рплату  получает,  судит  инструкция!
Инструкция  37-го  года:  десять-двадцать  --  расстрел.  Инструкция  43-го:
двадцать каторги -- повешение. Инструкция 45-го: всем  вкруговую  по  десять
плюс пять лишения прав (рабочая сила  на  три  пятилетки).  *(7)  Инструкция
49-го: всем по двадцать пять вкруговую. *(8)
   Машина штампует. Однажды арестованный лишен всех прав уже  при  обрезании
пуговиц на пороге ГБ и не может избежать СРОКА.  И  юридические  [работники]
так привыкли к этому, что оскандалились в 1958-м году: напечатали в  газетах
проект новых "Основ уголовного производства СССР" и в н„м ЗАБЫЛИ дать  пункт
о [возможном] содержании оправдательного приговора! Правительственная газета
*(9) мягко выговорила: "[Может создаться впечатление], что наши суды выносят
только обвинительные приговоры."
   А стать на сторону юристов: почему, собственно, суд  должен  иметь  [два]
исхода,  если  всеобщие  выборы  производятся  из  [одного]  кандидата?   Да
оправдательный приговор это же экономическая бессмыслица. Ведь  это  значит,
что и осведомители, и оперативники, и следствие, и прокуратура, и внутренняя
охрана тюрьмы, и конвой -- все проработали вхолостую!

   Вот одно простое и типичное трибунальское  дело.  В  1941  году  в  наших
бездействующих войсках, стоявших в Монголии,  оперчекистские  отделы  должны
были проявить активность и  бдительность.  Военфельдшер  Лозовский,  имевший
повод приревновать какую-то  женщину  к  лейтенанту  Павлу  Чульпен„ву,  это
сообразил. Он задал Чульпен„ву, с глазу на  глаз  три  вопроса:  1.  Как  ты
думаешь -- почему мы отступаем перед немцами?  (Чульпен„в:  техники  у  него
больше, да и отмобилизовался раньше. Лозовский:  нет,  это  маневр,  мы  его
заманиваем) 2) Ты веришь в помощь союзников? (Чульпен„в: верю  что  помогут,
но не  бескорыстно.  Лозовский:  обманут,  не  помогут  ничуть.)  3)  Почему
Северо-западным фронтом послан командовать Ворошилов?
   Чульпен„в ответил и забыл. А Лозовский написал донос. Чульпен„в вызван  в
политотдел дивизии и исключ„н из комсомола: за пораженческие настроения,  за
восхваление немецкой техники, за  умаление  стратегии  нашего  командования.
Больше всего при этом ораторствует комсорг Калягин (он  на  Халхин-голе  при
Чульпен„ве  проявил  себя  трусом  и  теперь  ему  удобно  навсегда   убрать
свидетеля).
   Арест. Единственная очная ставка с  Лозовским.  Их  прежний  разговор  НЕ
ОБСУЖДАЛСЯ следователем. Вопрос только: знаете ли вы этого человека? --  Да.
-- Свидетель, можете идти. (Следователь боится, что  обвинение  развалится.)
*(10)
   Подавленный месячным сидением в яме, Чульпен„в предстает перед трибуналом
36-й  мотодивизии.  Присутствуют:  комиссар   дивизии   Лебедев,   начальник
политотдела Слесарев. Свидетель Лозовский на суд даже  не  вызван.  (Однако,
для  оформления  ложных  показаний  уже  после  суда  возьмут  подпись  и  с
Лозовского и с комиссара Сер„гина.) Вопросы  суда:  был  у  вас  разговор  с
Лозовским? О ч„м он вас спрашивал? как вы  ответили?  Чульпен„в  простодушно
докладывает,  он  вс„  еще  не  видит  своей  вины.  "Ну   ведь   многие   ж
разговаривают!"  --  наивно  восклицает  он.  Суд  отзывчив:  "Кто   именно?
Назовите." Но Чульпен„в не из их породы! Ему дают  последнее  слово.  "Прошу
суд еще раз  проверить  мой  патриотизм,  дать  мне  задание,  связанное  со
смертью!" И простосердечный богатырь: "мне -- и тому,  кто  меня  оклеветал,
нам вместе!"
   Э, нет,  эти  рыцарские  замашки  мы  имеем  задание  в  народе  убивать.
Лозовский должен выдавать порошки, Серегин должен воспитывать бойцов.  *(11)
И разве важно -- умрешь ты или не умрешь? Важно, что [мы] стояли на  страже.
Вышли, покурили, вернулись: десять лет и три лишения прав.
   Таких дел в каждой дивизии за войну было не десять (иначе дороговато было
бы содержать трибунал). А сколько всего дивизий -- пусть посчитает читатель.
   ...Удручающе похожи друг на друга заседания трибуналов. Удручающе безлики
и бесчувственны судьи -- резиновые перчатки. Приговоры -- все с конвейера.
   Все держат серьезный вид, но все понимают, что это --  балаган,  и  яснее
всего это -- конвойным ребятам, попроще. На новосибирской пересылке  в  1945
году  конвой  принимает  арестантов  перекличкой  по  [делам].   "Такой-то!"
"58-1-а, двадцать пять  лет".  Начальник  конвоя  заинтересовался:  "За  что
дали?" -- "Да ни за что." -- "Врешь. [Ни за что -- десять дают!]"
   Когда трибунал торопится, "совещание" занимает одну  минуту  --  выйти  и
войти.  Когда  рабочий  день  трибунала  по  16  часов  подряд  --  в  дверь
совещательной комнаты видна белая скатерть, накрытый стол, вазы с  фруктами.
Если очень спешат -- приговор любят читать "с психологией":  "...приговорить
к высшей мере наказания!.." Пауза. Судья смотрит осужд„нному  в  глаза,  это
интересно: как он переживает? что он там сейчас чувствует? "...Но,  учитывая
чистосердечное раскаяние..."
   Все стены трибунальской  ожидальни  исцарапаны  гвоздями  и  карандашами:
"получил расстрел", "получил четвертную",  "получил  десятку".  Надписей  не
стирают: это  назидательно.  Бойся,  клонись  и  не  думай,  что  ты  можешь
что-нибудь изменить своим поведением. Хоть демосфенову речь произнеси в свое
оправдание  в  пустом  зале  при  кучке  следователей  (Ольга  Слиозберг  на
ВерхСуде, 1936) -- это нисколько тебе не поможет. Вот поднять с  десятки  на
расстрел -- это ты можешь; вот если крикнешь им: "[Вы фашисты]!  Я  стыжусь,
что несколько лет состоял в вашей партии!"  (Николай  Семенович  Даскаль  --
спецколлегии Азово-Черноморского края, председатель Холик, Майкоп, 1937)  --
тогда мотанут новое [дело], тогда погубят.
   Чавдаров рассказывает случай, когда на суде обвиняемые  вдруг  отказались
от всех своих ложных признаний на следствии. Что ж? Если и была заминка  для
перегляда, то только несколько  секунд.  Прокурор  потребовал  перерыва,  не
объясняя,  зачем.  Из  следственной  тюрьмы  примчались  следователи  и   их
подсобники-молотобойцы. Всех подсудимых, развед„нных по боксам, снова хорошо
избили, обещая на втором перерыве добить. Перерыв  окончился.  Судья  заново
всех опросил -- и все теперь признали.
   Выдающуюся ловкость проявил Александр  Григорьевич  Каретников,  директор
научно-исследовательского  текстильного  института.  Перед  самым  тем,  как
должно было открыться заседание Военной Коллегии Верховного Суда, он  заявил
через охрану, что  хочет  дать  [дополнительные]  показания.  Это,  конечно,
заинтересовало. Его принял прокурор. Каретников  обнажил  ему  свою  гниющую
ключицу, перебитую табуреткой следователя, и заявил:  "Я  вс„  подписал  под
пытками."  Уж  прокурор  проклинал  себя  за  жадность  к   "дополнительным"
показаниям,  но  поздно.  Каждый  из  них  бестрепетен  лишь  пока   он   --
незамечаемая  часть  общей  действующей  машины.  Но  как  только   на   н„м
сосредодотичилась личная ответственность, луч света уперся прямо в  него  --
он бледнеет, он понимает, что и он -- ничто, и он  может  поскользнуться  на
любой корке. Так Каретников поймал прокурора  и  тот  не  решился  притушить
дела. Началось заседание Военной коллегии, Каретников повторил вс„ и  там...
Вот когда Военная Коллегия ушла действительно совещаться!  Но  приговор  она
могла  вынести  только  оправдательный  и,   значит,   тут   же   освободить
Каретникова. И поэтому... НЕ ВЫНЕСЛА НИКАКОГО!
   Как ни в ч„м не бывало, взяли Каретникова опять в тюрьму, подлечили  его,
подержали три месяца. Пришел  новый  следователь,  очень  вежливый,  выписал
новый ордер на арест (если б  Коллегия  не  кривила,  хоть  эти  три  месяца
Каретников  мог  бы  погулять  на  воле!),  задал  снова   вопросы   первого
следователя. Каретников, предчувствуя свободу, держался стойко и ни в ч„м не
признавал себя виноватым. И что же?.. По ОСО он получил 8 лет.
   Этот пример достаточно показывает  возможности  арестанта  и  возможности
ОСО. А Державин так писал:

   "Пристрастный суд -- разбоя злее.
   Судьи -- враги, где спит закон.
   Пред вами гражданина шея
   Протянута без оборон."

   Но редко у Военной Коллегии Верховного Суда случались такие неприятности,
да и вообще редко она  протирала  свои  мутные  глаза,  чтобы  взглянуть  на
отдельного оловянного арестантика. А. Д. Р., инженер-электрик, в  1937  году
был втащен наверх, на четвертый этаж, бегом по лестнице двумя конвоирами под
руки (лифт, вероятно, работал, но арестанты сыпали так часто,  что  тогда  и
сотрудникам бы не  подняться).  Разминуясь  со  встречным,  уже  осужд„нным,
вбежали в зал. Военная коллегия так торопилась, что даже не сидели, а стояли
все трое. С трудом отдышавшись (ведь  обессилел  от  долгого  следствия)  Р.
вымолвил свою фамилию,  имя-отчество.  Что-то  бормотнули,  переглянулись  и
Ульрих -- вс„ он же! -- объявил: "Двадцать лет!" И прочь бегом поволокли Р.,
бегом втащили следующего.

   Случилось как во сне: в феврале 1963 года по той же самой лестнице, но  в
вежливом сопровождении полковника-парторга, пришлось подняться и  мне.  И  в
зале с круглою колоннадой, где, говорят,  заседает  пленум  Верховного  Суда
Союза, с огромным подковообразным столом и внутри него еще с круглым и семью
старинными стульями, меня слушали семьдесят сотрудников Военной Коллегии  --
вот той самой, которая судила когда-то Каретникова, и Р. и других и прочее и
так далее... И я сказал им: "Что  за  знаменательный  день!  Будучи  осужд„н
сперва на лагерь, потом на вечную ссылку -- я никогда в глаза  не  видел  ни
одного судьи. И вот теперь я вижу вас всех,  собранных  вместе!"  (И  они-то
видели живого зэка, протертыми глазами, -- впервые.)
   Но, оказывается, это были -- не они! Да. Теперь говорили они, что --  это
были не они. Уверяли меня, что ТЕХ -- уже нет. Некоторые  ушли  на  почетную
пенсию, кого-то сняли (Ульрих, выдающийся из палачей, был снят, оказывается,
еще при Сталине, в 1950  году  за...  бесхребетность!)  Кое-кого  (наперечет
нескольких) даже судили при Хрущеве, и [те] со скамьи  подсудимых  угрожали:
"Сегодня ты нас судишь, а завтра мы тебя,  смотри!"  Но  как  все  начинания
Хрущева, это движение, сперва  очень  энергичное,  было  им  вскоре  забыто,
покинуто, и не дошло до черты необратимого изменения, а значит,  осталось  в
области прежней.
   В несколько голосов ветераны юрисдикции  теперь  вспоминали,  подбрасывая
мне невольно материал для этой главы (а если б они взялись  опубликовать  да
вспоминать? Но годы  идут,  вот  еще  пять  прошло,  а  светлее  не  стало.)
Вспомнили, как на судебных совещаниях с трибуны судьи [гордились]  тем,  что
[удалось] не применять статью 51-ю УК о смягчающих обстоятельствах  и  таким
образом [удалось] давать двадцать пять вместо десятки! Или как были  унижено
[Суды подчинены Органам]! Некоему судье поступило на  суд  дело:  гражданин,
вернувшийся из Соединенных Штатов, клеветнически утверждал, что там  хорошие
автомобильные дороги. И больше ничего. И в [деле] --  больше  ничего!  Судья
отважился вернуть дело на доследование  с  [целью]  получения  "полноценного
антисоветского материала" -- то есть, чтобы заключ„нного  этого  попытали  и
побили. Но эту благую цель судьи не учли, отвечено было с  гневом:  "Вы  что
нашим Органам не доверяете?" -- и судья был сослан секретарем  трибунала  на
Сахалин! (При Хрущеве было мягче: "провинившихся" судей посылали.. ну,  куда
бы вы думали?.. [адвокатами]!) *(12) Так  же  склонялась  перед  Органами  и
прокуратура. Когда в 1942 году вопиюще разгласилось злоупотребление Рюмина в
северо-морской  контрразведке,  прокуратура  не  посмела   вмешаться   своею
властью, а лишь [почтительно] доложила Абакумову, что  его  мальчики  шалят.
Было отчего Абакумову считать Органы солью земли! (Тогда-то, вызвав  Рюмина,
он его и возвысил на свою погибель.)
   Просто времени не было, они бы мне рассказали и вдесятеро. Но задумаешься
и  над  этим.  Если  и  суд  и  прокуратура  были  только  пешками  министра
госбезопасности -- так может и главою отдельною их не надо описывать?
   Они рассказывали мне наперебой, я оглядывался и удивлялся: да  это  люди!
вполне ЛЮДИ! Вот они улыбаются!  Вот  они  искренно  изъясняют,  как  хотели
только хорошего. Ну, а если так повернется еще, что опять придется  им  меня
судить? -- вот в этом зале (мне показывают главный зал).
   Так что ж, и осудят.
   Кто ж у истока -- курица или яйцо? люди или система?
   Несколько веков была у нас пословица: не бойся закона -- бойся судьи.
   Но, мне кажется, [закон] перешагнул  уже  через  людей,  люди  отстали  в
жестокости. И  пора  эту  пословицу  вывернуть:  не  бойся  судьи  --  бойся
[закона].
   Абакумовского, конечно.
   Вот  они  выходят  на  трибуну,  обсуждая  "Ивана  Денисовича".  Вот  они
обрадованно говорят, что книга эта облегчила их совесть (так и  говорят...).
Признают, что я дал картину еще очень смягченную, что [каждый] из них  знает
более тяжелые лагеря. (Так -- ведали?..) Из семидесяти человек,  сидящих  по
подкове, несколько выступающих  оказываются  сведущими  в  литературе,  даже
читателями "Нового мира", они жаждут реформ, живо судят о наших общественных
язвах, о запущенности деревни...
   Я сижу и думаю:  если  первая  крохотная  капля  правды  разорвалась  как
психологическая бомба  --  что'  же  будет  в  нашей  стране,  когда  Правда
обрушится водопадами?
   А -- обрушится, ведь не миновать.


   1. Заседали в самый день амнистии, работа не терпит.

   2. Сборник "От тюрем к воспитательным учреждениям".

   3. Группа Ч-на.

   4. Все  тот  же  сборник  "От  тюрем..."  навязывает  нам  материал:  что
предрешенность приговоров -- дело давнее, что и в  1924-29  годах  приговоры
судов регулировались едиными  административно-экономическими  соображениями.
Что начиная с 1924 года из-за [[безработицы в стране]] суды уменьшили  число
приговоров  к  исправтрудработам  с  проживанием   на   дому   и   увеличили
краткосрочные тюремные приговоры (речь, конечно, идет о бытовиках). От этого
произошло переполнение их на работе в колониях. В начале 1929 года Наркомюст
СССР циркуляром N 5 ОСУДИЛ вынесение краткосрочных приговоров, а 6.11.29  (в
канун двенадцатой годовщины Октября и вступая  в  строительство  социализма)
постановлением ЦИК и СНК было уже просто ЗАПРЕЩЕНО давать срок менее  одного
года!

   5. В Южно-Африканской республике террор дошел в последние годы  до  того,
что каждого [[подозрительного]] (СОЭ)  негра  можно  без  следствия  и  суда
арестовать на три месяца!.. Сразу видно  слабинку:  почему  не  от  трех  до
десяти?

   6. Этого мы не знали. Это нам газета "Известия" рассказала  в  июле  1957
года.

   7. Как Бабаев им крикнул, правда бытовик:  "Да  [[намордника]]  мне  хоть
триста лет, вешайте! И до смерти за вас руки не подыму, благодетели!"

   8. И так настоящий шпион (Шульц, Берлин, 1948 г.) мог получить 10 лет,  а
никогда им не бывший Гюнтер Вашкау -- двадцать пять. Потому  что  --  волна,
1949 год.

   9. "Известия" 10 сентября 1958 года.

   10. Лозовский теперь кандидат медицинских наук, живет в  Москве,  у  него
вс„ благополучно. Чульпен„в -- водитель троллейбуса.

   11. Сер„гин Виктор  Андреевич  сейчас  в  Москве,  работает  в  комбинате
бытового обслуживания при Моссовете. Живет хорошо.

   12. ("Известия" 9.6.64) Тут интересен взгляд на судебную  защиту!..  А  в
1918 г. судей, выносящих слишком мягкие  приговоры,  В.  И.  Ленин  требовал
исключать из партии.


   Глава 8. Закон -- ребенок

   Мы вс„ забываем.  Мы  помним  не  быль,  не  историю,  --  а  только  тот
штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти  пробить  непрестанным
долблением.
   Я не знаю, свойство ли это всего человечества, но нашего  народа  --  да.
Обидное свойство. Может быть, оно и от доброты, а -- обидное. Оно отда„т нас
добычею лжецам.
   Так, если не надо, чтобы мы помнили даже гласные судебные процессы --  то
мы их и не помним. Вслух делалось, и в газетах писалось, но не вдолбили  нам
ямкой в мозгу -- и мы не помним. (Ямка в мозгу лишь  от  того,  что'  каждый
день по радио.) Не о молодежи говорю,  она,  конечно,  не  знает,  но  --  о
современниках тех процессов. Попросите среднего человека перечислить,  какие
были  громкие  гласные  суды  --  вспомнит  бухаринский,  зиновьевский.  Еще
поднаморщась -- Промпартию. Вс„, больше не было гласных процессов.
   А они начались тотчас же после Октября. Они в 1918 году уже обильно  шли,
во многих трибуналах. Они шли, когда не было еще ни законов, ни кодексов,  и
сверяться могли судьи  только  с  нуждами  рабоче-крестьянской  власти.  Они
открывали собой,  как  думалось  тогда,  стезю  бесстрашной  законности.  Их
подробная история еще когда-нибудь кем-нибудь напишется, а  нам  и  мериться
нечего вместить е„ в наше исследование.
   Однако, без малого обзора не обойтись. Какие-то обугленные  развалины  мы
вс„ ж обязаны расщупать и в том утреннем розовом нежном тумане.
   В те динамичные годы не ржавели в ножнах сабли войны, но и не  пристывали
к кобурам револьверы кары. Это позже придумали прятать расстрелы в ночах,  в
подвалах и стрелять  в  затылок.  А  в  1918-м  известный  рязанский  чекист
Стельмах расстреливал днем, во дворе, и так, что ожидающие  смертники  могли
наблюдать из тюремных окон.
   Был официальный термин тогда: [внесудебная расправа]. Не потому,  что  не
было еще судов, а потому, что была ЧК. *(1) Потому что так эффективнее. Суды
были и судили, и казнили, но надо помнить, что параллельно им  и  независимо
от них шла сама собой внесудебная расправа. Как представить размеры  е„?  М.
Лацис в своем популярном обзоре деятельности ЧК  *(2)  да„т  нам  только  за
полтора года (1918-й и половина 1919-го)  и  только  по  двадцати  губерниям
центральной России ("цифры, представленные здесь [далеко  не  полны]",  *(3)
отчасти может быть и по скромности): растрелянных ЧК (т. е. бессудно, помимо
судов) -- 8389  человек  *(4)  (восемь  тысяч  триста  восемьдесят  девять),
раскрыто контрреволюционных организаций -- 412 (фантастическая  цифра,  зная
неспособность  нашу  к  организации  во  всю  нашу  историю,  да  еще  общую
разрозненность и упадок духа тех лет), всего арестовано -- 87 тысяч. *(5) (А
эта цифра отда„т преуменьшением.)
   С чем можно было бы сопоставить  для  оценки?  В  1907  г.  группа  левых
деятелей издала сборник статей "Против смертной казни", *(6) где  приводится
*(7) поименный перечень всех приговоренных к казни с  1826  г.  по  1906  г.
Составители оговариваются, что он еще незаконченный, что  этот  список  тоже
неполон (однако, не ущербнее же данных Лациса,  составленных  в  гражданскую
войну). Он насчитывает 1397 имен, отсюда должны  быть  исключены  233  чел.,
которым приговор был заменен и  270  чел.  не  разысканных  (в  основном  --
польских повстанцев, бежавших на Запад). Остается 894 чел. Эта цифра  за  80
лет не выдерживает сравнения с лацисовой за полтора года да еще не  по  всем
губерниям.  --  Правда,  составители  сборника  тут  же  приводят  и  другую
предположительную статистику, по которой приговорено к смерти (может быть  и
не казнено) за один лишь 1906 год -- 1310 ч., а всего с 1826 г. -- 3419 чел.
Это -- как раз разгар пресловутой столыпинской реакции, и  о  н„м  есть  еще
цифра  *(8):  950  казней  за  6  месяцев.  (Они  существовали  столыпинские
военно-полевые суды.) Жутко звучит, но  для  укрепившихся  наших  нервов  не
вытягивает и она: нашу-то цифирку на полгода пересчитав, вс„  равно  получим
ВТРОЕ ГУЩЕ -- да это еще по 20  губерниям,  да  это  еще  [[без  судов,  без
трибуналов]].
   Суды же действовали само собой еще с ноября 1917  г.  При  вс„м  недосуге
издали для них в 1919 г. "Руководящие начала уголовного права РСФСР" (мы  их
не читали, достать не могли, а знаем,  что  было  там  "лишение  свободы  на
неопределенный срок", то есть -- до особого распоряжения).
   Суды были трех родов: народные, окружные и ревтрибуналы.
   Нарс