассказы,  [кто]  в
ВЧК сколько тысяч [бер„т], и под стенограмму же  получил  Годелюк  12  тысяч
авансу, а Мещерский  выдал  пропуска  для  прохода  в  ВЧК,  уже  выписанные
Контрольно-Ревизионной Комиссией, Либертом и Роттенбергом (там, в  ЧК,  торг
должен был  состояться).  И  тут  --  был  накрыт!  И  в  растерянности  дал
показания! (А Мещерская успела побывать и в Контрольно-Ревизионной Комиссии,
и уже затребовано туда [для проверки] дело е„ мужа.)
   Но позвольте! Но ведь такое разоблачение пятнает небесные одежды ЧК! Да в
уме ли этот председатель московского ревтрибунала?  Да  своим  ли  делом  он
занимается?
   А таков был, оказывается, [[момент]] -- момент, вовсе скрытый  от  нас  в
складках нашей величественной Истории! Оказывается,  первый  год  работы  ЧК
произвел несколько отталкивающее впечатление даже  на  партию  пролетариата,
еще к тому не привыкшую. Всего только первый год, первый шаг  славного  пути
был пройден ВЧК, а уже, как не совсем внятно пишет  Крыленко,  возник  "спор
между судом  и  его  функциями  --  и  внесудебными  функциями  ЧК...  спор,
разделявший в то время  партию  и  рабочие  районы  на  два  лагеря".  *(40)
Потому-то дело Косырева и могло возникнуть (а до той поры всем  сходило),  и
могло подняться даже до всегосударственного уровня.
   Надо было спасать ВЧК! Спасать ВЧК! Соловьев  просит  Трибунал  допустить
его в Таганскую тюрьму к  посаженному  (увы,  не  на  Лубянку)  Годелюку  --
[побеседовать]. Трибунал отказывает. Тогда  Соловьев  [проникает  в  камеру]
Годелюка и безо всякого трибунала. И вот  совпадение:  как-раз  тут  Годелюк
тяжело заболевает,  да.  ("Едва  ли  можно  говорить  о  наличии  злой  воли
Соловьева", -- расшаркивается Крыленко.)  И,  чувствуя  приближение  смерти,
Годелюк потряс„нно раскаивается, что мог оболгать  ЧК,  и  просит  бумагу  и
пишет письменное отречение: вс„ неправда, в ч„м он оболгал Косырева и других
комиссаров ЧК,  и  что  было  застенографировано  через  занавеску  --  тоже
неправда! *(41)
   "А кто пропуска  ему  выписал?"  --  настаивает  Крыленко,  пропуска  для
Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвинитель  "не  хочет  говорить,  что
Соловь„в к этому делу причастен, потому что... нет достаточных  данных",  но
предполагает он, что "оставшиеся на свободе  граждане  с  рыльцем  в  пушку"
могли послать Соловь„ва в Таганку.
   Тут бы в самый раз допросить Либерта и Роттенберга и вызваны они!  --  но
не явились! Вот так просто, не явились, уклонились. Так позвольте, Мещерскую
же  допросить!  Представьте,  и  эта  затруханная  аристократка  тоже  имела
смелость не явиться в Ревтрибунал! И нет сил е„ принудить! А Годелюк отр„кся
-- и умирает. А Косырев ничего не призна„т! И Соловь„в ни в ч„м не  виноват!
И допрашиваеть некого...
   Зато какие свидетели по собственной доброй воле приехали в  Трибунал!  --
зам. пред. ВЧК товарищ Петерс  --  и  даже  сам  Феликс  Эдмундович  прибыл,
встревоженный. Его  продолговатое  сожигающее  лицо  подвижника  обращено  к
замершему трибуналу, и он проникновенно свидетельствует в защиту ни в ч„м не
виновного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных  и  деловых
качеств. Показания эти, увы, не приведены нам,  но  Крыленко  так  переда„т:
"Соловьев и Дзержинский расписывали прекрасные качества Косырева" *(42) (Ах,
неосторожный прапорщик! -- через 20  лет  припомнят  тебе  на  Лубянке  этот
процесс!) Легко догадаться, что' мог говорить Дзержинский:  что  Косырев  --
железный чекист, беспощадный к врагам; что он -- хороший [товарищ].  Горячее
сердце, холодная голова, чистые руки.
   И из хлама клеветы восстает перед нами бронзовый рыцарь Косырев. К тому ж
и биография  его  выявляет  недюжинную  волю.  До  революции  он  был  судим
несколько раз -- и вс„ больше за убийство: за то, что (г. Кострома) обманным
образом  с  целью  грабежа  проник  к  старушке  Смирновой  и   [удушил   е„
собственными руками]. Потом -- за покушение на убийство  своего  отца  и  за
убийство сотоварища с  целью  воспользоваться  его  паспортом.  В  остальных
случаях Косырев судился за мошеничество, а  в  общем  много  лет  провел  на
каторге (понятно  его  стремление  к  роскошной  жизни!)  и  только  царские
амнистии его выручали.
   Тут строгие справедливые голоса крупнейших чекистов прервали  обвинителя,
указали ему, что все те предыдущие суды были помещичье-буржуазные и не могут
быть приняты во внимание нашим новым  обществом.  Но  что  это?  Зарвавшийся
прапорщик  с  обвинительной  кафедры  Ревтрибунала  отколол  в  ответ  такую
идейно-порочную тираду, что даже негармонично  нам  приводить  е„  здесь,  в
стройном изложении трибунальских процессов:
   "Если в старом царском  суде  было  что-нибудь  хорошее,  чему  мы  могли
доверять, так это только суд присяжных... К  решению  присяжных  можно  было
всегда относиться с доверием, и там наблюдался минимум судебных ошибок".
   Тем более обидно слышать подобное от товарища Крыленки, что за три месяца
перед  тем  на  процессе  провокатора  Р.  Малиновского,  бывшего   любимцем
партийного руководства, несмотря на четыре уголовных  судимости  в  прошлом,
кооптированного в ЦК и назначенного в Думу,  Обвинительная  Власть  занимала
классово-безупречную позицию:
   "В наших  глазах  каждое  преступление  есть  продукт  данной  социальной
системы, и в этом смысле уголовная судимость по  законам  капиталистического
общества и царского времени не является в наших глазах тем  фактом,  который
кладет раз навсегда несмываемое пятно... Мы знаем [много примеров], когда [в
наших рядах] находились лица, [имевшие в  прошлом  подобные  факты],  но  мы
[никогда] не делали отсюда вывода, что необходимо изъять такого человека  из
нашей среды. [Человек, который знает наши принципы], не может опасаться, что
наличие судимости в прошлом угрожает поставить вне  рядов  революционеров...
*(43)
   Вот как  умел  партийно  говорить  т.  Крыленко!  А  тут,  благодаря  его
порочному рассуждению, затемнялся образ  рыцаря  Косырева.  И  создалась  на
трибунале такая обстановка, что товарищ Дзержинский вынужден был сказать: "У
меня на секунду (ну, на секунду только! -- А. С.) возникла мысль, не  падает
ли гражданин Косырев жертвой политических  страстей,  которые  [в  последнее
время разгорелись вокруг Чрезвычайной Комиссии?]" *(44)
   Спохватился Крыленко: "Я не хочу и  никогда  не  хотел,  чтобы  настоящий
процесс стал процессом не Косырева и Успенской, а процессом над ЧК. Этого  я
не только [не могу] хотеть, я должен всеми силами бороться против этого!" --
"Во главе Чрезвычайной  Комиссии  были  поставлены  наиболее  ответственные,
наиболее честные и выдержанные товарищи, которые брали на себя тяжелый  долг
разить, [хотя бы с риском совершить  ошибку]...  За  это  Революция  обязана
сказать свое спасибо... Я подчеркиваю эту сторону  для  того,  чтобы  мне...
никто не мог потом сказать: "он оказался орудием политической измены". *(45)
(Скажут!..)
   Вот по какому лезвию ходил верховный обвинитель! Но, видно, были  у  него
какие-то  контакты,  еще  из  подпольных  времен,  откуда  он  узнавал,  как
повернется завтра. Это  заметно  по  нескольким  процессам,  и  здесь  тоже.
Какие-то были веяния в начале 1919 года, что --  [[хватит]]!  пора  обуздать
ВЧК! Да был тот момент и "прекрасно выражен  в  статье  Бухарина,  когда  он
говорит, что на место [законной революционности] должна стать [революционная
законность]." *(46)
   Диалектика,  куда  ни  ткни!  И  вырывается  у   Крыленки:   "Ревтрибунал
призывается стать на смену чрезвычайным комиссиям" (НА СМЕНУ??..) Он впрочем
"должен быть... не менее страшным в смысле осуществления системы устрашения,
террора и угрозы, чем была Чрезвычайная Комиссия".
   [[Была]]?.. Да он е„ уже похоронил?!.. Позвольте, вы -- на смену, а  куда
же чекистам? Грозные дни! Поспешишь и свидетелем в длинной до пят шинели.
   Но, может быть, ложные у вас источники, товарищ Крыленко?
   Да, затмилось небо над Лубянкой в те дни. И  могла  бы  иначе  пойти  эта
книга. Но так я предполагаю, что съездил железный Феликс к Владимиру Ильичу,
потолковал, объяснил. И -- разотмилось. Хотя через два дня, 17 февраля  1919
г., особым постановлением ВЦИК и была ЧК лишена е„  судебных  прав,  --  "но
[[не надолго]]"! *(47)
   А наше однодневное разбирательство еще тем осложнилось, что отвратительно
вела себя негодница Успенская. Даже  со  скамьи  подсудимых  она  "забросала
грязью" еще других видных чекистов, не затронутых процессом, и  даже  самого
товарища Петерса! (Оказывается, она использовала  его  чистое  имя  в  своих
шантажных операциях; она уже запросто сиживала у Петерса в кабинете при  его
разговорах с другими разведчиками.) Теперь она намекает на  какое-то  темное
дореволюционное прошлое т. Петерса в Риге. Вот какая змея выросла из не„  за
8 месяцев, несмотря на то, что  эти  восемь  месяцев  она  находилась  среди
чекистов! Что делать с  такой?  Тут  Крыленко  вполне  сомкнулся  с  мнением
чекистов: "пока не установится прочный строй, а  до  этого  еще  далеко  (??
разве?).. в интересах защиты Революции... -- нет и не  может  быть  никакого
другого приговора  для  гражданки  Успенской,  кроме  [уничтожения]  е„.  Не
расстрела, так и  сказал:  уничтожения!  да  ведь  девчонка-то  молоденькая,
гражданин Крыленко! Ну, дайте  ей  десятку,  ну  --  четвертную,  к  тому-то
времени строй уже будет прочный? Увы: "Другого ответа нет и не может быть  в
интересах общества и Революции -- и иначе нельзя  ставить  вопроса.  Никакое
изолирование [в данном случае] не принесет плодов!"
   Вот насолила... Значит, знает много...
   А Косыревым пришлось пожертвовать тоже. Расстреляли. Будут другие целе'й.
   И неужели когда-нибудь мы будем  читать  старые  лубянские  архивы?  Нет,
сожгут. Уже сожгли.

   Как видит читатель, это был процесс малозначный, на н„м можно было  и  не
задерживаться. А вот
   г) [Дело "церковников"] (11-16 января 1920 г.) займет по мнению  Крыленки
"соответствуующее место в анналах русской революции". Прямо-таки в  анналах.
То-то Косырева за один день свернули, а этих мыкали пять дней.
   Вот основные подсудимые: А. Д. Самарин (известное в России  лицо,  бывший
обер-прокурор Синода, старатель освобождения церкви от царской власти,  враг
Распутина и вышиблен им с поста; *(48) Кузнецов, профессор церковного  права
Московского университета; московские  протоиереи  Успенский  и  Цветков.  (О
Цветкове сам же обвинитель: "крупный общественный деятель, быть может лучший
из тех, кого могло дать духовенство, филантроп").
   А вот их вина: они создали "Московский Совет  Объединенных  Приходов",  а
тот  создал  (из  верующих  сорока-восьмидесяти  лет)  добровольную   охрану
патриарха (конечно, безоружную), учредив в его подворье постоянные дневные и
ночные дежурства с такой задачей: при  опасности  патриарху  от  властей  --
собирать  народ  набатом  и  по  телефону,  и  всей  толпой  потом  идти  за
патриархом, куда его  повезут,  и  [[просить]]  (вот  она,  контрреволюция!)
Совнарком отпустить патриарха!
   Какая древнерусская, святорусская затея! -- по набату собраться и  валить
толпой с челобитьем!..
   Удивляется  обвинитель:  а  какая  опасность  грозит   патриарху?   зачем
придумано его защищать?
   Ну, в самом деле: только того, что уже два года, как ЧК ведет внесудебную
расправу  с  неугодными;  только  того,  что  незадолго  в   Киеве   четверо
красноармейцев убили митрополита; только того, что уже  на  патриарха  "дело
закончено, остается пересылать его в Ревтрибунал", и  "Только  из  бережного
отношения к широким рабоче-крестьянским массам, еще находящимся под влиянием
клерикальной пропаганды, мы оставляем этих наших классовых  врагов  [пока  в
покое]" *(49) -- и какая же тревога православным о патриархе? Все  два  года
не молчал патриарх Тихон -- слал послания народным комиссарам, и священству,
и пастве; его послания (вот где первый Самиздат!)  не  взятые  типографиями,
печатались на машинках; обличал уничтожение невинных, разорение страны --  и
какое ж теперь беспокойство за жизнь патриарха?
   А вот вторая вина подсудимых. По всей  стране  идет  опись  и  реквизиция
церковного имущества (это уже -- сверх закрытия  монастырей,  сверх  отнятых
земель и угодий, это уже о блюдах, чашах и паникадилах  речь)  --  Совет  же
приходов распространял воззвание к мирянам:  сопротивляться  и  реквизициям,
бья в набат. (Да ведь естественно! Да ведь и от  татар  защищали  храмы  так
же!)
   И третья вина: наглая непрерывная [подача заявлений] в СНК  о  глумлениях
местных работников над церковью, о грубых кощунствах и нарушениях  закона  о
свободе совести. Заявления же эти,  хоть  и  не  удовлетворенные  (показания
Бонч-Бруевича,  управделами  СНК),   приводили   к   дискредитации   местных
работников.
   Обозрев теперь все вины подсудимых,  что'  и  можно  потребовать  за  эти
ужасные преступления? Не подскажет ли и читателю революционная  совесть?  Да
ТОЛЬКО РАССТРЕЛ! Как Крыленко и потребовал (для Самарина и Кузнецова).
   Но пока возились с проклятой законностью, да выслушивали слишком  длинные
речи слишком многочисленных  буржуазных  адвокатов  (не  приводимые  нам  по
техническим соображениям), стало известно, что... отменена  смертная  казнь!
Вот тебе раз! Не может быть, как так? Оказывается, Дзержинс