ак  ждало
покорно, пока придет ему черед арестоваться по-настоящему.
   А еще же была вера в этот передовой строй, который  не  может,  не  будет
нуждаться в ссылке! Вера в амнистию, особенно к блистательной 10-й годовщине
Октября!..
   И амнистия пришла, амнистия -- ударила. Четверть срока (из тр„х лет --  9
месяцев) стали сбрасывать ссыльным, и то не всем. Но так  как  раскладывался
Большой Пасьянс, и за тремя годами ссылки дальше шли три года политизолятора
и потом снова три года ссылки -- это ускорение на  9  месяцев  нисколько  не
украшало жизни.
   А там приходила пора и следующего суда.  Анархист  Дмитрий  Венедиктов  к
концу трехлетней тобольской ссылки  (1937  г.)  был  взят  по  категоричному
точному обвинению: "распространение слухов о займах" (какие  же  могут  быть
[[слухи]]  о  займах,   наступающих   кажегод   с   неизбежностью   майского
расцвета?!..) "и недовольство советской властью" (ведь ссыльный должен  быть
доволен своей участью!). И что  ж  дальше  за  такие  гнусные  преступления?
Расстрел в 72 часа и не подлежит обжалованию! (Его  оставшаяся  дочь  Галина
уже мелькнула на страницах этой книги.)
   Такова была ссылка первых лет заво„ванной свободы и  таков  путь  полного
освобождения от не„.
   Ссылка была -- предварительным овечьим загоном всех назначенных  к  ножу.
Ссыльные первых советских десятилетий были не жители, а ожидатели --  вызова
[[туда]].
   (Были умные люди -- из [бывших], да и простых крестьян, еще в  20-е  годы
понявшие вс„ предлежащее. И окончив первую трехлетнюю ссылку, они на  всякий
случай там же, например, в Архангельске,  оставались.  Иногда  это  помогало
больше не попасть под гребешок.)
   Вот как для нас обернулась мирная шушенская ссылка, да  и  туруханская  с
какао.
   Вот чем была у нас догружена овидиева тоска.


   1. Все эти данные взяты из тома ХVI ("Западная Сибирь")  известной  книги
"Россия" Семенова-Тян-Шанского. Не только сам знаменитый географ, но  и  его
братья были настойчивыми самоотверженными либеральными деятелями, они  много
способствовали прояснению идеи свободы в нашей стране. В революцию вся семья
их разгромлена, один брат расстрелян в их уютном имении на р.  Ранове,  само
оно сожжено, вырублен большой сад, аллеи лип и тополей.

   2. П. Ф. Якубович "В мире отверженных".

   3. Тан-Богораз, В. И. Иохельсон, Л. Я. Штернберг.

   4. По юридической своей простоте, а верней в духе своего  времени,  Чехов
не запасся для Сахалина никакой командировкой,  никакой  служебной  бумагой.
Тем не менее он был допущен к придуманной им  переписи  ссыльно-каторжных  и
даже к тюремным документам! (Примерьте это к нам! Поезжайте проверить гнездо
лагерей без направления от НКВД!). Только с политическими встретиться ему не
дали.

   5. Феликс Кон -- "За пятьдесят лет". -- том 2. На поселении.

   6. Этот революционер, чьим именем перезваны Почтовые улицы многих русских
городов, настолько, видимо, не имел навыков  [[труда]],  что  на  первом  же
субботнике получил мозоль и от мозоли... умер.

   7. Тухачевский -- "Борьба  с  контрреволюционным  восстанием"  --  Журнал
"Война и революция", 1926 г., N 7/8, стр. 10.

   8. СУ РСФСР, 1922, N 65, стр. 844.

   9. Ф. Кон -- Там же.

   10. Лепешинский -- "На переломе".

   11. ЦГАОР, ф. 4042, оп. 38, д. 8, л. 34-35.

   12. ЦГАОР, ф. 393, оп. 84, д. 4, л. 97.

   13. Те западные социалисты, которые только в 1967 году ощутили "постыдным
быть социалистами [[вместе]] с Советским Союзом", могли бы, пожалуй,  придти
к этому убеждению лет и на 40-45 пораньше. Ведь русские коммунисты уже тогда
под корень уничтожали русских социалистов, но: за чужой щекою зуб не болит.

   14. Казалось  бы,  такой  природный  и  благородный  порыв  сионистов  --
воссоздать землю своих предков, утвердить веру  своих  предков  и  стянуться
туда из трехтысячелетнего рассеяния, должен был бы вызвать дружную поддержку
и помощь хотя бы европейских народов. Правда, Крым вместо Палестины  не  был
той чистой сионистской идеей, и не насмешкою  ли  Сталина  было  предложение
этому средиземноморскому народу избрать себе  второю  Палестиною  прита„жный
Биробиджан? Великий мастер вытаивать подолгу свои мысли -- он этим  ласковым
приглашением, может быть, делал  первую  примерку  той  ссылки,  которую  им
наметит на 1953-й год?

   15. 1926 г., Сибирь, Свидетельство Витковского.


   Глава 2. Мужичья чума

   Тут пойд„т  о  малом,  в  этой  главе.  О  пятнадцати  миллионах  душ.  О
пятнадцати миллионах жизней.
   Конечно, не образованных. Не умевших играть на скрипке. Не узнавших,  кто
такой Мейерхольд или как интересно заниматься атомной физикой.
   Во всей первой мировой войне мы потеряли убитыми три  миллиона.  Во  всей
второй -- двадцать миллионов (это -- по Хрущеву,  а  по  Сталину  --  только
семь. Расщедрился ли Никита? или Иосиф не доглядел капиталу?) Так сколько же
од! Сколько обелисков, вечных огней! романов и поэм! -- да четверть века вся
советская литература этой кровушкой только и напоена.
   А о той  молчаливой  предательской  чуме,  сглодавшей  нам  15  миллионов
мужиков, да не подряд, а избранных, а становой хреб„т русского народа  --  о
той Чуме нет книг. И трубы не будят нас  встрепенуться.  И  на  перекр„стках
проселочных дорог, где визжали обозы обреч„нных, не  брошено  даже  камешков
тр„х.   И   лучшие   наши   гуманисты,   так   отзывчивые   к    сегодняшним
несправедливостям, в те годы только кивали одобрительно: вс„ правильно!  так
им и надо!
   И так это глухо было сделано, и так  начисто  соскребено,  и  так  всякий
ш„пот задавлен, что я вот теперь по лагерю отказываю доброхотам:  "не  надо,
братцы, уж вороха' у меня  этих  рассказов,  не  убираются!",  а  по  ссылке
мужичьей нисколько не несут. А кто бы и где бы рассказал нам?..
   Да знаю я, что здесь не глава нужна и не книга отдельного человека. А я и
главу одну собрать обстоятельно не умею.
   И вс„ ж начинаю. Я ставлю е„ как знак, как мету, как эти  камешки  первые
-- чтоб только место обозначить,  где  будет  когда-нибудь  же  восстановлен
новый Храм Христа Спасителя.

   С чего это вс„ началось?  С  догмы  ли,  что  крестьянство  есть  [мелкая
буржуазия?] (А кто у них -- не "мелкая буржуазия?" По их замечательно ч„ткой
схеме кроме фабричных рабочих, да и то исключая квалифиицированных, и  кроме
тузов-предпринимателей, все остальные, весь собственно народ, и крестьяне, и
служащие, и артисты, и летчики, и профессора, и студенты, и врачи -- как раз
и есть "мелкая буржуазия".)  Или  с  разбойного  верховного  расч„та:  одних
ограбить, а других запугать?
   Из последних писем Короленко Горькому в 1921 году, перед тем  как  первый
умер, а второй  эмигрировал,  мы  узна„м,  что  этот  бандитский  наскок  на
крестьянство уже тогда начался и осуществлялся почти в той форме,  что  и  в
1930 году.
   Но еще не по силе была дерзость -- и отсягнули, отступили.
   Однако замысел в голове оставался, и  все  20-е  годы  открыто  козыряли,
кололи, попрекали: кулак! кулак! кулак! Приуготовлялось в сознании  горожан,
что жить с "кулаком" на одной земле нельзя.
   Истребительная крестьянская Чума началась, сколько можно судить,  в  1929
году -- и составление душегубных списков, и  конфискации,  и  выселение.  Но
лишь в начале 1930 года совершаемое (уже отрепетированное и налаженное) было
возглашено публично -- в постановлении ЦК ВКП (б) от 5 января (партия  имеет
"полное  основание  перейти  в  своей  практической   работе   от   политики
ограничения эксплоататорских  тенденций  кулачества  к  политике  ликвидации
кулачества как  класса".  И  сразу  же  [запрещалось]  принимать  кулаков  в
колхозы. Кто теперь связно объяснит -- почему?).
   Не задержались вослед ЦК и послушно-согласные ЦИК и СНК -- 1 февраля 1930
г. развернули волю партии законодательно. Предоставлялось край-облисполкомам
"применять все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до (а иначе и не
было) полной конфискации  имущества  кулаков  и  выселения  их  из  пределов
отдельных районов и кра„в".
   Лишь на последнем слове застыдился Мясник. [Из каких пределов] -- назвал.
Но не назвал -- [в какие]. Кто ве'ками хлопает, так могли понять, что --  за
тридцать в„рст, по соседству...
   А [подкулачника] в Передовой Теории, кажись, и не  было.  Но  по  захвату
косилки ясно стало, что без него не обойтись. Цену этого слова мы  разобрали
уже. Коль объявлен "сбор тары" и пошли пионеры по избам собирать от  мужиков
мешки в пользу нищего государства, а ты не сдал,  пожалел  свой  кровненький
(их ведь в магазине не купишь) -- вот и подкулачник. Вот и на ссылку.
   И прекрасно пошли гулять эти клички по Руси Советской, чьи ноздри еще  не
остыли от кровавых воспарений гражданской войны! Пущены были слова,  и  хотя
ничего  не  объясняли  --  были  понятны,  очень  упрощали,  не  надо   было
задумываться нисколько. Восстановлен был дикий (да по-моему и нерусский; где
в русской истории такой?) закон гражданской войны: десять за одного! сто  за
одного!  За  одного  в  оборону  убитого  [активиста]  (и  чаще   всего   --
бездельника,  болтуна.   А.   Я.   Оленев   не   один   вспоминает:   ведали
раскулачиванием  воры  да  пьяницы)  искореняли  сотни  самых  трудолюбивых,
распорядительных, смышл„ных крестьян, тех, кто и несли в  себе  остойчивость
русской нации.
   Как? как! -- кричат нам. А [мироеды?] Прижимщики соседей? На' тебе ссуду,
а ты мне шкурой верн„шь?
   Верно, в малой доле попали туда и мироеды (да все ли?). Только спросим  и
мы: мироеды -- по крови ли? от сути ли своей доскональной? Или  по  свойству
всякого богатства (и всякой власти!) портить человека? О, если б так  проста
была "очистка" человечества или сословия! Но когда железным  частым  гребнем
так [[очистили]] крестьянство от бессердечных мироедов, пятнадцати миллионов
на это не пожалели -- откуда же в сегодняшней колхозной  деревне  эти  злые,
пузатые,  краснокожие,  возглавляющие  е„  (и  райком)?   Эти   безжалостные
притеснители одиноких старух и всех беззащитных? Как же [[их]] хищный корень
пропустили при "раскулачивании"? Батюшки, да не из [активистов] ли они?..
   Тот, кто вырос на грабеже банков, не мог рассудить о крестьянстве ни  как
брат, ни как хозяин. Он  только  свистнуть  мог  Соловь„м-разбойником  --  и
поволокли в тайгу и тундру миллионы трудяг, хлеборобов с мозолистыми руками,
именно тех, кто власть советскую устанавливал, чтоб только получить землю, а
получив -- быстро укреплялся на ней ("земля  принадлежит  тем,  кто  на  ней
трудиться").
   Уж о каких мироедах звонить языком  в  деревянные  щ„ки,  если  кубанские
станицы, например, Урупинскую, выселили  [всю  под  метлу],  от  старика  до
младенца (и заселили демобилизованными)? Вот где ясен  "классовый  принцип",
да? (Напомним, что именно Кубань почти не поддерживала белых  в  гражданскую
войну и первая разваливала деникинский тыл, искала соглашения с красными.  И
вдруг -- "кубанский саботаж"?) А  знаменитое  на  Архипелаге  село  Долинка,
центр процветающего сельского хозяйства  --  откуда  взялось?  В  1929  году
[[все]] его жители (немцы)  были  "раскулачены"  и  высланы.  Кто  там  кого
эксплуатировал -- непонятно.
   Еще хорошо понятен принцип "раскулачивания" на детской  доле.  Вот  Шурка
Дмитриев из д. Маслено (Селищенские казармы у  Волхова).  В  1925  году,  по
смерти своего отца Федора, он  остался  тринадцати  лет,  единственный  сын,
остальные девчонки. Кому ж возглавить  отцовское  хозяйство?  Он  взялся.  И
девчонки и мать подчинялись ему. Теперь как занятой и взрослый раскланивался
он со взрослыми на улице. Он сумел достойно продолжать труд отца, и  были  у
него к 1929 году закрома полные зерна. Вот и кулак! Всю семью и угнали!..
   Адамова-Слиозберг трогательно рассказывает о встрече  с  девочкой  Мотей,
посаженной в 1936 году в тюрьму за самовольный уход --  [пешком  две  тысячи
километров!] спортивные медали за это надо давать -- из уральской  ссылки  в
родное село  Светловидово  под  Таруссой.  Малолетней  школьницей  она  была
сослана с родителями в 1929 году, навсегда лишена уч„бы. Учительница ласково
звала е„ "Мотя-Эдиссончик": девочка не  только  отлично  училась,  но  имела
изобретательский склад ума, она какую-то турбинку ладила от ручья  и  другие
изобретениия для школы. Через семь лет потянуло е„ хоть  глянуть  на  бр„вна
той недостижимой школы -- и получила "Эдиссончик" тюрьму и лагерь.
   Дайте-ка детскую судьбу такую из ХIХ века!
   Под раскулачивание непременно подходил всякий [мельник] --  а  кто  такие
были мельники и кузнецы, как не лучшие техники русской деревни? Вот  мельник
Прокоп Иванович Лактюнкин из рязанских (петелинских) Пеньков.  Едва  он  был
"раскулачен", как без него через меру зажали жернова -- и спалили  мельницу.
После войны, прощ„нный воротился он в родное село, и не мог успокоиться, что
нет мельницы. Лактюнкин испросил разрешение, сам отлил жернова и на  том  же
(обязательно на том же!) месте поставил мельницу  --  отнюдь  не  для  своей
выгоды, а для колхоза, еще же верней -- для полноты и украшения местности.
   А вот и деревенский [кузнец], сейчас посмотрим, какой  кулак.  Даже,  как
любят отделы кадров, начн„м с отца. Отец  его,  Гордей  Васильевич,  25  лет
служил в Варшавской крепости и выслужил, как говорится, только  то  серебро,
что пуговка оловца:  солдат-двадцатипятилетник  лишался  земельного  надела.
Женясь при крепости на солдатской дочке, приехал он после службы  на  родину
жены в деревню Барсуки Красненского  уезда.  Тут  подпоила  его  деревня,  и
половиной накопленных им денег заплатил он за всю деревню недоимки  податей.
А на другую половину взял в аренду мельницу у помещика, но  быстро  на  этой
аренде потерял и остальные деньги. И  долгую  старость  пробыл  пастухом  да
сторожем. И было у него 6 дочерей, всех выдал за  бедняков,  и  единственный
сын Трифон (а фамилия их -- Твардовские). Мальчик  отдан  был  услуживать  в
галантерейный магазин, но оттуда сбежал  в  Барсуки  и  нанялся  к  кузнецам
Молчановым -- год бесплатным батраком, четыре года учеником,  через  4  года
стал мастером и в деревне Загорье поставил избу, женился. Детей  родилось  у
них семеро (средь них -- поэт Александр), вряд  ли  разбогатеешь  от  кузни.
Помогал отцу старший сын Константин. От света и до света они ковали и варили
-- и вырабатывали пять отличных насталенных топоров, но кузнецы из  Рославля
с прессами и на„мными рабочими сбивали им цену. Кузница их  так  и  была  до
29-го года деревянная, конь -- один, иногда корова с т„лкой,  иногда  --  ни
коровы, ни т„лки, да 8 яблонь, вот такие мироеды.  Крестьянский  Поземельный
Банк продавал в рассрочку заложенные  имения.  Взял  Трифон  Твардовский  11
десятин пустоши, всю заросшую кустами, и  вот  ту  пустошь  корчевали  своим
горбом до самого года Чумы -- 5 десятин освоили, а остальные так и  покинули
в кустах. Наметили их раскулачить -- во всей деревне 15 дворов, а кого-то же
надо! -- приписали небывалый  доход  от  кузницы,  непосильно  обложили,  не
уплачено в срок -- так собирайся в отъезд, кулачь„ проклятое!
   Да у кого был дом кирпичный в ряду бревенчатых, или  двухэтажный  в  ряду
одноэтажных -- вот тот и кулак, собирайся, сволочь, в шестьдесят  минут!  Не
должно быть в русской деревне домов кирпичных, не должно двухэтажных! Назад,
в пещеру! Топись по-ч„рному! Это наш великий преобразующий  замысел,  такого
еще в истории не было.
   Но главный секрет -- еще не в том. Иногда, кто и лучше жил -- если быстро
вступал в колхоз, оставался дома. А упорный бедняк, кто заявленья не подавал
-- высылался.
   Очень важно, это самое важное! Ни в каком не "раскулачивании" было  дело,
а в насильственном вгоне в колхоз.  Никак  иначе,  как  напугав  до  смерти,
нельзя было отобрать у крестьян землю, данную революцией, --  и  на  эту  же
землю их же посадить крепостными.
   Это была вторая гражданская война --  теперь  против  крестьян.  Это  был
Великий Перелом, да, только не говорят -- [[чего перелом]]?
   Русского хребта.



   Нет,  согрешили  мы  на  литературу  соцреализма   --   описано   у   них
раскулачивание, описано -- и очень гладко, и с большой симпатией, как  охота
на лязгающих волков.
   Только не описано, как в длинном порядке  деревни  --  и  все  заколочены
окна. Как идешь по деревне -- и на крылечке видишь м„ртвую женщину с м„ртвым
реб„нком на коленях. Или сидящего под забором  старика,  он  просит  у  тебя
хлеба -- а когда ты идешь назад, он уже завалился м„ртвый.
   И такой картины у них  не  прочт„м:  председатель  сельсовета  с  понятой
учительницей входит в избу, где лежат на полатях старик  и  старуха  (старик
тот прежде чайную держал, ну как не мироед? -- никто ведь не хочет с  дороги
горячего чаю!) и трясет наганом: "слезай, тамбовский волк!" Старуха  завыла,
и председатель для пущей острастки выпалил в потолок (это очень гулко в избе
получается). В дороге те старики оба умерли.
   Уж тем более не прочтем  о  таком  приеме  раскулачивания:  всех  казаков
(донская станица) скликали "на собрание" -- а  там  окружили  с  пулем„тами,
всех забрали и угнали. А уж баб потом выселять ничего не стоило.
   Нам опишут и даже в кино покажут целые  амбары  или  ямы  зерна,  укрытые
мироедами. Нам только не покажут то малое нажитое, то родное и своекожное --
скотинку, двор да кухонную утварь,  которую  всю  покинуть  велено  плачущей
бабе. (Кто из семьи уцелеет, и извернется схлопотать, и Москва "восстановит"
семью как середняцкую -- уж  не  найдут  они,  вернувшись,  своего  среднего
хозяйства: вс„ растащено [активистами] и бабами их.)
   Нам только тех узелков малых не покажут, с которыми  допускают  семью  на
каз„нную телегу. Мы не узнаем, что в доме  Твардовских  в  лихую  минуту  не
оказалось ни сала, ни даже  печ„ного  хлеба  --  и  спас  их  сосед,  Кузьма
многодетный, тоже не богач -- принес на дорогу.
   Кто успевал -- от той чумы бежал в город. Иногда и с лошадью -- но некому
было в такую пору лошадь продать: как чума стала и та  крестьянская  лошадь,
верный признак кулака. И на конном базаре хозяин привязывал е„  к  коновязи,
трепал по храпу последний раз -- и уходил, пока не заметили.
   Принято считать, что Чума та была в 1929-30-м. Но трупный  дух  е„  долго
еще носился над деревней. Когда на Кубани в 1932-м намолоченный хлеб весь до
зерна тут же из-под молотилки увозили  государству,  а  колхозников  кормили
лишь пока уборка и молотьба, отмолотились -- и горячая корм„жка кончилась, и
ни з„рнышка на трудодень, -- как было од„ргивать воющих баб? [А кто еще  тут
недокулачен?]  А  кого   --   сослать?   (В   каком   состоянии   оставалась
раннеколхозная  деревня,  освобожд„нная  от   кулаков,   можно   судить   по
свидетельству Скрипниковой: в 1930  г.  при  ней  некоторые  крестьянки  [из
Соловков] посылали посылки с ч„рными сухарями в родную деревню!!)
   Вот история Тимофея Павловича Овчинникова, 1886 года рождения, из деревни
Кишкино Михневской области (невдали от Горок Ленинских, близ того же шоссе).
Воевал германскую, воевал Гражданскую.  Отвоевался,  вернулся  на  декретную
землю, женился. Умный,  грамотный,  бывалый,  золотые  руки.  Разумел  и  по
ветеринарному делу самоучкою, был доброхот на всю округу. Неустанно трудясь,
построил хороший дом, разбил сад, вырастил доброго коня из малого жереб„нка.
Но смутил его НЭП, угораздило Тимофея Павловича еще и в  это  поверить,  как
поверил в землю -- зав„л  на  паях  с  другим  мужиком  маленькую  кустарную
мастерскую по выделке деш„вых колбас.  (Теперь-то,  сорок  лет  без  колбасы
деревню продержав, почешешь в затылке: и что было в той колбасной  плохого?)
Трудились в колбасной сами, никого не нанимая, да колбасы-то продавали через
кооперацию. И поработали всего два года, с 1925 по 1927, тут стали душить их
налогами, исходя из мнимых крупных заработков (выдумывалии их  фининспекторы
по службе, но еще надували в уши  финотделу  деревенс