было от В. Чернова к его родственникам). Ах,  сволочь,
честный человек? Ну, езжай на Соловки!.. Так он же хоть письмо имел!
   -- Гиричевский. Отец двух фронтовых офицеров, он попал во время войны  по
трудмобилизации на торфоразработки и  там  порицал  жидкий  голый  суп  (так
порицал-таки! рот-то вс„ же раскрывал!). Вполне заслужено он получил за  это
58-10, 10 лет. (Он умер, выбирая картофельную конкуру из лагерной помойки. В
грязном кармане его лежала фотография сына, грудь в орденах.)
   -- Нестеровский, учитель английского языка.  У  себя  [дома],  за  чайным
столом  рассказал  жене   и   е„   лучшей   подруге   (так   рассказал   же!
действительно!), как нищ и голоден приволжский тыл,  откуда  он  только  что
вернулся. Лучшая подруга [заложила] обоих супругов: ему 10-й  пункт,  ей  --
12-й, обоим по 10 лет. (А квартира? Не знаю, может быть -- подруге?)
   -- Рябинин Н. И. В 1941-м, при нашем  отступлении,  прямо  вслух  заявил:
"надо было меньше песню петь -- "нас не тронешь, мы не тронем,  а  затронешь
-- спуску не дадим". Да подлеца такого расстрелять мало, а ему дали всего 10
лет!
   -- Реунов и Третюхин, коммунисты, стали беспокоиться, будто их оса в  шею
жалила, почему съезда партии долго не собирают,  устав  нарушают  (будто  их
собачье дело!..). Получили по десятке.
   -- Фаина Ефимовна Эпштейн, пораженная преступностью Троцкого, спросила на
партсобрании: "А зачем его выпустили из СССР?" (Как будто перед  ней  партия
должна отчитываться! Да Иосиф Виссарионович может быть локти кусал!) За этот
нелепый вопрос она заслуженно получила (и отсидела)  один  за  другим  [[три
срока]]. (Хотя никто из следователей и прокуроров не могли объяснить  ей,  в
ч„м е„ вина.)
   -- А Груша-пролетарка просто поражает тяжестью преступлений. Двадцать три
года проработала на стекольном заводе, и никогда  соседи  не  видели  у  не„
икон. А перед приходом в их местность немцев она повесила иконы  (да  просто
бояться перестала, ведь гоняли с иконами) и, что особенно отметило следствие
по доносу соседок -- вымыла полы! (А немцы так и не пришли.) К тому ж  около
дома подобрала красивую листовку  немецкую  с  картинкой  и  засунула  е„  в
вазочку на комоде.  И  вс„-таки  наш  гуманный  суд,  учитывая  пролетарское
происхождение, дал Груше ТОЛЬКО 8 лет лагеря да три года лишения прав. А муж
е„ тем временем погиб на фронте. А дочь училась в техникуме, но [кадры]  вс„
допекали: "где твоя мать?" -- и девочка [отравилась]. (Дальше смерти  дочери
Груша никогда не могла рассказывать -- плакала и уходила.)
   А  что  давать  Геннадию  Сорокину,  студенту  3-го  курса   Челябинского
пединститута, если он в литературном студенческом журнале (1946 г.)  написал
собственных две статьи? Малую катушку, 10 лет.
   А чтение Есенина? Ведь вс„ мы забываем. Ведь скоро объявят нам:  "так  не
было, Есенин всегда был  почитаемым  народным  поэтом".  Но  Есенин  был  --
контрреволюционный поэт, его стихи -- запрещенная литература. М. Я. Потапову
в рязанском ГБ выставили такое обвинение: "как ты  смел  восхищаться  (перед
войной) Есениным, если  Иосиф  Виссарионович  сказал,  что  самый  лучший  и
талантливый -- Маяковский? Вот твое антисоветское нутро и сказалось! "
   И уж совсем заядлым антисоветчиком выглядит  гражданский  л„тчик,  второй
пилот "Дугласа". У него не только  нашли  полное  собрание  Есенина;  он  не
только рассказывал, что крепко и сытно жили люди в Восточной  Пруссии,  пока
мы туда не пришли, -- но он на [диспуте] в л„тной части вступил в  публичный
спор с Эренбургом по поводу Германии. (По тогдашней позиции Эренбурга  можно
догадаться, что летчик предлагал быть с немцами помягче.) *(3) На диспуте --
и вдруг публичный спор! Трибунал, 10 лет и 5 намордника.
   И. Ф. Липай в сво„м районе создал колхоз на  год  раньше,  чем  это  было
приказано начальством -- и совершенно добровольный колхоз! Так  неужели  же.
уполномоченный ГПУ Овсянников мог эту  враждебную  вылазку  перетерпеть?  Не
надо мне твоего хорошего, делай мо„ плохое! Колхоз объявлен был кулацким,  а
самого Липая, подкулачника, потащили по кочкам...
   Ф. В. Шавирин, рабочий, на партсобрании  сказал  вслух  (!)  о  завещании
Ленина! Ну, уж страшней этого и быть ничего не может,  это  уж  --  заклятый
враг! Какие зубы на следствии сохранились, на Колыме в первый год потерял.
   Вот какие ужасные встречались преступники по  58-й  статье!  А  ведь  еще
бывали злоехидные, с подпольным вывертом. Например, Перец Герценберг, житель
Риги.  Вдруг  переезжает  в  Литовскую  Социалистическую  Республику  и  там
записывает себя [польского] происхождения. А сам --  латышский  еврей.  Ведь
здесь что' особенно возмутительно: желание обмануть сво„ родное государство.
Это значит, он рассчитал, что мы его  в  Польшу  отпустим,  а  оттуда  он  в
Израиль улизнет. Нет уж, голубчик, не хотел в Риге -- езжай в ГУЛаг.  Измена
Родине через намерение, 10 лет.
   А какие бывают скрытные! В  1937  г.  среди  рабочих  завода  "Большевик"
(Ленинград) обнаружены бывшие ученики ФЗУ, которые в 1929 г.  присутствовали
на собрании, где выступал  Зиновьев.  (Нашлась  регистрация  присутствующих,
приложенная  к  протоколу).  И  8  лет   скрывали,   прокрались   в   состав
пролетариата. Теперь все арестованы и расстреляны.
   Сказал Маркс: "государство калечит  самого  себя,  когда  оно  делает  из
гражданина преступника". *(4) И очень трогательно объяснил, как  государство
должно видеть в любом нарушителе еще и человека с горячей кровью, и солдата,
защищающего отечество, и члена  общины,  и  отца  семейства,  "существование
которого священно", и самое главное -- гражданина. Но нашим  юристам  читать
Маркса некогда, особенно такие непродуманные места.  А  Маркс,  если  хочет,
пусть наши инструкции почитает.

   Воскликнут,  что  весь  этот  перечень  --  чудовищен?  несообразен?  Что
поверить даже нельзя? Что Европа не поверит?
   Европа конечно не поверит. Пока сама не посидит -- не поверит. Она в наши
глянцевые журналы поверила, а больше ей в голову не вобрать.
   А мы? Лет пятьдесят назад -- ни за что б не поверили. Да и сто лет  назад
бы не поверили. Белинский, Чернышевский -- эти бы  не  поверили.  А  копнуть
штыка на три-на четыре, туда к Петру да  пораньше  --  так  отчего  б  и  не
поверить? Что ж тут худого, это испокон:
   -- тюремный сторож Сенька рек: "Не дери моей бороды! Мужик я государев --
так и борода моя -- государева?" 58-я, бит батогами нещадно.
   -- десятник стрелецкий Ивашко Распопин показал перст и  молвил:  "Вот  де
тебе с государем". 58-я, бит батогами нещадно.
   -- посадский человек Блестин, казаков ругая:  "Глуп  князь  великий,  что
вас, казаков поит и кормит". 58-я, бит батогами нещадно.
   -- сынчишко боярский Иван Пашков: "Государь-царь выше святого  Афанасия."
Дьячок Афанасьевской церкви Неждан: "А что же царь  Афанасию  молится?"  (На
Святой было  дело,  пьяны  оба.)  Приговорила  Москва  беспристрастно:  сына
боярского бить батогами нещадно, и дьячка бить потому ж". *(5)
   По крайней мере все молчат. А это и надо.



   В прежней России [политические] и обыватели были --  два  противоположных
полюса в населении. Нельзя было найти  более  исключающих  образов  жизни  и
образов мышления.
   В СССР обывателей стали грести как "политических".
   И оттого политические сравнялись с обывателями.
   Половина Архипелага была Пятьдесят Восьмая. А политических -- не  было...
(Если б столько было да настоящих [политических] -- так  на  какой  [скамье]
уже бы давно та власть сидела! )
   В эту Пятьдесят Восьмую угожал  всякий,  на  кого  сразу  не  подбиралась
бытовая статья. Шла тут мешанина и пестрота невообразимая. *(6) Зачислить  в
Пятьдесят Восьмую был  простейший  из  способов  похерить  человека,  убрать
быстро и навсегда.
   А еще туда же шли и просто [семьи], особенно жены ЧээСы. Сейчас привыкли,
что в ЧС забирали жен крупных партийцев, но этот обычай установился  поране,
так чистили и дворянские семьи, и заметные интеллигентские и  лиц  духовных.
(И даже в 50-х годах: историк Х-цев за принципиальные  ошибки,  допущеные  в
книге, получил 25 лет. Но надо ж дать и жене? Десятку. Но зачем же оставлять
мать-старуху в 75 лет и 16-летнюю дочь? --  за  недонесение  и  им.  И  всех
четверых разослали в разные лагеря без права переписки между собой.)
   Чем больше мирных, тихих, далеких от политики и даже  неграмотных  людей,
чем больше людей, до  ареста  занятых  только  своим  бытом,  втягивалось  в
круговорот незаслуженной кары и смерти, -- тем  серей  и  робче  становилась
Пятьдесят  Восьмая,  теряла  всякий  и  последний   политический   смысл   и
превращалась в потерянное стадо потерянных людей.
   Но мало сказать, [из кого] была Пятьдесят Восьмая, -- еще важней, [как е„
содержали] в лагере.
   Эта публика с первых лет революции была  обложена  вкруговую:  режимом  и
формулировками юристов.
   Возьм„м ли мы приказ ВЧК No. 10 от 8.1.21., мы узнаем что только рабочего
и крестьянина нельзя арестовать без основательных данных --  а  интеллигента
стало быть можно, ну, например по антипатии. Послушаем ли мы Крыленко  на  V
съезде  работников  юстиции  в  1924  году,  мы  узнаем,  что  "относительно
осужденных  из  классово-враждебных  элементов...  исправление  бессильно  и
[бесцельно]". В начале 30-х годов  нам  еще  раз  напомнят,  что  сокращение
сроков классово-чуждым элементам есть  правооппортунистическая  практика.  И
так же "оппортунистична установка, что "в тюрьме все равны", что  с  момента
вынесения приговора как бы прекращается классовая  борьба",  что  "классовый
враг начинает "исправляться". *(7)
   Если это вс„ вместе собрать,  то  вот:  брать  вас  можно  [ни  за  что],
исправлять вас бесцельно, в  лагере  определим  вам  положение  униженное  и
дойм„м вас там классовой борьбой.
   Но как  же  это  понять  --  в  лагере  да  еще  классовая  борьба?  Ведь
действительно,  вроде  --  все  арестанты  равны.  Нет,  не   спешите,   это
представление буржуазное! Для того-то и отобрали у политической Статьи право
содержаться отдельно от уголовников, чтоб теперь этих уголовников да  ей  же
на шею!  (Это  те  изобретали  люди,  кто  в  царских  тюрьмах  поняли  силу
возможного политического объединения, политического протеста и опасность  е„
для режима.)
   Да  вот  Авербах  тут  как  тут,  он  же  нам   и   разъяснит.   "Тактика
перевоспитания основана на классовом  расслоении",  "опереться  на  наиболее
близкие пролетариату слои" *(8) (а  какие  ж  это  --  близкие?  да  "бывшие
рабочие", то есть [воры], вот их-то  и  натравить  на  Пятьдесят  Восьмую!),
"перевоспитание [невозможно без разжигания политических страстей]"  (это  --
буквальная цитата!).
   Так что когда жизнь нашу полностью отдавали во власть воров -- то не  был
произвол ленивых начальников на глухих лагучастках, то была высокая Теория!
   "Классово-дифференцированный    подход    к     режиму...     непрерывное
административное воздействие на классово-враждебные элементы"  --  да  влача
свой бесконечный срок, в изорванной телогрейке и с головой потупленной -- вы
хоть  можете  себе  это   вообразить?   --   [непрерывное   административное
воздействие] на вас?!
   Вс„ в той же замечательной книге мы читаем  даже  перечень  при„мов,  как
создать Пятьдесят Восьмой  невыносимые  условия  в  лагере.  Тут  не  только
сокращать ей свидания, передачи, переписку, право жалобы, право передвижения
внутри (!) лагеря. Тут и создавать  из  классово-чуждых  отдельные  бригады,
[ставить их в более трудные условия] (от  себя  поясню:  обманывать  их  при
замере выполненных работ) -- а когда они не выполнят норму --  объявить  это
вылазкой классового врага. (Вот и колымские расстрелы целыми бригадами!) Тут
и частые творческие советы: кулаков и подкулачников (то есть лучших  сидящих
в лагере крестьян, во сне видящих крестьянскую работу)  --  не  посылать  на
сельхозработы! Тут и: высококвалифицированному классово-враждебному элементу
(т.  е.  инженерам)  не   доверять   никакой   ответственной   работы   "без
предварительной проверки" (но кто в лагере настолько  квалифицирован,  чтобы
проверить инженеров? очевидно, воровская  легкая  кавалерия  от  КВЧ,  нечто
вроде хунвэйбинов). Этот совет трудно выполним на каналах: ведь  шлюзы  сами
не проектируются, трасса сама не  ложится,  тогда  Авербах  просто  умоляет:
пусть хоть шесть месяцев после прибытия в  лагерь  специалисты  проводят  на
[общих!]  (А  для  смерти  больше  не  нужно!)  Мол   тогда,   живя   не   в
интеллигентском  привилегированном  бараке,   "он   испытывает   воздействие
коллектива", "контрреволюционеры видят, что массы  против  них  и  презирают
их".
   И как удобно, владея классовой идеологией, выворачивать вс„ происходящее.
Кто-то устраивает "бывших" и интеллигентов на придурочьи  посты?  --  значит
тем  самым  он  "посылает  на  самую  тяжелую  работу  лагерников  из  среды
трудящихся"! Если в капт„рке работает бывший  офицер,  и  обмундирования  не
хватает  --  значит,  он  "сознательно  отказывает".  Если   кто-то   сказал
рекордистам: "остальные за вами не угонятся" -- значит, он  классовый  враг!
Если вор напился, или бежал или украл, -- разъясняют  ему,  что  это  не  он
виноват, что это классовый враг его напоил, или подучил бежать  или  подучил
украсть (интеллигент подучил [вора  украсть!]  --  это  совершенно  серь„зно
пишется  в  1936-м  году!).  А  если  сам  "чуждый  элемент   да„т   хорошие
производственные показатели" -- это он "делает в целях маскировки"!
   Круг замкнут! Работай или не работай, люби нас или не  люби  --  мы  тебя
ненавидим и воровскими руками уничтожим!
   И вздыхает Петр Николаевич Птицын (посидевший по 58-й): "А ведь настоящие
преступники не способны к подлинному труду. Именно неповинный человек отда„т
себя полностью, до  последнего  вздоха.  Вот  драма:  враг  народа  --  друг
народа".
   Но -- не угодна жертва твоя.
   "Неповинный человек"! -- вот главное ощущение того  эрзаца  политических,
который нагнали в лагеря. Вероятно это небывалое событие в  мировой  истории
тюрем: когда [миллионы] арестантов сознают, что они -- правы,  все  правы  и
никто не виновен. (С Достоевским сидел на каторге [один] невинный!)
   Однако,  эти  толпы  случайных  людей,  согнанные  за  проволоку  не   по
закономерности убеждений, а швырком судьбы, отнюдь не укреплялись  сознанием
своей правоты -- но, может быть,  гуще  угнетало  их  нелепостью  положения.
Дольше держась за свой прежний быт, чем за какие-либо убеждения, они  отнюдь
не проявляли готовности к жертве, ни единства, ни боевого духа.  Они  еще  в
тюрьмах целыми камерами доставались на расправу двум-трем сопливым  блатным.
Они в лагерях уже вовсе были подорваны, они готовы были только  гнуться  под
палкой нарядчика и блатного, под кулаком бригадира, они оставались  способны
только  усвоить  лагерную  философию  (разъединенность,  каждый  за  себя  и
взаимный обман) и лагерный язык.
   Попав в общий лагерь в 1938-м году,  с  удивлением  смотрела  Е.  Олицкая
глазами социалистки, знавшей Соловки и изоляторы, на эту Пятьдесят  Восьмую.
Когда-то, на е„ памяти, политические всем делились, а сейчас  каждый  жил  и
жевал за себя, и даже "политические" торговали вещами и пайками!..
   [Политическая шпана] -- вот как назвала их  (нас)  Анна  Скрипникова.  Ей
самой еще в 1925-м году достался этот урок:  она  пожаловалась  следователю,
что  е„  однокамерниц  начальник  Лубянки  таскает  за  волосы.  Следователь
[рассмеялся] и спросил: "А вас тоже таскает?" -- "Нет, но моих товарищей!" И
тогда он внушительно воскликнул:  "Ах,  как  страшно,  что  вы  протестуете!
Оставьте  эти  РУССКИЕ  ИНТЕЛЛИГЕНТСКИЕ  НИКЧЕМНЫЕ  ЗАМАШКИ!  Они  УСТАРЕЛИ!
Заботьтесь ТОЛЬКО О СЕБЕ! -- иначе вам плохо придется."
   А это ж и  есть  блатной  принцип:  тебя  не  гребут  --  не  подмахивай!
Лубянский следователь 1925 года УЖЕ имел философию блатного!
   Так на вопрос, дикий уху образованной публики: "может  ли  [политический]
украсть?" -- мы встречно удивимся: "а почему бы нет?"
   "А может ли он [донести?]" -- "А чем он хуже других?"
   И когда по поводу "Ивана Денисовича" мне наивно возражают: как это у  вас
политические выражаются блатными словами? -- я отвечаю: а если на Архипелаге
другого языка нет? Разве политическая шпана может противопоставить уголовной
шпане свой язык?
   Им же и втолковывают, что они -- уголовные, самые тяжкие из уголовных,  а
НЕ уголовных у нас и в тюрьму не сажают!
   Перешибли хребет Пятьдесят  Восьмой  --  и  политических  НЕТ.  Влитых  в
свинское пойло Архипелага, их гнали умереть на работе и  кричали  им  в  уши
лагерную ложь, что каждый каждому враг!
   Еще говорит пословица: возьм„т голод -- появится голос. Но у  нас,  но  у
наших туземцев -- не появлялся. Даже от голода.
   А ведь как мало, как мало  им  надо  было,  чтобы  спастись!  Только:  не
дорожить жизнью, уже вс„ равно потерянной, и -- сплотиться.
   Это удавалось иногда цельным иностранным  группам,  например  японцам.  В
1947 году на Ревучий, штрафной лагпункт Красноярских лагерей, привезли около
сорока японских офицеров, так называемых "военных преступников" (хотя в  ч„м
они провинились перед нами --  придумать  нельзя).  Стояли  сильные  морозы.
Лесоповальная работа,  непосильная  даже  для  русских.  [Отрицаловка]  *(9)
быстро раздела кое-кого из них, несколько раз уп„рла  у  них  весь  лоток  с
хлебом. Японцы в недоумении ожидали вмешательства начальства, но начальство,
конечно, и внимания не обращало. Тогда их бригадир полковник Кондо  с  двумя
офицерами, старшими по званию, вошел вечером в кабинет начальника  лагпункта
и предупредил (русским языком они прекрасно владели), что  если  произвол  с
ними не прекратится, то завтра на заре двое  офицеров,  изъявивших  желание,
сделают харакири. И  это  --  только  начало.  Начальник  лагпункта  (дубина
Егоров, бывший комиссар полка) сразу смекнул, что на  этом  можно  погореть.
Двое суток японскую бригаду не выводили на работу, нормально кормили,  потом
увезли со штрафного.
   Как же мало нужно для борьбы и  победы  --  ТОЛЬКО  жизнью  не  дорожить?
жизнью-то вс„ равно уже пропащей.
   Но, постоянно перемешивая с блатными и бытовиками, нашу Пятьдесят Восьмую
никогда не оставляли одну -- чтоб не посмотрели друг  другу  в  глаза  и  не
осознали бы вдруг -- КТО МЫ. А те светлые головы,  горячие  уста  и  тв„рдые
сердца, кто мог бы стать тюремными и лагерными  вожаками  --  тех  давно  по
спецпометкам на  [делах]  --  отделили,  заснули  кляпами  рты,  спрятали  в
специзоляторах, расстреляли в подвалах.



   Однако, по важной особенности жизни, замеченной  еще  в  учении  Дао,  мы
должны ожидать, что когда не стало политических -- тогда-то они и появились.
   Я рискну теперь высказать, что в советское время истинно-политические  не
только были, но:

   1. Их было [больше], чем в царское время, и
   2.  Они  проявили  стойкость   и   мужество   [бо'льшие],   чем   прежние
революционеры.

   Это покажется в противоречии с предыдущим,  но  --  нет.  Политические  в
царской России  были  в  очень  выгодном  положении,  очень  на  виду  --  с
мгновенными отголосками в обществе и прессе. Мы уже  видели  (часть  1,  гл.
12), что в Советской России социалистам пришлось несравнимо трудней.
   Да не одни ж  социалисты  были  теперь  политические.  Только  сплеснутые
ушатами в пятнадцатимиллионный уголовный океан,  они  невидимы  и  неслышимы
были нам. Они были -- немы. Немее всех остальных. Рыбы -- их образ.
   Рыбы, символ древних христиан.  И  христиане  же  --  их  главный  отряд.
Корявые, малограмотные, не умеющие сказать  речь  с  трибуны,  ни  составить
подпольного воззвания (да им по вере это и не нужно!), они шли в  лагеря  на
мучение и смерть -- только чтоб не отказаться от веры! Они хорошо знали,  за
что сидят, и были неколебимы в своих  убеждениях!  Они  единственные,  может
быть, к кому совсем