могут и просто остановить в тайге и  прибить  на
ели дощечку: "Первый ОЛП". *(2) Там  они  и  неделю  будут  воблу  жевать  и
замешивать муку со снегом.
   А если лагерь образовался хоть две недели назад -- это уже  комфорт,  уже
варят горячее, и хоть нет мисок, но первое и второе вместе кладут  на  шесть
человек в банные тазы, шестерка становится кружком (столов  и  стульев  тоже
нет), двое держат левыми руками банный таз за ручку,  а  правыми  в  очередь
едят. Повторение? Нет, это Переборы, 1937 год, рассказ Лощилина.  Повторяюсь
не я, повторяется ГУЛаг.
   ... А дальше дадут новичкам  бригадиров  из  старых  лагерников,  которые
быстро их [научат жить], поворачиваться и обманывать. И с  первого  же  утра
они пойдут на работу, потому что часы Эпохи стучат  и  не  ждут.  У  нас  не
царский каторжный Акутай с тремя днями отдыха прибывшим. *(3)



   Постепенно   расцветает   хозяйство   Архипелага,   протягиваются   новые
железнодорожные ветки, и уже во многие такие места везут  на  поездах,  куда
совсем недавно только водою плыли. Но живы еще туземцы, кто  расскажут,  как
плыли по реке Ижме ну в настоящих древнерусских ладьях,  по  сто  человек  в
ладье, сами же и гребли. Как по рекам Ухте, Усе, Печоре добирались к родному
лагерю -- шнягами. И на Воркуту-то гнали зэков на баржах: до  Адзьваво'м  на
крупных, а там был перевалочный пункт ВоркутЛага, и оттуда  уже,  скажем  до
Усть-Усы рукой подать  --  на  мелководной  барже  десять  дней,  вся  баржа
шевелится от вшей, и конвой разрешает по одному вылезать наверх и стряхивать
паразитов в воду. Лодочные этапы тоже были не сплошные,  а  перебивались  то
перегрузками, то переволоками, то пешими перегонами.
   И были там пересылки свои -- жердевые, палаточные -- Усть-Уса, Помоздино,
Щелья-Юр. Там свои  были  щелевые  порядки.  И  свои  конвойные  правила  и,
конечно, свои особые тяготы зэкам. Но уж видно той экзотики нам не  описать,
так не будем и браться.
   Северная Двина, Обь и Енисей знают, когда стали арестантов  перевозить  в
баржах -- в раскулачивание. Эти реки текли на  Север  прямо,  а  баржи  были
брюхаты, вместительны -- и только так можно было управиться сбросить всю эту
серую массу из живой России на  Север  неживой.  В  корытную  емкость  баржи
сбрасывались люди, и там навалом и шевелились, как раки в корзине. А  высоко
на бортах, как на скалах, стояли часовые.  Иногда  эту  массу  так  и  везли
открытой, иногда покрывали большим брезентом -- то ли чтоб не видеть, то  ли
чтоб лучше охранить, не от дождей же. Сама перевозка в такой барже уже  была
не этапом, а смертью в рассрочку. К тому ж их почти и не кормили, а выбросив
в тундру -- уже не кормили совсем. Их оставляли умирать наедине с природой.
   Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде)  не  заглохли  и  к  1940
году, так этапировался А. Я. Олен„в. Арестанты в трюме СТОЯЛИ вплотную --  и
это не одни сутки. Мочились в стеклянные банки, передавали из рук в  руки  и
выливали в иллюминатор, а что пристигало серьезнее -- то шло в штаны.
   Баржевые  перевозки  по  Енисею  утвердились,  сделались  постоянными  на
десятилетия. В Красноярске на берегу построены были в 30-х годах  навесы,  и
под этими навесами в холодные сибирские весны дрогли по  суткам  и  по  двое
арестанты, ждущие перевозки. *(4) Енисейские этапные баржи  имеют  постоянно
оборудованный трюм -- трехэтажный, темный. Только через колодец про„ма,  где
трап, проходит рассеянный свет. Конвой живет в  домике  на  палубе.  Часовые
охраняют выходы из трюма и следят за водою, не выплыл ли кто. В трюм  охрана
не спускается, какие бы стоны и вопли о  помощи  оттуда  ни  раздавались.  И
никогда не выводят арестантов наверх на прогулку. В этапах  37-го,  44-45-го
(а смекнем, что и в промежутке)  вниз,  в  трюм,  не  подавалось  и  никакой
врачебной помощи. Арестанты на "этажах" лежат вповалку в две длины: один ряд
головами к бортам, другой к ногам первого ряда. К парашам на  этажах  проход
только по людям.  Параши  не  всегда  разрешают  вынести  вовремя  (бочку  с
нечистотами  по  крутым  трапам  наверх  --  это  надо  представить!),   они
переполняются, жижа течет по полу яруса и стекает на нижние  ярусы.  А  люди
лежат. Кормят,  разнося  по  ярусам  баланду  в  бочках,  подсобники  --  из
заключ„нных  же,  и  там,  в  вечной  тьме  (сегодня,   может   быть,   есть
электричество) при свете "Летучих мышей"  раздают.  Такой  этап  до  Дудинки
иногда продолжался месяц. (Сейчас, конечно,  могут  управиться  за  неделю).
Из-за мелей и других водных задержек поездка, бывало, растягивалась,  взятых
продуктов не хватало,  тогда  несколько  суток  не  кормили  совсем  (и  уж,
конечно, "за старое" никто потом не отдавал).
   Усвойчивый читатель теперь уже и без  автора  может  добавить:  при  этом
блатные занимают верхний ярус и ближе к проему -- к воздуху,  к  свету.  Они
имеют столько доступа к раздаче хлеба, сколько в том нуждаются, и если  этап
проходит трудно, то без стеснения [отметают святой костыль] (отбирают  пайку
у серой скотинки). Долгую дорогу воры коротают в карточной игре:  карты  для
этого они делают сами, *(5)  а  игральные  ставки  собирают  себе  [шмонами]
фраеров, повально обыскивая всех, лежащих в  том  или  ином  секторе  баржи.
Отобранные вещи  какое-то  время  проигрываются  и  перепроигрываются  между
ворами, потом сплавляются наверх, конвою. Да, читатель  вс„  угадал:  конвой
[на крючке] у блатных, ворованные вещи берет себе или продает на  пристанях,
блатным же взамен приносят поесть.
   А сопротивление? Бывает, но очень редко. Вот один сохранившийся случай. В
1950-м году в подобной и  подобно  устроенной  барже,  только  покрупнее  --
морской, в этапе из Владивостока  на  Сахалин  семеро  безоружных  ребят  из
Пятьдесят Восьмой оказали  сопротивление  блатным  ([сукам]),  которых  было
человек около восьмидесяти  (и,  как  всегда,  не  без  ножей).  Эти  [суки]
обыскали весь этап еще  на  владивостокской  пересылке  "[три-десять]",  они
обыскивают очень тщательно, никак не хуже тюремщиков, все потайки знают,  но
ведь ни при каком шмоне никогда не находится ВСі. Зная это, они уже в  трюме
обманом объявили: "У кого есть деньги --  можно  купить  махорки".  И  Мишка
Грачев вытащил три рубля, запрятанные в телогрейке.  Сука  Володька  Татарин
крикнул ему: "Ты что ж, падло, [налогов не платишь]?" И подскочил отнять. Но
армейский старшина Павел (а фамилия не сохранилась) оттолкнул его.  Володька
Татарин сделал [рогатку] в глаза, Павел сбил его  с  ног.  Подскочило  [сук]
сразу человек 20-30, -- а вокруг  Грачева  и  Павла  встали  Володя  Шпаков,
бывший армейский капитан; Сер„жа Потапов; Володя  Реунов,  Володя  Третюхин,
тоже бывшие армейские старшины; и Вася  Кравцов.  И  что  ж?  Дело  обошлось
только несколькими взаимными ударами. Проявилась  ли  исконная  и  подлинная
трусость блатных (всегда прикрытая их наигранным  напором  и  развязностью),
или помешала им близость часового (это было под самым люком), а они ехали  и
берегли себя для более [важной] общественной задачи -- они ехали перехватить
у [честных воров] Александровскую пересылку (ту самую,  которую  описал  нам
Чехов) и  Сахалинскую  стройку  (не  затем  перехватить,  разумеется,  чтобы
[строить]) -- но они отступили, ограничась угрозой: "На земле -- [мусор]  из
вас будет!" (Бой так и не состоялся, и "мусора"  из  ребят  не  сделали.  на
Александровской пересылке сук ждала неприятность:  она  уже  была  захвачена
[честными].)
   В пароходах, идущих на Колыму, устраивается вс„ похоже, как и  в  баржах,
только вс„ покрупнее. Еще и сейчас, как  ни  странно,  сохранились  в  живых
кое-кто из арестантов, этапированных  туда  с  известной  миссией  "Красина"
весной 1938 года в нескольких старых пароходах-галошах -- "Джурма",  "Кулу",
"Невострой", "Днепрострой", которым "Красин" пробивал  весенние  льды.  Тоже
оборудованы были в холодных грязных трюмах три яруса, но еще на каждом ярусе
-- двухэтажные нары из жердей. Не  всюду  было  темно:  кое-где  коптилки  и
фонари. Отсеками поочередно выпускали и гулять на палубу. В каждом  пароходе
везли по три-четыре тысячи человек. Весь рейс занял больше  недели,  за  это
время заплесневел хлеб, взятый во Владивостоке, и этапную  норму  снизили  с
600 граммов на 400. Кормили рыбой, а питьевой  воды...  Ну  да,  да,  нечего
злорадствовать, с водой были [временные трудности]. По сравнению  с  речными
этапами здесь еще были штормы,  морская  болезнь,  обессиленные  изможденные
люди блевали, и не в силах были из этой  блевотины  встать,  все  полы  были
покрыты е„ тошнотворным слоем.
   По пути был некий политический эпизод. Суда  должны  были  пройти  пролив
Лаперуза -- близ самых японских островов. И вот исчезли пулеметы  с  судовых
вышек, конвоиры переоделись в штатское,  трюмы  задраили,  выход  на  палубу
запретили.   А   по   судовым   документам   еще   из   Владивостока    было
предусмотрительно  записано,  что  везут,  упаси  боже,  не  заключ„нных,  а
завербованных на Колыму. Множество японских суденышек и  лодок  юлили  около
кораблей, не подозревая. (А с "Джурмой" в другой раз,  в  1939-м  такой  был
случай: блатные из трюма добрались  до  каптерки,  разграбили  е„,  а  потом
подожгли. И как раз это было около Японии. Повалил из "Джурмы"  дым,  японцы
предложили помощь, -- но капитан отказался и даже НЕ ОТКРЫЛ ЛЮКОВ! Отойдя от
японцев подале, трупы задохнувшихся от дыма потом  выбрасывали  за  борт,  а
обгоревшие полуиспорченные продукты сдали в лагеря для  пайка  заключ„нных.)
*(6)
   Перед Магаданом караван застрял  во  льду,  не  помог  и  "Красин"  (было
слишком рано для навигации, но спешили доставить рабочую силу). Второго  мая
выгрузили заключ„нных на лед, не дойдя берега. Приезжим открылся маловес„лый
вид тогдашнего Магадана: мертвые сопки, ни деревьев, ни кустарника, ни птиц,
только несколько деревянных домиков да двухэтажное здание Дальстроя. Вс„  же
играя в [исправление], то есть делая вид, что привезли не кости для умощения
золотоносной Колымы, а временно-изолированных советских граждан, которые еще
вернутся к творческой жизни, --  их  встретили  дальнестроевским  оркестром.
Оркестр играл марши и вальсы, а измученные полуживые люди  плелись  по  льду
серой вереницей, волокли свои  московские  вещи  (этот  сплошь  политический
огромный этап почти еще не встречал блатных) и несли на своих плечах  других
полуживых -- ревматиков или безногих (безногим тоже был срок).
   Но вот я замечаю, что сейчас начну повторяться, что скучно будет писать и
скучно будет читать, потому что читатель уже знает вс„  наперед:  теперь  их
повезут грузовиками на сотни километров, и  еще  потом  будут  пешком  гнать
десятки. И там они откроют новые лагпункты и в  первую  же  минуту  прибытия
пойдут на работу, а есть будут  рыбу  и  муку,  заедая  снегом.  А  спать  в
палатках.
   Да, так. А пока, в первые дни, их расположат  тут,  в  Магадане,  тоже  в
заполярных палатках, тут их будут [комиссовать], то есть осматривать  голыми
и по состоянию зада определять их готовность к труду  (и  все  они  окажутся
годными). И еще, конечно, их  поведут  в  баню  и  в  предбаннике  велят  им
оставить их  кожаные  пальто,  романовские  полушубки,  шерстяные  джемперы,
костюмы тонкого сукна, бурки, сапоги, валенки (ведь это приехали  не  темные
мужики, а  партийная  верхушка  --  редакторы  газет,  директора  трестов  и
заводов, сотрудники обкомов, профессора политэкономии, уж они все  в  начале
тридцатых годов знали толк в вещах). "А кто будет  охранять?"  --  усумнятся
новички. "Да кому нужны ваши вещи?" --  оскорбится  обслуга.  --  "Заходите,
мойтесь спокойно." И они зайдут. А выход будет в другие  двери,  и  там  они
получат черные хлопчатобумажные брюки и гимнастерки, лагерные телогрейки без
карманов, ботинки из свиной кожи. (О, это  не  мелочь!  Это  расставание  со
своей прежней жизнью -- и со званиями, и должностями,  и  гонором!)  "А  где
наши вещи?!" -- взопят они. "[Ваши] вещи -- дома остались! -- рявкнет на них
какой-то начальник. В лагере не будет ничего [вашего]! У  нас  в  лагере  --
[коммунизм]! Марш, направляющий!"
   Но если "коммунизм" -- что ж тут им было возразить? Ему ж  они  и  отдали
жизни...



   А  еще  есть  этапы  --  на  подводах  и  просто  [пешие].   Помните,   в
"Воскресеньи" -- гнали в солнечный день от тюрьмы и до вокзала. В Минусинске
же, в 194... после того, как целый год не выводили даже  на  прогулку,  люди
отучились ходить, дышать, смотреть на свет, -- вывели, построили  и  погнали
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ километров до  Абакана.  С  десяток  человек  дорогой  умерло.
Великого романа, ни даже главы его, об этом написано не  будет:  на  погосте
живучи, всех не оплачешь.
   Пеший этап -- это дедушка железнодорожного, дедушка столыпина  и  дедушка
краснух. В наше время он вс„ меньше применяется, только там, где  невозможен
еще  механический  транспорт.  Так  из  блокадного  Ленинграда  на  каком-то
ладожском участке доставляли осужденных до КРАСНУХ  (женщин  вели  вместе  с
пленными немцами, а наших мужчин отделяли от женщин штыками, чтоб не  отняли
у них хлеба. Падающих тут же разували и кидали на  грузовик  --  живого  ли,
мертвого). Так в 30-е годы отправляли с  Котласской  пересылки  каждый  день
этап в сто человек до Усть-Выми (около 300 километров), а иногда и до  Чибью
(более пятисот). Однажды в 1938-м году гнали так  и  женский  этап.  В  этих
этапах проходили в день 25 километров. Конвой шел  с  одной-двумя  собаками,
отстающих подгонял прикладами. Правда, вещи заключ„нных,  котел  и  продукты
везли сзади на подводах, и этим этап напоминал классические  этапы  прошлого
века. Были и этапные  избы  --  разоренные  дома  раскулаченных  с  выбитыми
окнами, сорванными дверьми. Бухгалтерия Котласской пересылки выдавала  этапу
продуктов на теоретически-расчетное время, если вс„ в пути будет  гладко,  и
никогда ни на день лишний (общий  принцип  всякой  нашей  бухгалтерии).  При
задержках же в пути -- продукты растягивали, кармливали болтушкой из  ржаной
муки без соли, а то и вовсе  ничем.  Здесь  было  некоторое  отступление  от
классики.
   В  1940  г.  этап  Олен„ва  после  барж  погнали  пешком  по  тайге   (от
Княж-Погоста на Чибью) -- и вовсе не кормя. Пили болотную воду, быстро несла
их дизентерия. Падали без сил -- собаки рвали одежду упавших. В Ижме  ловили
рыбу брюками и поедали живой. (И с какой-то поляны им объявили:  тут  будете
строить железную дорогу Котлас-Воркута!)
   И в других местах нашего европейского Севера пешие этапы гонялись до  тех
пор, пока по тем же маршрутам, по насыпям, теми  же  первичными  арестантами
проложенными, не побежали вес„лые красные вагоны, везя вторичных арестантов.
   У пеших этапов есть своя техника, е„ разрабатывают  там,  где  приходится
почасту и помногу. Когда  та„жной  тропой  ведут  этап  от  Княж-Погоста  до
Весляны, и вдруг какой-то заключ„нный упал и дальше  идти  не  может  --  то
делать с ним? Разумно подумайте, -- что? Не останавливать же весь этап. И на
каждого упавшего и отставшего не оставлять же по стрелку --  стрелков  мало,
заключ„нных  много.  Значит?..  Стрелок  остается  с  ним  ненадолго,  потом
нагоняет поспешно, уже один.
   Долгое время держались постоянные пешие этапы из Карабаса в Спаск.  Всего
там 35-40 километров, но прогнать надо в один день и человек тысячу зараз  и
среди них много ослабевших. Здесь  ожидается,  что  будут  многие  падать  и
отставать с той предсмертною нехотью и безразличием, что хоть стреляй в них,
а идти они не могут. Смерти они уже не боятся, -- но  палки?  но  неутомимой
палки, вс„ снова бьющей их по ч„м попало? -- палки они  побоятся  и  пойдут!
Это проверено, это -- так.  И  вот  колонна  этапа  охватывается  не  только
обычной цепью автоматчиков, идущих от не„ в  пятидесяти  метрах,  но  еще  и
внутренней цепью солдат невооруженных, но с  палками.  Отстающих  бьют  (как
впрочем, предсказывал и товарищ Сталин), бьют и бьют -- а они  иссиливаются,
но идут! -- и многие из них чудом доходят! Они не знают, что это -- палочная
проверка, и что тех, кто уже и под палками вс„ равно лег и не  идет  --  тех
забирают идущие сзади телеги. Опыт организации! (Могут спросить: а почему бы
не сразу всех на телеги?.. А  где  их  взять,  и  с  лошадьми?  У  нас  ведь
трактора. Да и поч„м ныне ов„с?..) Эти этапы густо шли в 1948-50 годах.
   А в 20-е годы пеший этап был один из основных. Я был мальчишкой, но помню
их хорошо,  по  улицам  Ростова-на-Дону  их  гнали,  не  стесняясь.  Кстати,
знаменитая команда "...открывает огонь без предупреждения!",  тогда  звучала
иначе, опять-таки из-за другой техники: ведь конвой  часто  бывал  только  с
шашками. Командовали так: "шаг в сторону --  конвой  [стреляй,  руби]!"  Это
сильно звучит -- "стреляй, руби!"  Так  и  представляешь,  как  тебе  сейчас
разрубят голову сзади.
   Да даже и в 1936 г. в феврале по  Нижнему  Новгороду  гнали  пешком  этап
заволжских стариков с длинными бородами в самотканных зипунах,  в  лаптях  и
онучах  --  "Русь  уходящая"..  И  вдруг  наперерез  --  три  автомобиля   с
председателем  ВЦИКа  Калининым.  Этап  остановили.  Калинин   проехал,   не
заинтересовался.
   Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колес?  Это  идут  столыпины.
Это идут краснухи. Во всякую минуту  суток.  Во  всякий  день  года.  А  вот
хлюпает вода -- это плывут арестантские баржи. А вот рычат моторы  воронков.
Вс„ время кого-то  ссаживают,  втискивают,  пересаживают.  А  этот  гул?  --
переполненные  камеры  пересылок.  А  этот  вой?  --  жалобы   обокраденных,
изнасилованных, избитых.
   Мы пересмотрели все способы доставки -- и нашли, что все они -- ХУЖЕ.  Мы
оглядели пересылки -- но не развидели хороших. И даже последняя человеческая
надежда, что лучше будет  впереди,  что  в  лагере  будет  лучше  --  ложная
надежда.
   В лагере будет -- хуже.


   1. Его письмо ко мне, "Литературная газета" 29.11.62

   2. ОЛП -- Отдельный Лагерный Пункт.

   3. П. Якубович, там же.

   4. В. И. Ленин в 1897 году садился на "Святого  Николая"  в  пассажирском
порту как вольный.

   5. Об этом подробно рассказывает В. Шаламов в "Очерках преступного мира".

   6. С тех пор идут десятилетия, но сколько случаев на мировых  морях,  где
кажется не зэков уже возят, а советские граждане терпят бедствие, --  однако
из той же [[закрытости]], выдаваемой за национальную гордость,  отказываются
от помощи! Пусть нас акулы лопают, только б не вашу руку принять! ЗАКРЫТОСТЬ
и есть наш рак.


   Глава 4. С острова на остров

   А и просто в одиноких  челноках  перевозят  зэков  с  острова  на  остров
Архипелага. Это называется -- [спецконвой]. Это --  самый  нестесн„нный  вид
перевозки, он почти не отличается от вольной езды. Переезжать так  достается
немногим. Мне же в моей арестантской жизни припало три раза.
   Спецконвой дают по назначению высоких  персон.  Его  не  надо  путать  со
[спецнарядом], который тоже подписывается кое-где повыше. Спецнарядчик  чаще
едет общими этапами, хотя и ему достаются дивные  отрезки  пути  (тем  более
разительные). Например, едет Анс Бернштейн по спецнаряду с севера на  нижнюю
Волгу,  на  сельхозкомандировку.  Везут  его  во  всех  описанных  теснотах,
унижениях, облаивают собаками, обставляют штыками,  орут  "шаг  вправо,  шаг
влево..." -- и вдруг ссаживают на маленькой станции Занзеватка, и  встречает
его там одинокий  спокойный  надзиратель  безо  всякого  ружья.  Он  зевает:
"Ладно, ночевать у меня будешь, а до завтрева пока гуляй, завтра свезу  тебя
в лагерь." И Анс  [гуляет].  Да  вы  понимаете  ли,  что  значит  --  ГУЛЯТЬ
человеку, у которого срок десять лет, который уже с жизнью прощался  сколько
раз, у которого сегодня утром еще был столыпин, а  завтра  будет  лагерь  --
сейчас же он ходит и смотрит, как куры  роются  в  станционном  садике,  как
бабы, не продав поезду масла и дынь, собираются уход