мо
своего "отделения". Толпа разъярилась -- и сожгла отделение милиции.  Тотчас
же были аресты. (Сходная история, в близкое  время  --  и  в  Муроме.)  Ка'к
теперь рассматривать арестованных? При Сталине получал  58-ю  даже  портной,
воткнувший иголку в газету. А теперь рассудили  умней:  разгром  милиции  не
считать  политическим  актом.  Это  --  будничный  бандитизм.   Такая   была
[инструкция спущена]: "массовые беспорядки" -- политикой не считать. (А  что
ж тогда вообще -- политика?)
   Вот -- и не стало [политических].
   А еще ведь ль„тся и тот поток, который никогда  не  иссякал  в  СССР.  Те
преступники, которых никак не коснулась "благодетельная волна,  вызванная  к
жизни..." и т.  д.  Бесперебойный  поток  за  все  десятилетия  --  и  когда
"нарушались ленинские нормы", и когда соблюдались, а при Хрущеве  --  так  с
новым остервенением.
   Это -- верующие. Кто сопротивлялся новой жестокой волне закрытия церквей.
Монахи,  которых  выбрасывали  из  монастырей  (здесь  многое  сообщил   нам
Краснов-Левитин). Упорные сектанты,  особенно  кто  отказывался  от  военной
службы -- уж тут не взыщите, прямая помощь  империализму,  по  нашим  мягким
временам на первый раз -- 5 лет.
   Но эти уж -- никак не политические, это --  "религиозники",  их  надо  же
[воспитывать]: увольнять с работы [за  веру  одну];  подсылать  комсомольцев
бить у верующих  ст„кла;  административно  обязывать  верующих  являться  на
антирелигиозные лекции; автогеном перепиливать церковные двери,  тракторными
тросами сваливать купола, разгонять старух из пожарной кишки.  (Это  и  есть
[диалог], товарищи французские коммунисты?)
   Как заявили почаевским монахам, в  Совете  Депутатов  Трудящихся:  "[если
исполнять советские законы, то коммунизма придется долго ждать]".
   И только в крайнем случае, когда [воспитание] не помогает  --  ну,  тогда
приходится прибегать к [закону].
   Но тут-то мы и можем блеснуть алмазным благородством нашего  сегодняшнего
Закона: мы не судим закрыто, как при Сталине, не  судим  заочно  --  а  даже
полупублично (с присутствием полупублики).
   Держу в руках запись: процесс над баптистами  в  г.  Никитовка,  Донбасс,
январь 1964 г.
   Вот как он происходит. Баптистов,  приехавших  поприсутствовать,  --  под
предлогом выяснения личности задерживают на трое суток в  тюрьме  (пока  суд
пройд„т и напугать). Кинувший подсудимым цветы (вольный гражданин!)  получил
10 суток. Столько же получил и  баптист,  ведший  запись  суда,  запись  его
отобрали (сохранилась другая). Пачку избранных комсомольцев пропустили через
боковую дверь прежде остальной публики -- чтобы они заняли первые  ряды.  Во
время суда из публики, выкрики: "Их всех облить керосином и  запалить!"  Суд
не препятствует этим справедливым крикам. Характерные при„мы суда: показания
враждебных соседей; показания перепуганных малолетних: выводят  перед  судом
девочек 9 и 11 лет (лишь бы сейчас провести процесс, а  что  потом  будет  с
этими  девочками  --  наплевать).  Их  тетрадки  с  божественными   текстами
фигурируют как вещественные доказательства.
   Один из подсудимых -- Базбей, отец [девяти]  детей,  горняк,  никогда  не
получивший от шахткома никакой поддержки именно потому, что он  баптист.  Но
дочь его Нину, восьмиклассницу, запутали, купили (50  рублей  от  шахткома),
обещали  впоследствии  устроить  в  институт,  и  она  дала   на   следствии
фантастические показания на отца: что он хотел отравить е„ прокисшим  ситро;
что когда верующие скрывались для молитвенных собраний в лес (в  пос„лке  их
преследовали) -- там у них был "радиопередатчик -- высокое дерево, опутанное
проволокой". С тех пор Нина стала мучиться от своих  ложных  показаний,  она
заболела головой, е„ поместили в  буйную  палату  психбольницы.  Вс„  же  е„
выводят на суд в надежде на показания. Но она  вс„  отвергает!  "Следователь
мне сам диктовал, как нужно говорить". Ничего, бесстыжий судья  утирается  и
считает последние показания Нины  недействительными,  а  предварительные  --
действительными.   (Вообще,    когда    показания,    выгодные    обвинению,
разваливаются, -- характерный и постоянный выворот суда: пренебречь судебным
следствием, опереться на деланное предварительное: "Ну, как же  так?..  А  в
ваших показаниях записано... А на следствии вы показали... Какое ж вы  имеет
право отказываться?.. За это тоже судят!")
   Судья не слышит никакой [сути], никакой истины. Эти баптисты преследуются
за   то,   что   не   признают   проповедников,   присланных   от   атеиста,
государственного уполномоченного, а  хотят  своих  (по  баптистскому  уставу
проповедником может быть всякий их брат). Есть установка обкома  партии:  их
осудить, а детей от них оторвать. И это будет  выполнено,  хотя  только  что
левою рукой Президиум Верховного Совета подписал (2 июля 1962 г.)  всемирную
конвенцию "о борьбе с дискриминацией в области образования". *(8) Там пункт:
"родители  должны  иметь  возможность  обеспечить  религиозное  и  моральное
воспитание детей в соответствии с их собственными  убеждениями".  Но  именно
этого мы допустить и не  можем!  Всякий,  кто  выступит  на  суде  по  сути,
проясняя дело --  непременно  обрывается,  сбивается,  запутывается  судь„ю.
Уровень его полемики: "[когда]  же  будет  конец  света,  если  мы  наметили
строить коммунизм?"
   Из последнего слова молодой девушки Жени Хлопониной: "Вместо того,  чтобы
идти в кино или на танцы, я читала Библию и молилась -- и только за  это  вы
лишаете меня свободы. Да, быть  на  свободе  --  большое  счастье,  но  быть
свободным от греха -- бо'льшее. Ленин говорил: только в Турции  и  в  России
сохранились такие позорные явления, как преследования за религию. В Турции я
не была, не знаю, а в России -- как видите". Е„ обрывают.
   Приговор: двум по 5 лет лагеря, двум -- по 4, многодетному Базбею  --  3.
Подсудимые встречают приговор  [с  радостью]  и  молятся.  "Представители  с
производства" кричат: "Мало! Добавить!" (керосином поджечь...)
   Терпеливые  баптисты  учли  и  подсчитали,   и   создали   такой   "совет
родственников узников", который стал издавать рукописные ведомости обо  всех
преследованиях. Из ведомостей мы узна„м,  что  с  1961  по  июнь  1964  года
осуждено  197  баптистов,  *(9)  среди  них  15  женщин.   (Все   пофамильно
перечислены. Подсчитаны и иждивенцы узников, оставшиеся теперь  без  средств
пропитания: 442, из них дошкольного возраста 341). Большинству  дают  5  лет
ссылки, но некоторым -- 5 лет лагеря [строгого] режима (только-только что не
в полосатой шкуре!), вдобавок еще и 3-5 лет ссылки. Б. М. Здоровец из Ольшан
Харьковской области получил за веру 7 лет строгого режима. Посажен 76-летний
Ю. В. Аренд, а Лозовые -- всею семь„ю (отец, мать, сын). Евгений М. Сирохин,
инвалид Отечественной войны 1 группы, [слепой на оба глаза], осужден в  селе
Соколове  Зми„вского  района  Харьковской  области  на  3  года  лагерей  за
христианское воспитание своих детей Любы, Нади и  Раи,  которые  отобраны  у
него решением суда.
   Суд над баптистом М. И. Бродовским (г. Николаев,  6.10.66)  не  гнушается
использовать грубо-подделанные документы. Подсудимый протестует: "Это не  по
совести!" Рычат ему в ответ: "Да [закон] вас сомн„т, раздавит и уничтожит!"
   [За-кон]. Это вам  --  не  "внесудебная  расправа"  тех  лет,  когда  еще
"соблюдались нормы".
   Недавно стало известно  леденящее  душу  "Ходатайство"  С.  Караванского,
переданное из лагеря на волю. Автор  имел  25,  отсидел  16  (1944  --  60),
освобожден (видимо, по "двум третям"), женился, поступил  в  университет  --
нет! в 1965-м пришли к нему снова: собирайся! не досидел 9 лет.
   Где ж еще возможно это, при каком другом земном Законе, кроме нашего?  --
навешивали [четвертные] железными хомутами, концы сроков -- 70-е годы! Вдруг
новый кодекс (1961) -- не выше 15 лет. Да юрист-первокурсник и тот понимает,
что стало быть отменяются те 25-летние сроки! А у нас -- не отменяются. Хоть
хрипи, хоть головой об стенку бейся --  не  отменяются.  А  у  нас  --  даже
пожалуйте досиживать!
   Таких людей немало. Не попавшие в эпидемию хрущ„вских освобождений,  наши
покинутые однобригадники, однокамерники,  встречные  на  пересылках.  Мы  их
давно забыли в своей восстановленной жизни,  а  они  вс„  так  же  потеряно,
угрюмо и тупо бродят вс„ на тех же пятачках вытоптанной земли, вс„ меж  теми
же вышками и проволоками. Меняются  портреты  в  газетах,  меняются  речи  с
трибун, борются с [культом],  потом  перестают  бороться  --  а  25-летники,
сталинские крестники, вс„ сидят...
   Холодящие тюремные биографии некоторых -- приводит Караванский.
   О, свободолюбивые "левые"  мыслители  Запада!  О,  левые  лейбористы!  О,
передовые американские, германские, французские студенты! Для вас  --  этого
мало всего. Для вас -- и вся моя эта книга сойд„т за ничто. Только тогда  вы
сразу  вс„  поймете,  когда  "р-руки  назад!"  пото'паете  [[сами]]  на  наш
Архипелаг.



   Но,  действительно,  политических  --  теперь  несравнимо  со  сталинским
временем: сч„т уже не на миллионы и не на сотни тысяч.
   Оттого ли что исправился [закон?]
   Нет,  лишь  изменилось  (на  время)  направление  корабля.  Вс„  так   же
вспыхивают [юридические эпидемии],  облегчая  мозговой  процесс  юридических
работников, и даже газеты подсказывают умеющим их  читать:  стали  писать  о
хулиганстве  --  знай,  повально  сажают  по  хулиганской  статье;  пишут  о
воровстве у государства -- знай, сажают расхитителей.
   Уныло твердят сегодняшние зэки из колоний:
   "Найти справедливость бесполезно. В печати одно, а в жизни другое".
   (В.И.Д.)
   "Мне надоело быть изгнанником своего общества  и  народа.  Но  где  можно
добиться правды? Следователю больше веры, чем мне. А что она может  знать  и
понимать -- девчонка 23-х лет, разве она может представить, на что  обрекают
человека?"
   (В. К.)
   "Потому и не пересматривают дел, что им тогда [самим сокращаться]".
   (Л-н)
   "Сталинские методы следствия и правосудия просто перешли из  политической
области в уголовную, только и всего".
   (Г. С.)
   Вот и усвоим, что' сказали эти страдающие люди:
   1) пересмотр дел невозможен (ибо рухнет судейское сословие);
   2) [[как]] раньше кромсали по 58-й, [[так]] теперь кромсают по  уголовным
(ибо -- чем же им питаться? и как же тогда Архипелаг?).
   Одним словом: хочет гражданин убрать со  света  другого  гражданина,  ему
неугодного (но, конечно, не прямо ножом в бок, а [по закону]).  --  Как  это
сделать без промаха? Раньше надо было писать донос по  58-10.  А  сейчас  --
надо   предварительно   посоветоваться   с   [работниками]   (следственными,
милицейскими, судейскими -- а у [такого] гражданина  именно  [такие]  дружки
всегда есть): что' модно в этом году? на  какую  статью  невод  завед„н?  по
какой требуется судебная выработка? Ту и суй, вместо ножа.
   Долгое время бушевала, например, статья [Изнасилование] -- Никита  как-то
под горячую руку велел меньше 12 лет не давать. И стали в тысячу молотков во
всех местах клепать по двенадцать, чтоб кузнецы без дела не застаивались!  А
это -- статья деликатная, интимная, оцените, она чем-то напоминает 58-10:  и
там с глазу на глаз и тут с глазу на глаз! и там не  проверишь  и  здесь  не
проверишь, свидетелей избегают -- а суду как раз этого и нужно.
   Вот вызывают в милицию двух ленинградских женщин (дело С-ва). --  Были  с
мужчинами на вечеринке? -- Были. -- Половые сношения были?  (А  о  том  есть
верный донос, установлено.) -- Б-были. -- Так одно из двух:  вы  вступали  в
половой акт добровольно или недобровольно? Если  добровольно,  рассматриваем
вас  как  проституток,  сдайте  ленинградские  паспорта  и  в  48  часов  из
Ленинграда! Если [не] добровольно -- пишите  заявление  как  потерпевшие  по
делу об изнасиловании! Женщинам никак не хочется уезжать  из  Ленинграда!  И
мужчины получают по 12 лет.
   А вот дело М. Я. Потапова, моего сослуживца  по  школе.  Вс„  началось  с
квартирной ссоры -- с  желания  соседей  расшириться  и  с  того,  что  жена
Потапова, коммунистка, донесла  еще  на  одних  соседей,  что  те  незаконно
получают пенсию. И вот -- месть! Летом 1962 года  Потапов,  смирно  живущий,
ничего не подозревающий, внезапно вызван к следователю Васюре и  больше  уже
не вернулся. (Учитесь, читатель! В таком правовом государстве, как наше, это
может быть и с вами в любой день, поверьте!) Следствие облегчается тем,  что
Потапов уже отбыл 9 лет по 58-й (да еще отказался в 40-е  годы  дать  ложное
показание на однодельца, что' делает его  особенно  ненавистным  следствию).
Васюра так откровенно и говорит ему: "Я вас  пересажал  столько,  сколько  у
меня волос на  голове.  Жалко,  теперь  прав  старых  нет".  Прибежала  жена
выручать мужа, Васюра ей: "Плевать я на тебя хотел,  что  ты  --  партийная!
Захочу -- и тебя посажу!" (Как пишет зам.  генерального  прокурора  СССР  Н.
Жогин: *(10) "В иных  статьях  и  очерках  как-то  пытаются  принизить  труд
следователя, сорвать с него ореол романтики. А -- зачем?").
   В ноябре 1962-го Потапова судят. Он обвиняется в изнасиловании  14-летней
цыганки Нади (из их двора) и растлении 5-летней Оли, для чего  заманивал  их
смотреть телевизор. В протоколах следствия от имени 6-летнего Вовы,  никогда
в жизни не видавшего полового акта, квалифицированно и подробно  описывается
такой акт "дяди Миши" с Надей, как Вова будто бы наблюдал  через  недоступно
высокое, замороженное, закрытое „лкой  и  занавесками  окно.  (Вот  за  этот
[диктант], растлевающий малолетнего -- кого судить?) "Изнасилованная" Надя 6
месяцев беременности о том молчала, а как понадобилось дяде  Васюре,  так  и
заявила. На суд приходят преподаватели  нашей  школы  --  их  не  пускают  в
заседание. Но от этого они  становятся  свидетелями,  как  в  коридоре  суда
родители подговаривают своих "свидетелей"-детей  не  сбиться  в  показаниях!
Преподаватели пишут коллективное письмо на имя  суда  --  письмо  это  имеет
только то последствие, что теперь их поодиночке вызывают в райком  партии  и
грозят снять с преподавательской работы [за недоверие к советскому суду]. (А
как же? Эти протесты надо обрывать в самом зародыше! А иначе для  правосудия
и жизни не будет, если общественность посмеет иметь сво„ мнение о н„м.)  Тем
временем  --  приговор:  12  лет  строгого  режима.  И  вс„.  И  кто   знает
провинциальную обстановку -- чем можно  противиться?  Ничем.  Мы  бессильны.
Самих с работы снимут. Пусть погибает невинный! Всегда  прав  суд  и  всегда
прав райком (а связаны они -- телефоном).
   И так бы осталось. [Вот так всегда и оста„тся].
   Но по стечению обстоятельств в эти самые месяцы печатается моя повесть  о
давно минувших неправдоподобных страданиях  Ивана  Денисовича  --  и  райком
переста„т быть для меня кошкой-силой, я вмешиваюсь в это дело, пишу  протест
в Верховный Суд республики, а главное -- вмешиваю корреспондентку "Известий"
О. Чайковскую. И начинается [тр„хлетний] бой.
   Тупая,  глухая  следственно-судебная  туша  тем  и  жив„т,  что  она   --
безгрешна.  Эта  туша  тем  и  сильна,  тем  и  уверена,  что   никогда   не
пересматривает своих решений, что каждый судейский может рубить как хочет --
и уверен, что никто его не подправит. Для того существует  закрытый  сговор:
каждая жалоба, в какую бы Перемоскву  е„  не  послали,  будет  переслана  на
рассмотрение именно той инстанции, на которую она жалуется. И  да  не  будет
никто из  судейских  (прокурорских  и  следовательских)  порицаем,  если  он
злоупотребил, или дал волю раздражению, или личной мести,  или  ошибся,  или
сделал не так -- покроем! защитим! стенкою станем! На то мы и Закон.
   Как это так -- начать следствие и не обвинить?  Значит,  холостая  работа
следователя?  Как  это  --  нарсуду  принять  дело  и  не  осудить?  Значит,
следователя подвести,  а  нарсуд  работает  вхолостую?  Что  значит  облсуду
пересмотреть решение нарсуда? -- значит,  повысить  процент  брака  в  своей
области! Да и просто неприятности своим судебным  товарищам  --  зачем  это?
[Однажды начатое], скажем  по  доносу  [следствие]  должно  быть  непременно
закончено [приговором], который [пересмотреть невозможно]. И  тут  уж:  один
другого не подводи! И не подводи райком -- делай, как  скажут.  Зато  и  они
тебя не выдадут.
   И  что  еще  очень  важно  в  современном   суде:   не   магнитофон,   не
стенографистка,  --  медленнорукая  секретарша   со   скоростями   школьницы
позапрошлого века выводит там что-то в листах протокола.  Этот  протокол  не
оглашается в заседании, его никому нельзя видеть, пока не  просмотрит  и  не
утвердит судья. Только то, что судья утвердит -- будет суд, было на суде.  А
что' мы слышали своими ушами -- то дым, того не было!
   Черно-лакированное лицо истины вс„ время стоит  перед  умственным  взором
судьи -- это телефонный аппарат в совещательной комнате. Оракул этот  --  не
выдаст, но и делай же, как он говорит.
   А  мы  --  добились  обжалования,  небывалый  случай.  Потянулось  заново
переследствие. Прошло 2  года,  подросли  те  несчастные  дети,  им  хочется
освободиться от ложных показаний, забыть их --  нет,  их  снова  натаскивают
родители и новый следователь: вот та'к будешь говорить, вот та'к, а то твоей
маме плохо будет; если дядю Мишу не осудят, то твою маму осудят.
   И вот мы сидим на заседании Рязанского  облсуда.  Адвокат  бесправен  как
всегда. Судья может отклонить его любой протест, и  отклонение  не  подлежит
уже ничьему контролю.  Опять  использование  показаний  враждебных  соседей.
Опять бессовестное использование  показаний  малолетних  (сравните  суд  над
Базбеем). Судья не обращается: "Расскажи, как было",  не  просит:  "Расскажи
правду", а "расскажи, как  ты  говорила  на  следствии!"  Свидетелей  защиты
сбивают, путают и угрожают: "А на следствии вы показали... Какое  вы  имеете
право отказываться?"
   Судья Авдеева давит своих заседательниц, как львица ягнят.  (Кстати,  где
седобородые  старцы-судьи?  Изворотливые  и  хитрые  бабы   заполняют   наши
судейские места.)  У  не„  волосы  --  как  грива,  твердая  мужская  манера
говорить, металлические вибрации, когда она  сама  содрогается  от  высокого
значения своих слов. Чуть процесс  ид„т  не  по  е„  --  она  злится,  [бь„т
хвостом], краснеет от напряжения, прерывает неугодных свидетелей, запугивает
наших учителей: "Как вы смели усомниться в советском суде?"  "Как  вы  могли
подумать, что кто-то подучил детей? [Значит] вы сами воспитываете  детей  во
лжи?" "А  [кто]  был  инициатор  коллективного  письма  в  суд?"  (В  стране
социализма не допускают самой идеи  коллективного  действия!  --  кто?  кто?
кто?) Прокурору Кривовой (да кто им фамилии выбирает!) даже и делать  нечего
при такой напористой судьице.
   И хотя по процессу все обвинения развалились: Вова ничего в  окно  видеть
не мог; Оля уже ото всего отказывается, никто  е„  не  растлевал;  все  дни,
когда могло  совершиться  преступление,  в  единственной  комнате  Потаповых
лежала и больная жена, не  при  ней  же  муж  насиловал  соседку-цыганку;  и
цыганка эта перед тем что-то у них украла; и цыганка эта дома  не  ночевала,
таскалась под всеми заборами еще до того, несмотря на свои 14 лет; -- но  не
мог ошибиться советский следователь! но  не  мог  ошибиться  советский  суд!
Приговор -- 10  лет!  Торжествуй,  наше  судейское  сословие!  Не  дрогните,
следователи! Пытайте и дальше!
   Это  --  при  корреспонденте  "Известий"!  Это  --   при   заступничестве
Верховного Суда РСФСР! А как с теми, за кого не заступаются?..
   И еще почти год ид„т казуистическая борьба --  и  наконец  Верховный  Суд
постановляет: Потапов ни в ч„м не виновен, оправдать и освободить! (Три года
просидел...) А  как  с  теми,  кто  развращал  и  подучивал  детей?  Ничего,
сорвалось так сорвалось. А легко ли хоть пятнышко на львиную грудь Авдеевой?
Нет -- она высокий народный из