слез и повел лошадь топкой перемычкой. Прошли. Но  кинулись  --
нет одеяла. Соскользнуло... [Дали след]...
   Это очень плохо.  От  казаха  во  все  стороны  --  много  путей,  но  по
найденному одеялу, если эту точку добавить к юрте казаха  --  выявиться  наш
путь. Возвращаться, искать? Времени нет. Да вс„ равно поймут,  что  ид„м  на
север.
   Устроили привал. Лошадь держу за повод.  Ели-пили,  ели-пили  без  конца.
Воды осталось -- на дне ведра, сами удивляемся.
   Курс -- норд. Рысью лошадь не тянет,  но  быстрым  шагом,  километров  по
восемь -- десять в час. Если за шесть ночей мы километров полтораста дернули
-- за эту ночь еще семьдесят. Если бы зигзагов не делали --  уже  были  б  у
Иртыша.
   Рассвет. А укрытия нет. Поехали еще. Уже  и  опасно  ехать.  Тут  увидели
глубокую впадину, вроде ямы. Спустились туда с лошадью, еще попили и  поели.
Вдруг -- затарахтел близко мотоцикл.  Это  плохо,  значит  --  дорога.  Надо
укрыться над„жней. Вылезли осмотрелись. Не так далеко --  м„ртвый  брошенный
аул. *(3) Направились туда. В  тр„х  стенах  разрушенного  дома  сгрузились.
Спутал лошади передние ноги, пустил пастись.
   Но сна в этот день не было: казахом и одеялом [дали след].
   Вечер. [Семь] суток. Лошадь пас„тся вдали. Пошли за ней  --  отпрыгивает,
вырывается; схватил Коля за гриву -- потащила, упал. Распутала передние ноги
-- и теперь е„ уже не взять. Три часа ловили -- измучились,  загоняли  е„  в
развалины, накидывали петлю из ремней, так  и  не  далась.  Губы  кусали  от
жалости, а пришлось бросить. Осталась нам уздечка, да кнут.
   Поели, выпили последнюю воду. Взвалили на  себя  мешки  с  пищей,  пустое
ведро. Пошли. Сегодня силы есть.
   Следующее утро застало нас  так,  что  пришлось  спрятаться  в  кустах  и
недалеко от дороги. Место неважное, могут заметить. Протарахтела телега.  Не
спали еще и этот день.
   С концом [восьмых] суток пошли опять.  Шли  сколько-то  --  и  вдруг  под
ногами мягкая земля: здесь было пахано. Ид„м дальше -- фары  автомобилей  по
дорогам. Осторожно!
   В облаках -- молодая луна. Опять вымерший разрушенный  казахский  аул.  А
дальше -- огоньки села, и доносится оттуда к нам

   Распрягайте, хлопцы, коней!..

   Мешки положили в развалинах, а с ведром и с портфелем пошли к селу.  Ножи
в карманах. Вот и первый дом -- порос„нок  хрюкает.  Попался  бы  ты  нам  в
степи! Навстречу едет парень на  велосипеде.  "Слушай,  браток,  у  нас  тут
машина, зерно вез„м, где б нам воды, радиатор залить?"  Парень  слез,  пов„л
нас, показал. На околице -- чай, наверно,  скот  из  него  пьет.  Зачерпнули
ведро, нес„м, не пь„м. Разошлись с парнем,  тогда  сели  --  и  пить,  пить.
Полведра сразу выпили (сегодня особенно пить хотелось, потому что сыты).
   Как будто тянет прохладой. И под ногами -- трава настоящая.  Должна  быть
река! Нужно реку искать. Ид„м, ищем. Трава выше, кусты. Ива! -- а она всегда
около воды. Камыш! И вода!!.. наверно, затон Иртыша. Ну, теперь  плескаться,
мыться! Двухметровый камыш! Утки выпархивают из-под ног. Приволье! Здесь  мы
не пропад„м!
   И вот когда, за  восемь  суток  первый  раз  желудок  обнаружил,  что  он
работает. После восьми суток бездействия -- какие же это мучения! Вот такие,
наверно, и роды...
   А потом опять к заброшенному аулу. Развели там кост„ер между стен, варили
вяленую баранину. Надо бы тратить эту ночь на движение, но  хочется  есть  и
есть, ненасытимо. До того наелись, что двигаться трудно. И довольные,  пошли
искать Иртыш. Чего не было восемь суток, то случилось теперь на развилке  --
спор. Я говорю -- направо, Жданок -- налево. Я чувствую точно, что  направо,
а он не хочет слушаться. Вот еще какая опасность жд„т беглецов -- размолвка.
В побеге обязательно за кем-нибудь  должно  быть  решительное  слово.  Иначе
беда. Чтоб настоять на сво„м, я пош„л  направо.  Прошел  метров  сто,  шагов
сзади не слышно. Душа болит.  Ведь  расставаться  нельзя.  Присел  у  стога,
смотрю назад... Ид„т Коля! Обнял его. Пошли рядом, как ни в чем не бывало.
   Больше кустов, больше прохлады. Подошли к обрыву. Внизу плещет, журчит  и
влажно дышит на нас Иртыш... Радость переполняет!
   Мы находим стог сена, забираемся в него. Ну, псы, где вы нас ищете? Ау! И
крепко заснули.
   И... -- проснулись от выстрела! И -- собачий лай рядом!
   Как? И вс„? И вот уже -- конец свободе?..
   Прижались, не дышим. Мимо  прошел  человек.  С  собакой.  Охотник!..  Еще
крепче заснули -- на целый день. И так проводили наши [девятые] сутки.
   С темнотой пошли вдоль реки. След мы дали трое суток назад. Теперь псарня
ищет нас только около Иртыша. Им понятно, что мы тянемся к воде. Идти  вдоль
берега -- вполне можем наскочить на засаду. И  неудобно  так  идти  --  надо
обходить изгибы, затоны, камыши. Нужна лодка!
   Огонек, домик на берегу. Плеск весел, потом  тишина.  Затаились  и  долго
ждем. Огонь погасили. Тихо спускаемся. Вот и лодка. И пара в„сел. Добро!  (А
ведь мог хозяин и прихватить их с собой.) "Дальше в море  --  меньше  горя!"
Родная стихия! Сперва тихо, без плесков.  На  середину  вышли  --  нал„г  на
в„сла.
   Мы ид„м вниз по Иртышу, а навстречу  нам  из-за  поворота  --  освещ„нный
пароход. Сколько огней! Все окна светятся, весь пароход звучит  танцевальной
музыкой. Счастливые свободные пассажиры, не понимая своего счастья и даже не
ощущая своей свободы, ходят по палубе, сидят в ресторане. А как уютно у  них
в каютах!..
   Так мы спускаемся километров больше двадцати. Продукты у нас  на  исходе.
Пока еще ночь, благоразумно пополнить. Услышали петухов, пристаем к берегу и
подымаемся туда тихо. Домик. Собаки нет.  Хлев.  Корова  с  тел„нком.  Куры.
Жданок любит птиц, но я говорю: бер„м тел„нка. Отвязываем его. Жданок  вед„т
к лодке, а я в самом подлинном смысле заметаю следы:  иначе  [псарне]  будет
явно, что мы плыв„м по реке.
   До берега тел„нок ш„л спокойно, а в  лодку  идти  не  захотел,  упирался.
Еле-еле мы его вдво„м ввели, уложили. Жданок сел на него, придавил собою,  я
погр„б, -- оторв„мся, там заколем. Но это была ошибка --  везти  его  живым!
Тел„нок стал подниматься, сбросил Жданка и уже передними ногами выбрыкнул  в
воду.
   Аврал! Жданок держит теленка за зад, я держу Жданка, мы все переклонились
в одну сторону, и вода заливает через борт. Только не хватает нам утонуть  в
Иртыше! Вс„ же втащили тел„нка! Но лодка сильно  осела  в  воду,  откачивать
надо. Но еще прежде  надо  забить  тел„нка!  Беру  нож  и  хочу  резать  ему
сухожилье на загривке, где-то тут есть место. Но места  не  нахожу  или  нож
тупой, не берет. Тел„нок дрожит, вырывается, волнуется,  --  и  я  волнуюсь.
Стараюсь перерезать ему горло -- опять не  выходит.  Мычит,  брыкается,  вот
выпрыгнет из лодки или потопит нас. Ему надо жить! -- но и нам надо жить!!
   Режу  --  и  не  могу  зарезать.  Он   качает,   толкает   лодку,   дурак
бессмысленный, и вот потопит нас сейчас! И за то,  что  он  такой  дурной  и
упрямый, меня захватывает к нему красная ненависть, как  к  самому  большому
врагу, и я начинаю со злостью, беспорядочно тыкать, колоть его  ножом!  *(4)
Его кровь бь„т, ль„тся на нас. Тел„нок громко мычит,  отчаянно  выбрыкивает.
Жданок зажимает ему морду, лодка качается, а я вс„ колю его и колю.  А  ведь
раньше я мышонка жалел, букашку! А сейчас не до жалости: или он, или мы!
   Наконец замер. Стали скорей отливать воду -- черпаком и банками, в четыре
руки. И -- грести.
   Течением потянуло  в  протоку.  Впереди  --  остров.  Вот  на  н„м  бы  и
спрятаться, скоро утро. Загнали лодку в камыши хорошенько. Вытащили на берег
теленка и все наше добро, лодку еще и сверху  забросали  камышом.  Не  легко
было теленка за ноги на крутой  обрыв.  А  там  --  трава  по  пояс  и  лес.
Сказочно! Мы -- несколько лет уже в пустыне. Мы забыли,  какой  бывает  лес,
трава, реки...
   Рассветает. И кажется: у тел„нка -- как бы обиженная морда. Но  благодаря
ему, братку, мы можем  пожить  теперь  на  острове.  Точим  нож  об  обломок
напильника от "Катюши". Никогда не приходилось раньше свежевать,  но  учусь.
По брюху разрезал,  подпорол  шкуру,  вынул  внутренности.  В  глубине  леса
развели кост„р и стали варить телятину с овсяными хлопьями. Целое ведро.
   Пир! Главное -- спокойно на душе. Оттого спокойно,  что  --  на  острове.
Остров отделяет нас от злых людей. Среди людей есть и добрые, но что-то  они
не очень встречаются беглецам, а вс„ -- злые.
   Солнечный жаркий день. Нам не надо корчиться в шакальей  норе.  Трава  --
густая, сочная. Кто каждый день е„ топчет, не знает  ей  цену,  как  это  --
кинуться в не„ грудью, уткнуться лицом.
   Бродим по острову. Он густо зарос кустами шиповника, и ягоды уже поспели.
Едим их без конца. И опять едим суп. И опять варим телятину.  Кашу  варим  с
почками.
   Настроение л„гкое. Вспоминается наш трудный путь и  немало  находим,  над
чем  посмеяться.  И  как  там  скетч  наш  ждут.  Как  ругаются,  как  перед
Управлением отчитываются. Представляем в лицах. Хохочем!..
   На толстом стволе, срезав кору, выжигаем раскаленной  проволокой:  "Здесь
на пути к свободе в октябре 1950 г. спасались люди,  невинно  осужденные  на
пожизненную каторгу". Пусть оставляется след. В такой глуши  он  не  поможет
погоне, а когда-нибудь люди прочтут.
   Мы решаем никуда не спешить.  Вс„,  для  чего  мы  бежали,  у  нас  есть:
свобода! (Когда мы добер„мся до Омска  или  до  Москвы  вряд  ли  она  будет
полней.) Еще т„плые солнечные дни, чистый  воздух,  зелень,  досуг.  И  мяса
вдоволь. Только хлеба нет, очень нехватает.
   И так мы живем на острове почти неделю: от  [десятых]  суток  и  начинаем
[шестнадцатые]. В самой гуще мы строим сухой шалаш. Ночами холодно и в  н„м,
правда, но мы досыпаем днями. Все эти дни  нам  светит  солнышко.  Мы  много
пь„м, стараемся по-верблюжьи напиться про запас. Мы безмятежно сидим и через
ветки подолгу смотрим на жизнь -- там, на  берегу.  Там  ездят  машины.  Там
косят траву -- второй покос. К нам никто не заглядывает.
   Вдруг дн„м, когда мы дремлем в траве на  последнем  солнышке,  слышим  на
острове стук топора. Приподнимаемся и видим: недалеко человек рубит сучья  и
постепенно движется к нам.
   За полмесяца я оброс, странная  рыжая  щетина,  бриться  нечем,  типичный
беглец. А у Жданка ничего не растет, он как  пацан.  Поэтому  я  притворяюсь
спящим, а его посылаю идти, не дожидаясь, и просить закурить,  сказать,  что
мы -- туристы из Омска, узнать, откуда он. А если что -- я наготове.
   Коля  пош„л,  потолковал.  Закурили.  Оказался  --  казах,  из  соседнего
колхоза. После видим: пош„л по берегу, сел в лодку, и  не  взяв  нарубленных
сучьев, погр„б.
   Что это значит? Спешит сообщить о нас? (А может, наоборот, испугался?  --
донесем на него, и за порубку леса тоже ведь  срок,  такая  жизнь,  что  все
боятся всех.) "Как ты сказал о нас?" -- "Мы -- альпинисты". И смех,  и  грех
-- всегда Жданок что-нибудь напутает. -- "Я ж тебе сказал -- туристы!  Какие
ж альпинисты в ровной степи?!"
   Нет, не оставаться нам тут! Конец блаженству. Перетащили вс„  в  лодку  и
отвалили. Хоть и день, а надо скорей уходить. Коля лег на дно лодки, его  не
видно, со стороны -- один человек. Я гребу, держусь середины Иртыша.
   Одна проблема -- купить хлеба. Вторая -- мы выходим  в  людные  места,  и
непременно  мне  надо  побриться.  В  Омске  рассчитываем  продать  один  из
костюмов, сесть на несколько станций дальше и уехать поездом.
   Перед вечером подплываем к домику бакенщика, поднимаемся. Там -- женщина,
одна. Испугалась, заметалась: "Сейчас позову мужа!" И пошла куда-то. Я -- за
ней, слежу. Вдруг от домика Жданок беспокойно кричит: "Жора!" (Ч„рт бы  тебя
задрал, язык никудышный. Договорились же, что я  --  Виктор  Александрович.)
Возвращаюсь. Два человека, один из них -- с охотничьим ружьем. "Кто  такие?"
-- "Туристы из Омска. Продуктов хотим купить. (И, чтоб рассеять подозрения):
Да зайд„мте в дом,  что  в  так  плохо  принимаете?"  И  действительно,  они
расслабляются: "У нас нет ничего. Может в совхозе. Два километра ниже."
   Ид„м в лодку и спускаемся еще  двадцать.  Вечер  лунный.  Поднимаемся  по
обрыву. Домик. Свет не горит. Стучим. Выходит казах. И этот  первый  человек
прода„т нам -- полбуханки хлеба, четверть мешка картошки. Покупаем и  иголку
с ниткой (это,  наверное,  неосторожно).  И  бритву  спрашиваем,  но  он  не
бреется, у него не раст„т. Все-таки первый добрый человек. Мы входим во вкус
и спрашиваем, нельзя ли  рыбки.  Поднялась  жена,  нес„т  нам  две  рыбки  и
говорит: "Беш деньга'". -- Это уж -- выше ожидания, отда„т  без  денег!  Ну,
действительно добрые люди! Сую рыб в мешок,  тащит  рыб  своих  назад.  "Беш
деньга', пять рублей", -- объясняет хозяин. Ах, вот оно что! Нет, не  бер„м,
дорого.
   Мы плыв„м остаток ночи. Следующий [семнадцатый] день побега прячем  лодку
в кустах, сами спим в сене. И так же --  [восемнадцатые]  и  [девятнадцатые]
сутки, стараясь не встречаться с людьми. Вс„ есть у нас: вода, огонь,  мясо,
картошка, соль, ведро. На обрывистом правом берегу --  лиственные  леса,  на
левом -- луга, много сена. Днем разводим в кустах  кост„р,  варим  похлебку,
спим.
   Но скоро будет Омск, и неизбежен выход в [люди], а значит, нужна  бритва.
Полная беспомощность: без бритвы и без  ножниц  ничего  не  придумаешь,  как
избавиться от волос. Хоть выщипывай по волосочку.
   В лунную  ночь  мы  увидели  высокий  курган  над  Иртышом.  Подумали  --
сторожевой? ермаковских  времен?  Влезли  посмотреть.  И  при  луне  увидели
таинственный м„ртвый город из  саманных  домов.  Тоже,  наверно,  от  начала
тридцатых... Что горит -- жгли, саман -- рушили, кого привязывали к  хвостам
лошадей. Сюда туристы не ездят...
   Дождя не было ни разу за все эти две недели. Но стали очень уже  холодные
ночи. Для скорости гр„б больше я, а Жданок сидел на  корме  и  м„рз.  И  вот
[двадцатой] ночью он стал просить зажечь  кост„р  и  согреться  кипятком.  Я
сажал его за в„сла, но он трясся в ознобе и просил только костра.
   В этом костре ему не мог отказать товарищ по побегу --  Коля  должен  был
понять и отказаться сам. Но у Жданка это было, что он  не  мог  бороться  со
своим желанием: как когда-то схватил леп„шку со стола;  или  как  соблазняла
его птица.
   Он дрожал и просил костра.  Но  ведь  вдоль  Иртыша  нас  должны  повсюду
насторож„нно  ждать.  Это  удивительно,  что  мы  до  сих  пор  ни  разу  не
пересеклись с конвоем. Что лунными ночами на  середине  Иртыша  они  нас  не
заметили и не остановили.
   Тут мы увидели на высоком берегу огон„к. Коля стал просить вместо  костра
зайти и погреться. Это было еще опаснее. Нельзя  было  соглашаться.  Столько
перетерпеть, столько пройти -- и для чего же? Но  отказать  я  ему  не  мог,
может заболел. А сам он не отказывался.
   При коптилке спали на полу  казах  и  казашка.  Вскочили,  испугались.  Я
объясняю:  "Заболел  вот  у  меня   человек,   дайте   обогреться.   Мы   --
командировочные, от Заготзерна. Нас  на  лодке  перевезли  с  той  стороны".
Говорит казах: "Ложитесь". Лег Коля на какую-то кошму, прилег и я для  виду.
Это -- первый наш кров за весь побег, но жжет меня  от  него.  Я  не  только
уснуть -- я лежать не могу. Такое состояние, будто  мы  сами  себя  предали,
сами залезли в западню.
   Старик вышел в одном нижнем (иначе б я за ним пош„л)  и  долго  не  ид„т.
Слышу -- за пологом шепчутся по-казахски. Это  молодые.  Спрашиваю:  "Вы  --
кто? Бакенщики?" -- "Нет, мы -- животноводческий совхоз имени Абая, первый в
республике". Ну и местечко выбрали, хуже быть не может! Где  совхоз  --  там
власть и милиция. Да еще первый в республике! Значит, стараются...
   Жму  руку  Коле:  "Я  к  лодке,  догоняй.  С  портфелем."  Вслух  говорю:
"Продукты-то мы зря на берегу оставили".  Выхожу  в  сени.  Толкаю  наружную
дверь -- заперта. Так, ясно. Возвращаюсь, по тревоге д„рнул Колю и  опять  к
двери.  Дверь  обивали  плотники  плохие,  внизу  доска  одна  короче,  туда
просовываю руку и долго тянусь... -- вот  оно,  колышком  снаружи  подп„рто.
Столкнул его.
   Выхожу. Скорей к берегу. Лодка на месте. В полной луне  стою  и  жду.  Но
Коли не видно. Ах ты горе! Значит,  нет  воли  у  него  встать.  Согревается
лишнюю минуту. Или схватили. Надо идти выручать.
   Поднимаюсь опять на обрыв. Ко мне от дома  идут  четверо,  среди  них  --
Жданок. Плотно идут (или держат его?). Кричит: "Жора!  (Опять  "Жора!")  Иди
сюда! Документы требуют!" А портфеля, как я ему велел, в руках нет.
   Подхожу. Новый с казахским акцентом спрашивает: "Ваши документы!" Держусь
как можно спокойнее: "А вы кто такой?" -- "Я -- комендант". -- "Ну что ж, --
говорю поощрительно, -- пойд„мте. Документы всегда проверить можно.  Там,  в
доме, и свету больше". Пошли в дом.
   Я поднимаю медленно портфель с пола, подхожу к коптилке, примеряюсь,  как
лучше  отбиться  и  выскочить,  а  сам   заговариваю:   "Документы   всегда,
пожалуйста. Документы проверять -- надо, у  кого  следует.  Бдительность  не
мешает. У нас в Заготзерне тоже случай  был..."  Уже  за  замок  держусь  --
портфель расстегнуть. Сгрудились вокруг меня. Ка-ак двину коменданта  плечом
влево, он -- на старика, оба упали. Молодому --  справа  прямой  в  челюсть.
Визг, крики! Я -- "Махмадера!" и с портфелем прыгаю в одну дверь, в  другую.
Тут Коля из сеней мне кричит: "Жора! Держат!" Он уцепился за косяк двери,  а
его тянут внутрь. Рванул его за руку, не могу вытянуть. Тогда уперся ногой в
косяк, и так рванул, что Коля через меня перелетел, а сам я  упал.  На  меня
тут же двое навалились. Не понимаю, как я из-под них выскочил. Портфель  наш
драгоценный  там  остался.  Побежал  прямо  к  обрыву,  и  прыжками!   Сзади
по-русски: "Топором его! Топором!" Наверно, пугают, иначе бы -- по-казахски.
Чувствую, что уже дотягиваются до меня руками. Спотыкаюсь, вот  упаду!  Коля
уже у лодки. Кричу.
   Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по  колени  в  воду,  уже
потом прыгаю  в  лодку.  Казахи  в  воду  не  решаются,  бегают  по  берегу:
"гыр-гыр-гыр!" Кричу им: "Что? Взяли, гады?"
   Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по течению. Они горланят,
бегут по берегу, но дорогу им преградил заливец. Я снял свои две  пары  брюк
-- флотские и костюмные, отжимаю, зуб на зуб не попадает.  "Ну,  что,  Коля?
Обогрелись?" Молчит...
   Ясно, что с Иртышом теперь надо прощаться. На рассвете надо  на  берег  и
тянуть до Омска на попутных машинах. Да уж недалеко.
   В портфеле осталась "Катюша" и соль. А где бритву добыть,  уж  не  говорю
обсушиться? Вот у берега -- лодка, домик. Видно, бакенщик. Сходим на  берег,
стучим.  Света  не  зажигают.  Густой  мужской  голос:  "Кто?"  --  "Пустите
погреться! Чуть  не  утонули,  лодка  опрокинулась."  Долго  возятся,  потом
открывают дверь. В  сенях,  в  полусвете  стоит  сбок  двери  дюжий  старик,
русский,  обеими  руками  поднял  на  нас  топор.  На  первого  опустит,  не
остановить! "Да не бойтесь, -- уговариваю. -- Мы из  Омска.  В  командировке
были, в совхозе Абая. Хотели на лодке до нижнего района доплыть, да выше вас
там перекат  и  сети  стоят,  мы  сплоховали,  перевернулись".  Еще  смотрит
подозрительно, не опуская топор. Где я его видел, на какой картине? Какой-то
былинный старик -- грива седая, голова седая. Наконец, отозвался:  "Это  что
ж, значит в Железнянку?" Вот добро,  узнали  и  где  находимся.  "Ну  да,  в
Железнянку. Да главное -- портфель утонул, а  там  денег  150  рублей.  Мясо
купили в совхозе, теперь уж и не до мяса. Может, купите у нас?" Жданок пош„л
за мясом. Старик допустил меня в горницу, там керосиновая лампа, на стене --
охотничье ружье.  "Теперь  документы  у  вас  проверим".  Стараюсь  говорить
бодрей: "Документы у нас всегда при себе, хорошо, что в верхнем кармане,  не
замокли. Я  --  Столяров  Виктор  Александрович,  уполномоченный  областного
управления животноводства". Теперь нужно скорей инициативу  перехва