кий  распорядился
по ВЧК (ЧК -- и без расстрела?..) А на трибуналы СНК распространил? Еще нет.
И воспрял Крыленко. И продолжал требовать расстрела, обосновывая так:
   "Если бы даже полагать, что укрепляющееся положение Республики  устраняет
непосредственную  опасность  от  таких  лиц,  вс„  же   мне   представляется
несомненным, что в этот период созидательной работы... чистка...  от  старых
деятелей-хамелеонов...  является  требованием  революцонной  необходимости".
"Постановлением ВЧК об отмене расстрелов разрешен  раз  навсегда...  во  все
времена Советской власти" *(50)
   Очень пророчески! Вернут расстрел, вернут и весьма вскоре! Ведь еще какую
вереницу надо ухлопать! (Еще самого Крыленко,  и  многих  классовых  братьев
его...)
   Что ж, послушался трибунал, приговорил Самарина и Кузнецова к  расстрелу,
но подогнал под амнистию: в концентрационный лагерь [до  полной  победы  над
мировым империализмом]! (И сегодня б еще им там сидеть..) А  "лучшему,  кого
могло дать духовенство" -- 15 лет с заменой на пятерку.
   Были и другие подсудимые, прист„гнутые  к  процессу,  чтоб  хоть  немного
иметь вещественного обвинения: монахи и учителя Звенигорода,  обвин„нные  по
звенигородскому делу лета 1918 года, но почему-то полтора года не  сужденные
(а может  быть  уже  разок  и  сужденные,  а  теперь  еще  разок,  поскольку
целесообразно). В то лето в звенигородский монастырь явились совработники  к
игумену Ионе *(51) велели  ("поворачивайся  живей!")  выдать  хранимые  мощи
преподобного  Саввы.  Совработники  при  этом  не  только  курили  в   храме
(очевидно, и в алтаре) и уж конечно не снимали шапок, но тот, который взял в
руки череп Саввы, стал в него плевать, подчеркивая мнимость святости. Были и
другие кощунства. Это и  привело  к  набату,  народному  мятежу  и  убийству
кого-то из совработников. Остальные потом отперлись, что не кощунствовали  и
не плевали, и Крыленке достаточно их заявления. *(52) Так вот теперь  судили
и... этих совработников? Нет, -- этих монахов.

   Мы просим читателя сквозно иметь в виду: еще с 1918 г. определился  такой
наш судебный  обычай,  что  каждый  московский  процесс  (разумеется,  кроме
несправедливого процесса над ЧК) не есть отдельный суд над случайно стекшими
обстоятельствами, нет: это -- сигнал судебной  политики;  это  --  витринный
образец, по которому со склада отпускают для провинции; это -- [тип], это --
перед  разделом  арифметического  задачника  одно  образцовое  решение,   по
которому ученики дальше сообразят сами.
   Так,   если   сказано   --   "процесс   церковников",   то   поймем    во
многомножественном числе. Да  впрочем  и  сам  верховный  обвинитель  охотно
разъясняет нам: "[почти по всем  трибуналам  Республики  [[прокатились]]  ]"
*(53)  (словечко-то)  подобные  процессы.  Совсем   недавно   были   они   в
Северо-двинском, Тверском, Рязанском трибуналах; в  Саратове,  Казани,  Уфе,
Сольвычегодске, Царевококшайске  судилось  духовенство,  псаломщики  церкви,
[освобожденной Октябрьской революцией]."
   Читателю помнится тут противоречие: почему же многие эти процессы [ранее]
московского образца? Это -- лишь недостаток  нашего  изложения.  Судебное  и
внесудебное преследование освобожденной церкви началось еще  в  1918  г.  и,
судя по звенигородскому делу, уже тогда достигло остроты. В октябре 1918  г.
патриарх Тихон писал  в  послании  Совнаркому,  что  нет  свободы  церковной
проповеди, что "уже заплатили кровью мученичества  многие  смелые  церковные
проповедники...  Вы  наложили  руку  на   церковное   достояние,   собранное
поколениями верующих людей и не задумались  нарушить  их  посмертную  волю".
(Наркомы, конечно, послания не читали, а управделы вот уж  хохотали:  нашел,
чем корить -- посмертная воля! Да с... мы хотели на  наших  предков!  --  мы
только на потомков работаем.)  "Казнят  епископов,  священников,  монахов  и
монахинь, ни в ч„м не повинных, а просто по огульному обвинению  в  какой-то
расплывчатой и  неопределенной  контрреволюционности".  Правда,  с  подходом
Деникина  и  Колчака  остановились,  чтоб  облегчить   православным   защиту
революции. Но едва гражданская война  стала  спадать  --  снова  взялись  за
церковь, и вот [прокатилось] по  трибуналам,  и  в  1920  г.  ударили  и  по
Троицко-Сергиевской  лавре,  добрались  до  мощей  этого  шовиниста   Сергея
Радонежского, перетряхнули их в московский музей. *(54)
   И был циркуляр Наркомюста (25 августа 1920 г.) о ликвидации всяких вообще
мощей,  ибо  именно  они  затрудняли  нам  светоносное  движение  к   новому
справедливому обществу.
   Следуя дальше за выбором Крыленки, оглядим и рассмотренное в  [Верхтрибе]
(так мило сокращают они между собой, а для  нас-то,  букашек,  как  рявкнут:
встать! суд идет!)
   д) [Дело "Тактического центра"] (16-20 августа 1920 г.) -- 28  подсудимых
и еще сколько-то обвиняемых заочно по недоступности.
   Голосом, еще не  охрипшим  в  начале  страстной  речи,  весь  осветленный
классовым анализом, поведывает нам верховный обвинитель, что кроме помещиков
и капиталистов "существовал и продолжает существовать еще один  общественный
слой, над социальным  бытием  которого  [давно  задумываются]  представители
революционного социализма. (То есть: быть ему или не быть? -- А. С.)... Этот
слой -- [так называемой интеллигенции]... В этом  процессе  мы  будем  иметь
дело с [судом истории над деятельностью русской интеллигенции]"  *(55)  и  с
судом революции над ней.
   Специальная узость нашего  исследования  не  да„т  возможности  охватить,
[[как же именно]] ЗАДУМЫВАЛИСЬ представители революционного  социализма  над
судьбой так называемой интеллигенции и что же именно они для  не„  надумали?
Однако, нас утешает, что материалы эти опубликованы, всем доступны  и  могут
быть собраны с любой подробностью. Поэтому лишь для ясности общей обстановки
в Республике напомним мнение Председателя  Совета  Народных  Комиссаров  тех
лет, когда все эти трибунальские заседания происходят.
   В письме Горькому 15 сентября 1919 г. (мы его  уже  цитировали)  Владимир
Ильич отвечает на хлопоты Горького по поводу  арестов  интеллигенции  (среди
них, очевидно, и часть  подсудимых  этого  процесса)  и  об  основной  массе
тогдашней русской интеллигенции ("околокадетской") пишет: "на деле  [это  не
мозг нации, а говно]". *(56) В другой  раз  он  говорит  Горькому:  "это  е„
<интеллигенции> будет вина, если мы разобьем слишком  много  горшков".  Если
она ищет справедливости -- почему она не идет к нам?.. "Мне от интеллигенции
и попала пуля" *(57) (т. е. от Каплан.)
   При таком ощущении он выражался об интеллигенции недоверчиво,  враждебно:
гнило-либеральная;  "благочестивая";  "разгильдяйство,   столь   обычное   у
"образованных" людей" *(58); считал, что она всегда недомысливает,  что  она
[изменила рабочему делу]. (Но именно [рабочему делу] -- диктатуре рабочих --
когда она присягала?)
   Эту насмешку над интеллигенцией,  это  презрение  к  ней  потом  уверенно
перехватили публицисты 20-х годов, и газеты 20-х годов, и быт, и наконец  --
сами   интеллигенты,   проклявшие    свое    вечное    недомыслие,    вечную
[двойственность], вечную [беспозвоночность], и  безнадежное  [отставание  от
эпохи].
   И справедливо же! Вот рокочет под сводами Верхтриба  голос  Обвинительной
Власти и возвращает нас на скамью:
   "Этот общественный слой...  подвергся  за  эти  годы  испытанию  всеобщей
переоценки". Да-да, переоценки, так часто говорилось тогда. И как же  прошла
переоценка? А вот: "Русская  интеллигенция,  войдя  в  горнило  Революции  с
лозунгами народовластия (а вс„-таки было что-то!), вышла  из  не„  союзником
черных  (даже  не  белых!)  генералов,  наемным  (!)  и  послушным   агентом
европейского империализма. Интеллигенция попрала свои знам„на (как в  армии,
да?) и забросала их грязью". *(59)
   Ну, как нам не надорваться в раскаянии? Ну, как нам не расцарапать  грудь
когтями?..
   И только потому "[нет нужды добивать] отдельных е„  представителей",  что
"[эта социальная группа отжила свой век]".
   На  раскрыве  ХХ   столетия!   Какая   мощь   предвидения!   О,   научные
революционеры! ([Добивать] однако пришлось. Еще все  20-е  годы  добивали  и
добивали.)
   С неприязнью осматриваем мы 28 лиц союзников черных генералов,  наемников
европейского империализма. Особенно шибает нам в нос этот [Центр] --  тут  и
Тактический Центр, тут и Национальный Центр, тут и Правый Центр (а в  память
из процессов двух десятилетий лезут Центры, Центры и Центры, то  инженерные,
то меньшевистские, то троцкистско-зиновьевские, то право-бухаринские, и  все
разгромлены, и все разгромлены, и только потому мы с вами еще живы). Уж  где
[Центр], там конечно рука империализма.
   Правда, от сердца несколько отлегает, когда мы слышим далее, что  судимый
сейчас Тактический Центр [не был организацией],  что  у  него  не  было:  1.
устава; 2. программы; 3. членских взносов. А  что  же  было?  Вот  что:  они
[[встречались]]! (Мурашки  по  спине.)  Встречаясь  же,  [ознакамливались  с
точкой зрения друг друга]! (Ледяной холод.)
   Обвинения очень тяжелые и поддержаны уликами: на 28  обвиняемых  2  (две)
улики. *(60) Это -- два письма [отсутствующих] (они за  границей)  деятелей:
Мякотина и Федорова. Отсутствующих, но до Октября состоявших в тех же разных
Комитетах,  что  и  присутствующие,  и  это  да„т  нам  право   отождествить
отсутствующих и присутствующих. А письма  вот  о  ч„м:  о  [расхождениях]  с
Деникиным по таким маленьким вопросам, как крестьянский (нам не говорят,  но
очевидно: советуют Деникину отдать землю крестьянам),  еврейский  (очевидно:
не возвращаться к прежним стеснениям), федеративно-национальный (уже  ясно),
административного управления (демократия, а не диктатура) и другие. И  какой
же вывод из улик? Очень простой: тем самым доказана  переписка  [и  единство
присутствующих с Деникиным]! (Б-р-р... гав-гав!)
   Но есть и прямые обвинения присутствующим: обмен  информацией  со  своими
знакомыми, проживавшими на окраинах  (в  Киеве,  например),  не  подвластных
центральной советской власти! То есть, допустим, раньше это была  Россия,  а
потом в интересах мировой революции мы тот бок  уступили  Германии,  а  люди
продолжают записочки посылать: как там, Иван  Иваныч,  живете?..  а  мы  вот
как... И М. М. Кишкин (член ЦК кадетов)  даже  со  скамьи  подсудимых  нагло
оправдывается: "человек не хочет быть слепым и  стремится  узнать  вс„,  что
делается всюду".
   Узнать  ВСі,  что  делается  ВСЮДУ??..  Не  хочет  быть   слепым?..   Так
справедливо же квалифицирует их  действие  обвинитель  как  [предательство]!
предательство [по отношению к Советской Власти]!
   Но вот самые страшные их действия:  в  разгар  гражданской  войны  они...
писали труды, составляли записки,  проекты.  Да,  "знатоки  государственного
права, финансовых наук, экономических отношений, судебного дела и  народного
образования", они [писали труды]! (И, как легко  догадаться,  нисколько  при
этом не опираясь на предшествующие труды  Ленина,  Троцкого  и  Бухарина...)
Проф. С.  А.  Котляревский  --  о  федеративном  устройстве  России,  В.  И.
Стемпковский -- по аграрному вопросу (и, вероятно, без  коллективизации...),
В.  С.  Муралевич  --  о  народном  образовании  в  будущей  России,  Н.  Н.
Виноградарский -- об экономике. А (великий) биолог Н. К. Кольцов (ничего  не
видавший от родины, кроме гонений и казни) разрешал  этим  буржуазным  китам
собираться для бесед у него в институте. (Сюда же угодил и Н. Д. Кондратьев,
которого в 1931 г. окончательно засудят по ТКП.)
   Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди опережая  приговор.  Ну,
какую  такую  кару  вот  этим  генеральским  подручным?  Одна  им  кара   --
[[расстрел]]! Это не требование обвинителя -- это уже [приговор]  трибунала!
(Увы, смягчили потом: концентрационный лагерь до конца гражданской войны.)
   В том-то и вина подсудимых, что они не сидели по своим  углам,  посасывая
четвертушку хлеба, "они столковывались и сговаривались  между  собой,  каков
должен быть государственный строй после падения советского?"
   На современном научном языке это называется: они  изучали  альтернативную
возможность.
   Грохочет голос обвинителя, но какая-то трещинка слышится нам,  как  будто
он глазами шнырнул по кафедре, ищет еще бумажку?  цитатку?  Мгновение!  надо
[на цирлах] подать!  из  другого  процесса?  неважно!  не  эту  ли,  Николай
Васильич, пожайлуста:
   "для нас... понятие [истязания] заключается уже в самом факте  содержания
политических заключ„нных в тюрьме..."
   Вот что! Политических держать в тюрьме -- это истязание!  И  это  говорит
обвинитель! -- какой широчайший взгляд! Восходит новая юрисдикция! Дальше,
   "...Борьба с царским правительством была их <политических> второй натурой
и [не бороться] с царизмом они [не могли]!" *(61)
   Как [не могли] не  изучать  альтернативных  возможностей?..  Может  быть,
[мыслить] -- это первая натура интеллигента?
   Ах, не ту цитату  подсунули  по  неловкости!  Вот  конфуз!..  Но  Николай
Васильевич уже в своей руладе:
   "[И даже если бы] обвиняемые здесь, в Москве, не ударили пальцем о  палец
-- (оно как-то похоже, что так и было...) -- вс„ равно:  ...в  такой  момент
даже разговоры за чашкой чая, какой  строй  должен  сменить  падающую  якобы
Советскую власть, является контрреволюционным актом... Во время  гражданской
войны преступно не только действие <против советской  власти>...  [преступно
само бездействие]." *(62)
   Ну вот теперь понятно, теперь вс„ понятно. Их приговорят к  расстрелу  --
за бездействие. За чашку чая.
   Например, петроградские интеллигенты  решили  в  случае  прихода  Юденича
"прежде всего озаботиться созывом демократической городской  думы"  (т.  е.,
чтобы отстоять е„ от генеральской диктатуры.)
   Крыленко: -- Мне хотелось бы им крикнуть: "Вы обязаны были думать  прежде
всего -- [как бы лечь костьми], но не допустить Юденича!!"
   А они -- не легли.
   (Впрочем, и Николай Васильевич не лег.)
   А еще также  есть  подсудимые,  кто  был  [осведомлен]!  и  --  [молчал].
("Знал-не сказал" по-нашенскому.)
   А вот уже не бездействие, вот уже активное преступное действие: через  Л.
Н. Хрущеву, члена политического Красного Креста (тут же и она, на [скамье]),
другие [подсудимые помогали  бутырским  заключ„нным]  деньгами  (можно  себе
представить этот поток капиталов -- на тюремный ларек!) и  вещами  (да  еще,
гляди, шерстяными?).
   Нет меры их злодеяниям! Да не будет же удержу и пролетарской каре!
   Как при падающем  киноаппарате,  косой  неразборчивой  лентой  проносятся
перед нами двадцать восемь дореволюционных мужских  и  женских  лиц.  Мы  не
заметили их выражения! -- они напуганы? презрительны? горды?
   Ведь их ответов нет! ведь  их  последних  слов  нет!  --  по  техническим
соображениям... Покрывая эту недостачу, обвинитель напевает нам:  "Это  было
сплошное самобичевание  и  раскаяние  в  совершенных  ошибках.  Политическая
невыдержанность и промежуточная природа интеллигенции... -- (да-да, еще  вот
это: промежуточная  природа!)  --  ...в  этом  факте  всецело  оправдала  ту
марксистскую оценку интеллигенции, которая всегда давалась ей большевиками."
*(63)
   Не знаю. Может быть, самобичевались. Может быть нет. Может УЖЕ  поддались
жажде сохранить жизнь во что бы то ни  стало.  Может  ЕЩЕ  сохранили  старое
достоинство интеллигенции. Не знаю.
   А кто эта женщина молодая промелькнула?
   Это -- дочь Толстого, Александра. Спросил Крыленко:  что  она  делала  на
этих беседах? Ответила: "Ставила самовар!" -- Три года концлагеря!

   Так восходило солнце нашей  свободы.  Таким  упитанным  шалуном  рос  наш
октябр„нок-Закон.
   Мы теперь совсем не помним этого.

   1. Этого птенца с твердеющим клювом своим отогревал Троцкий:  "Устрашение
является могущественным средством политики, и надо быть ханжей, чтобы  этого
не понимать". И Зиновьев ликовал, еще не предвидя своего конца: "Буквы  ГПУ,
как и буквы ВЧК, самые популярные в мировом масштабе".

   2. М. Н. Лацис (Судрабс) -- Два года борьбы на внутреннем фронте. -- ГИЗ,
М. 1920.

   3. стр. 74.

   4. стр. 75.

   5. Лацис, стр. 76.

   6. Под ред. Гернета, изд. 2-е.

   7. стр. 385-423.

   8. Журнал "Былое" N2/14, февраль 1907 г.

   9. См. Часть III, гл. 1.

   10. Лацис, стр. 75.

   11. Там же, стр. 70

   12. Части Особого Назначения.

   13. стр. 74

   14. Ленин, 5 изд., т.36, стр. 210.

   15. Н. В. Крыленко. -- "За пять лет (1918-1922)"  Обвинительные  речи  по
наиболее  крупным  процессам,   заслушанным   в   московском   и   Верховном
революционных трибуналах. -- ГИЗ, М. -- Пд, 1923. Тираж 7000.

   16. стр. 4

   17. стр. 4-5

   18. Крыленко "За пять лет..." стр. 7

   19. стр. 44

   20. Лацис -- "Два года...", стр. 46

   21. Крыленко, стр. 13

   22. стр. 14.

   23. стр. 3

   24. стр. 408

   25. стр. 22, курсив мой.

   26. стр. 505

   27. стр. 318.

   28. стр. 73

   29. стр. 83

   30. Крыленко, стр. 79

   31. стр. 81

   32. стр. 524

   33. стр. 82.

   34. стр. 296

   36. стр. 507

   37. Крыленко, стр. 513, курсив мой.

   38. стр. 507

   39. Чтобы утишить возмущение читателя: этого Якулова, пьявистого змея,  к
моменту суда над Косыревым уже посадили  под  стражу,  нашли  ему  [[дело]].
Свидетельствовать его приводили  под  конвоем,  а  вскоре,  надо  надеяться,
расстреляли. (И теперь мы удивляемся: как дошло до беззакония? Почему  никто
не боролся?)

   40. Крыленко, стр. 14

   41. О, сколько сюжетов! О, где Шекспир?  Сквозь  стены  прошел  Соловьев,
слабые камерные тени, Годелюк отрекается слабеющей рукой -- а нам в театрах,
нам в кино только уличным пением "Вихрей враждебных" передают  революционные
годы...

   42. Крыленко, стр. 522

   43. Крыленко, стр. 509

   44. Крыленко, стр. 509

   45. стр. 509-510, курсив мой А. С.

   46. стр. 511

   47. Крыленко, стр. 14.

   48. Но обвинитель считает: что Самарин, что Распутин -- какая разница?

   49. Крыленко, стр. 61.

   50. Крыленко, стр. 81

   51. Бывший гвардеец-кавалергард  Фиргуф,  который  "потом  вдруг  духовно
переродился, вс„ раздал нищим и ушел в монастырь, -- и,  впрочем,  не  знаю,
была  ли  действительно  эта  раздача".  Да  ведь  если  допустить  духовные
перерождения, -- что ж остается от классовой теории?

   52. Да кто же не помнит этих сцен? Первое впечатление  всей  моей  жизни,
мне было, наверно,  года  три-четыре:  как  в  кисловодскую  церковь  входят
[[остроголовые]] (чекисты  в  буд„новках),  прорезают  обомлевшую  онемевшую
толпу молящихся и прямо в шишаках, прерывая богослужение -- в алтарь.

   53. Крыленко, стр. 61

   54. Патриарх цитирует Ключевского: "Ворота лавры Преподобного  затворятся
и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда  мы  растратим  без
остатка весь духовный нравственный запас,  завещанный  нам  нашими  великими
строителями земли Русской, как Преподобный Сергий". Не думал Ключевский, что
эта растрата совершится почти при его жизни.
   Патриарх просил приема у Председателя Совета  Народных  Комиссаров,  чтоб
уговорить не трогать лавру и мощи, ведь отделена же церковь от  государства!
Отвечено было, что Председатель занят обсуждением важных дел и  свидание  не
может состояться в ближайщие дни.
   Ни -- в позднейшие.

   55. Крыленко, стр. 34.

   56. Ленин, 5 изд., т.51, стр. 48.

   57. "В. И. Ленин и А. М. Горький" -- изд. АН, М, 1961, стр. 263.

   58. Ленин, 4 изд. т.26, стр. 373.

   59. Крыленко, стр. 54

   60. стр. 38.

   61. Крыленко, стр. 17.

   62. стр. 39.

   63. Крыленко, стр. 8


   Глава 9. Закон мужает

   Наш обзор уже затянулся. А ведь мы еще и не начинали.  Еще  все  главные,
еще все знаменитые процессы впереди. Но основные линии уже промечаются.
   Посопутствуем нашему закону еще и в пионерском возра