Почему
[[организованно]]  не  обратились  к  [[воспитателю   за   помощью?]]"   Эта
замечательная идея  нам  просто  в  голову  не  пришла,  когда  мы  были  на
Архипелаге, мы б е„ зэкам подсказали.

   17. Пословицы русского народа. М., 1957, стр. 357


   Глава 20. Псовая служба

   Не в нарочитое хл„сткое оскорбление названа так глава, но  обязаны  мы  и
придерживаться лагерной  традиции.  Рассудить,  так  сами  они  этот  жребий
выбрали: служба их -- та же, что у охранных собак, и  служба  их  связана  с
собаками. И есть даже особый устав по службе с собаками, и целые  офицерские
комиссии следят за [работой] отдельной собаки, вырабатывают у  не„  [хорошую
злобность]. И если содержание одного щенка в год обходится народу в 11 тысяч
дохрущевских рублей (овчарок кормят питательней, чем заключ„нных)  *(1),  то
содержание каждого офицера -- не паче ли?
   А еще на протяжении всей этой книги испытываем мы затруднение: как вообще
их называть? "Начальство, начальники" -- слишком общо, относится и  к  воле,
ко всей жизни страны, да и зат„рто уж очень. "Хозяева"  --  тоже.  "Лагерные
распорядители"? -- обходное выражение, показывающее нашу немощь. Называть их
прямо по лагерной традиции? -- как будто грубо, ругательно.  Вполне  в  духе
языка было бы слово [лагерщики]: оно так же отличается от  "лагерника",  как
"тюремщик" от "тюремника" и выражает  точный  единственный  смысл:  те,  кто
лагерями заведуют и управляют. Так испросив у строгих читателей прощения  за
новое слово (оно не новое совсем, раз в  языке  оставлена  для  него  пустая
клетка), мы его от времени ко времени будем употреблять.
   Так вот о ком эта глава: о лагерщиках (и тюремщиках сюда же). Можно бы  с
генералов начать, и славно бы это было -- но нет у нас материала. Невозможно
было нам, червям и рабам, узнать о них и увидеть их близко. А когда  видели,
то ударяло нам в глаза сияние золота, и не могли мы разглядеть ничего.
   Так ничего мы не знаем о сменявших друг друга начальниках ГУЛага --  этих
царях Архипелага. А уж попад„тся фото Бермана или словечко Апетера -- мы  их
тут же подхватываем. Знаем вот "гаранинские расстрелы" -- а о самом Гаранине
не знаем. Только знаем, что было ненасытно ему одни подписи ставить; он,  по
лагерю идя, и сам из  маузера  стрелять  не  брезговал,  чья  морда  ему  не
выходила. Пишем вот о Кашкетине -- а в глаза того  Кашкетина  не  видели  (и
слава Богу!). О Френкеле подсобрался материальчик, а о  Завенягине  --  нет.
Его, покойника, с ежевско-бериевской компанией не захоронили, о н„м  смакуют
газетчики: "легендарный строитель Норильска"! Да уж не сам  ли  он  и  камни
клал? Сообразя однако, что сверху любил его  Берия,  а  снизу  очень  о  н„м
хорошо отзывался эмведешник Зиновьев, полагаем, что зверь  был  отменный.  А
иначе б ему Норильска  и  не  построили.  --  Вот  об  Антонове,  начальнике
Енисейского лагеря, спасибо написал нам инженер Побожий. *(2)  Эту  картинку
мы всем советовали бы прочесть: разгрузку лихтеров  на  реке  Таз.  В  глуби
тундры, куда дорога ещ„ не  пришла  (да  и  прид„т  ли?),  тянут  египетские
муравьи паровозы на снег, а наверху на горке  стоит  Антонов,  обозревает  и
срок да„т на разгрузку. Он по воздуху прилетел, по  воздуху  сейчас  улетит,
свита пляшет перед ним, куда  твой  Наполеон,  а  личный  повар  тут  же  на
раскладном столике, среди полярной мерзлоты, пода„т ему  свежие  помидоры  и
огурчики. И ни с кем, сукин сын, не делится, вс„ сует себе в утробу.
   В этой главе подлежат нашему  обзору  от  полковника  и  ниже.  Потолкуем
маленько об офицерах, там перейд„м  к  сержантам,  скользн„м  по  стрелковой
охране -- да и того будет с нас. Кто заметил больше -- пусть больше напишет.
   В том наша ограниченность: когда сидишь в тюрьме или лагере  --  характер
тюремщиков  интересует  тебя  лишь  для  того,  как  избежать  их  угроз   и
использовать  их  слабости.  В  остальном  совсем  тебе   не   хочется   ими
интересоваться, они твоего внимания недостойны. Страдаешь ты  сам,  страдают
вокруг  тебя  несправедливо  посаженные,  и  по  сравнению  с  этим   снопом
страданий, на который не хватает твоих разведенных рук -- что тебе эти тупые
люди на должности псов? их мелкие  интересы?  их  ничтожные  склонности?  их
служебные успехи и неуспехи?
   А теперь с опозданием спохватываешься, что всматривался в них мало.
   Уж не спрашивая о даровании -- может ли пойти в  тюремно-лагерный  надзор
человек, способный хоть к какой-нибудь  полезной  деятельности?  --  зададим
вопрос: вообще может ли  лагерщик  быть  хорошим  человеком?  Какую  систему
морального отбора устраивает им жизнь? Первый  отбор  --  при  зачислении  в
войска МВД, в училища МВД или на курсы. Всякий человек, у кого хоть  отблеск
был духовного воспитания, у кого есть  хоть  какая-то  совестливая  оглядка,
различение злого и доброго -- будет инстинктивно, всеми  мерами  отбиваться,
чтобы только не попасть в этот мрачный легион.  Но,  допустим,  отбиться  не
удалось. Наступает второй отбор: во время  обучения  и  первой  службы  само
начальство приглядывается и отчисляет всех тех, кто проявит  вместо  воли  и
тв„рдости (жестокости и бессердечия) -- расхлябанность  (доброту).  И  потом
многолетний третий отбор: все, кто не представляли себе, куда и на что идут,
теперь разобрались и ужаснулись. Быть постоянно орудием насилия,  постоянным
участником зла! -- ведь это не каждому да„тся и не сразу. Ведь топчешь чужие
судьбы, а внутри что-то натягивается, лопается --  и  дальше  уже  так  жить
нельзя! И с большим опозданием,  но  люди  вс„  равно  начинают  вырываться,
сказываются больными, достают справки, уходят на меньшую  зарплату,  снимают
погоны -- но только бы уйти, уйти, уйти!
   А остальные, значит, втянулись? А остальные, значит, привыкли, и  уже  их
судьба кажется им нормальной. И уж конечно  полезной.  И  даже  поч„тной.  А
кому-то и втягиваться было не надо: они с самого начала такие.
   Благодаря этому  отбору  можно  заключить,  что  процент  бессердечных  и
жестоких среди  лагерщиков  значительно  выше,  чем  в  произвольной  группе
населения. И чем дольше, чем непрерывнее и отметнее человек служит в Органах
-- тем с большей вероятностью он -- злодей.
   Мы не упускаем  из  виду  возвышенных  слов  Дзержинского:  "Кто  из  вас
очерствел, чь„ сердце не может чутко и  внимательно  относиться  к  терпящим
заключение -- уходите  из  этого  учреждения!"  Однако  мы  не  можем  никак
соотнести их с действительностью. Кому это говорилось? И насколько серь„зно?
-- если при этом защищался Косырев? (Часть 1, гл. 8.) И кто этому  внял?  Ни
"террор как средство убеждения", ни аресты по признаку "сомнительности",  ни
расстрелы заложников, ни ранние концлагеря за 15 лет до Гитлера --  не  дают
нам как-то ощущения этих чутких сердец, этих рыцарей. И если кто за эти годы
уходил из Органов сам, то как раз те, кому Дзержинский предлагал остаться --
кто не мог очерстветь. А кто очерствел или был ч„рств -- тот-то  и  остался.
(Да может в другой раз и совет был подан другой, цитатки только нет.)
   Как прилипчивы бывают ходячие выражения, которые мы склонны усваивать, не
обдумав и не  проверив!  [Старый  чекист!]  --  кто  не  слышал  этих  слов,
произносимых  протяжно,  в  знак  особого  уважения.  Если  хотят   отличить
лагерщика от неопытных, суетливых,  попусту  крикливых,  но  без  бульдожьей
хватки, говорят: "А начальник там ста-арый чекист!" (Ну, например,  как  тот
майор, который сж„г кандальную сонату Клемпнера.) Сами чекисты и пустили это
словечко, а мы повторяем его  бездумно.  "Старый  чекист"  --  ведь  это  по
меньшей мере значит: и при Ягоде оказался хорош, и при Ежове, и  при  Берии,
всем угодил.
   Но не разрешим себе растечься и говорить о "чекистах вообще". О  чекистах
в  собственном  смысле,   о   чекистах   оперативно-следственно-жандармского
направления, глава уже была. А лагерщики любят только звать себя  чекистами,
только тянутся к тому званию, или с тех должностей пришли сюда на  отдых  --
на отдых, потому  что  здесь  не  треплются  их  нервы  и  не  расшатывается
здоровье. Их здешняя работа не требует ни того развития, ни  того  активного
злого давления, что там. В ЧКГБ надо быть острым  и  попасть  обязательно  в
глаз, в МВД достаточно быть тупым и не промахнуться по черепу.
   С огорчением, но не возьм„мся мы объяснять, почему лозунг  "орабочения  и
окоммунизирования состава лагерных работников" *(3), успешно  проведенный  в
жизнь,  не  создал  на  Архипелаге   этого   трепетного   человеколюбия   по
Дзержинскому. С самых ранних революционных лет  на  курсах  при  Центральном
Карательном Отделе и губкаротделах готовился для тюрем и для лагерей младший
адмстройсостав (то есть, внутренний надзор) "без отрыва от производства" (то
есть, уже служа в тюрьмах  и  лагерях).  К  1925  году  только  6%  осталось
царского надзорсостава (каковы служаки!). А уж средний лагерный комсостав  и
прежде того был полностью  советский.  Они  продолжали  учиться:  сперва  на
факультетах [права] Наркомпроса (да,  Наркомпроса!  и  не  бесправия,  а  --
права!), с 1931 года это стали исправ-труд-отделения институтов Права НКЮ  в
Москве, Ленинграде, Казани, Саратове  и  Иркутске.  Выпускалось  оттуда  70%
рабочих и 70% коммунистов! С 1928 года постановлением Совнаркома  и  никогда
не  возражающего  ВЦИКа  еще  были  расширены  и  режимные  полномочия  этих
орабоченных и окоммунизированных начальников мест заключения *(4), -- а  вот
поди  ж  ты,  человеколюбия  почему-то  не  получилось!  Пострадало  от  них
миллионов людей  больше,  чем  от  фашистов,  --  да  ведь  не  пленных,  не
покор„нных, а -- своих соотечественников, на родной земле!
   Кто это нам объяснит? Мы не можем...

   Сходство жизненных путей и сходство  положений  --  рождает  ли  сходство
характеров? Вообще -- нет. Для людей, значительных духом и разумом -- нет, у
них свои решения,  свои  особенности,  и  очень  бывают  неожиданные.  Но  у
лагерщиков,  прошедших  строгий  отрицательный  отбор  --   нравственный   и
умственный, -- у них сходство характеров разительное и, вероятно, без  труда
мы сумеем проследить их основные [всеобщие] черты.
   [[Спесь]]. Он жив„т на отдельном острове, слабо связан с дал„кой  внешней
властью, и на этом острове он -- безусловно первый: ему  униженно  подчинены
все зэки, да и вольные тоже.  У  него  здесь  --  самая  большая  звезда  на
погонах. Власть его не имеет границ  и  не  знает  ошибок:  всякий  жалобщик
всегда оказывается неправ (подавлен). У  него  --  лучший  на  острове  дом.
Лучшее средство передвижения. Приближенные к нему следующие  лагерщики  тоже
весьма возвышены. А так как вся предыдущая жизнь не заложила в них ни  искры
критической способности, -- то им и невозможно понять себя иначе, как особую
расу  --  прирожд„нных  властителей.  Из  того,  что  никто   не   в   силах
сопротивляться, они выводят, что крайне  мудро  властвуют,  что  это  --  их
талант ( "организационный" ). Каждый день и каждый обиходный случай да„т  им
зримо видеть сво„ превосходство: перед ними встают, вытягиваются, кланяются,
по зову их не подходят, а подбегают, с приказом их не уходят, а  убегают.  И
если он (Бамлаг, Дукельский) выходит к воротам посмотреть,  как,  замыкаемая
овчарками, ид„т колонна грязного сброда его рабочих, то сам плантатор  --  в
белоснежном летнем костюме. И если  они  (Унжлаг)  надумали  поехать  верхом
осмотреть работы на картофельном  поле,  где  ворочаются  женщины  в  ч„рных
одеждах, увязая в грязи по пузо и пытаются копать картошку (впрочем, вывезти
е„ не успеют и весной перекопают на удобрение)  --  то  в  начищенных  своих
сапогах  и  в  шерстяных  безупречных  мундирах  они  проезжают,  элегантные
всадники, мимо утопающих рабынь как подлинные олимпийцы.
   Из  самодовольства  всегда  обязательно   следует   [[тупость]].   Заживо
обожествленный вс„ знает доконечно, ему не надо читать, учиться, и никто  не
может  сообщить  ему  ничего,  достойного  размышления.  Среди   сахалинских
чиновников Чехов встречал умных, деятельных, с научными наклонностями, много
изучавших  местность  и  быт,  писавших  географические  и   этнографические
исследования,  --  но  даже  для  смеха  нельзя  представить  себе  на  вс„м
Архипелаге одного такого лагерщика! И  если  Кудлатый  (начальник  одной  из
усть-вымьских командировок) решил, что выполнение  государственных  норм  на
100% ещ„ не есть никакие сто процентов, а должно быть выполнено его  (взятое
из  головы)  сменное  задание,  иначе  всех  сажает  на  штрафной  па„к   --
переубедить его невозможно. Выполнив 100%, все  получают  штрафной  па„к.  В
кабинете Кудлатого -- стопы ленинских томов. Он вызывает  В.  Г.  Власова  и
поучает: "Вот тут Ленин  пишет,  как  надо  относиться  к  паразитам".  (Под
паразитами  он  понимает  заключ„нных,  выполнивших  только  100%,   а   под
пролетариатом -- себя. Это у  них  в  голове  укладывается  рядом:  вот  мо„
поместье, и я пролетарий.)
   Да старые крепостники были  образованы  не  в  пример:  они  ж  многие  в
Петербургах учились, а иные и  в  Геттингенах.  Из  них  смотришь,  Аксаковы
выходили, Радищевы, Тургеневы. Но из наших эмведешников никто не вышел и  не
выйдет. А главное -- крепостники или сами управляли своими имениями или хоть
чуть-чуть в хозяйстве сво„м разбирались. Но чванные офицеры  МВД,  осыпанные
всеми видами государственных благ, никак не могут взять на себя еще  и  труд
хозяйственного руководства. Они ленивы для этого и тупы. И они  обволакивают
сво„ безделье  туманом  строгости  и  секретности.  И  так  получается,  что
государство  *(5)  вынуждено  рядом  со  всей  их  золотопогонной  иерархией
воздвигать ещ„ такую же вторую из трестов и комбинатов. *(6)
   [[Самовластие]].  Самодурство.  В  этом  лагерщики  вполне  сравнялись  с
худшими из крепостников XVIII и XIX века. Бесчисленны примеры  бессмысленных
распоряжений, единственная цель которых -- показать  власть.  Чем  дальше  в
Сибирь и на Север -- тем больше, но  вот  и  в  Химках,  под  самой  Москвой
(теперь уже -- в Москве) майор Волков замечает 1-го мая, что зэки не веселы.
Приказывает: "Всем веселиться немедленно! Кого увижу скучным -- в кондей!" А
чтоб развеселить инженеров -- шл„т к ним блатных девок с третьим сроком петь
похабные частушки. -- Скажут, что это  --  не  самодурство,  а  политическое
мероприятие, хорошо. В тот же лагерь  привезли  новый  этап.  Один  новичок,
Ивановский, представляется как танцор  Большого  театра.  "Что?  Артист?  --
свирепеет Волков. --  В  кондей  на  двадцать  суток!  Пойди  сам  и  доложи
начальнику ШИзо!" Спустя время позвонил: "Сидит  артист?"  "Сидит"  --  "Сам
пришел?" "Сам" -- "Ну, выпустить его! Назначаю его помкоменданта". (Этот  же
Волков, мы уже писали, велел  остричь  наголо  женщину  за  то,  что  волосы
красивые.)
   Не угодил  начальнику  ОЛПа  хирург  Фустер,  испанец.  "Послать  его  на
каменный  карьер!"  Послали.  Но  вскоре  заболел  сам  начальник,  и  нужна
операция. Есть другие хирурги, можно поехать и в центральную больницу,  нет,
он верит только Фустеру!  Вернуть  Фустера  с  карьера!  Будешь  делать  мне
операцию! (Но умер на столе.)
   А у одного начальника вот находка: з/к инженер-геолог Казак, оказывается,
имеет драматический тенор, до революции  учился  в  Петербурге  у  итальянца
Репетто. И начальник лагеря открывает голос также и у  себя.  1941-42  годы,
где-то ид„т война, но начальник хорошо защищен бронью и бер„т уроки пения  у
своего крепостного. А тот чахнет, доходит, посылает запросы о своей жене,  и
жена его О. П. Казак из ссылки ищет мужа через  ГУЛаг.  Розыски  сходятся  в
руках начальника, и он может связать мужа и жену, однако  не  делает  этого.
Почему? Он "успокаивает" Казака что жена  его...  сослана,  но  жив„т  сытно
(педагог, она работает в  Заготзерно  уборщицей,  потом  в  колхозе).  И  --
продолжает брать уроки пения. Когда в 1943 году Казак уже совсем при смерти,
начальник милует его, помогает сактировать и отпускает умереть к жене.  (Так
еще не злой начальник!)
   Всем лагерным начальникам свойственно [[ощущение вотчины]]. Они  понимают
свой лагерь не как часть какой-то государственной системы,  а  как  вотчину,
безраздельно отданную им, пока они будут находиться в должности. Отсюда -- и
вс„ самовольство над жизнями, над  личностями,  отсюда  и  хвастовство  друг
перед другом. Начальник одного кенгирского лагпункта: "А у меня профессор  в
бане работает!" Но начальник другого лагпункта, капитан Стадников, режет под
корень: "А у меня -- академик дневальным, параши носит!"
   Жадность,  [[стяжательство]].  Это  черта  среди  лагерщиков   --   самая
универсальная. Не каждый туп, не каждый самодур -- но  обогатиться  за  сч„т
бесплатного труда зэков  и  за  сч„т  государственного  имущества  старается
каждый, будь он главный в этом месте начальник или подсобный. Не только  сам
я не видел,  но  никто  из  моих  друзей  не  мог  припомнить  бескорыстного
лагерщика, и никто из пишущих мне бывших зэков тоже не назвал такого.
   В их жажде как можно больше урвать никакие многочисленные законные выгоды
и преимущества не могут их насытить.  Ни  высокая  зарплата  (с  двойными  и
тройными надбавками "за полярность", "за отдал„нность", "за опасность").  Ни
-- премирование (предусмотренное для  руководящих  сотрудников  лагеря  79-й
статьей Исправ-Труд. Кодекса 1933 года -- того самого  кодекса,  который  не
мешал установить для заключ„нных 12-часовой рабочий день и без воскресений).
Ни -- исключительно  выгодный  расч„т  стажа  (на  Севере,  где  расположена
половина Архипелага,  год  работы  засчитывается  за  два,  а  всего-то  для
"военных" до пенсии надо 20 лет. Таким образом, окончив  училище  22-х  лет,
офицер МВД может выйти на полную пенсию и ехать жить в Сочи в 32 года!)
   Нет! Но каждый обильный или скудный канал, по  которому  могут  притекать
бесплатные услуги, или продукты, или предметы -- всегда используется  каждым
лагерщиком взагр„б и взахл„б. Еще на Соловках начальники  стали  присваивать
себе из заключ„нных -- кухарок,  прачек,  конюхов,  дровоколов.  С  тех  пор
никогда не прерывался (и сверху никогда не запрещался) этот выгодный обычай,
и лагерщики брали себе  также  скотниц,  огородников  или  преподавателей  к
детям. И в годы  самого  пронзительного  звона  о  равенстве  и  социализме,
например в 1933-м, в Бамлаге, любой вольнона„мный за небольшую плату в кассу
лагеря, мог получить личную прислугу из  заключ„нных.  В  Княж-Погосте  т„тя
Маня Уткина обслуживала корову начальника лагеря -- и была за то  награждена
[стаканом] молока в день. И по нравам ГУЛага это было щедро. (А  ещ„  верней
по нравам ГУЛага, чтоб корова была не  начальникова,  а  --  "для  улучшения
питания больных", но молоко бы шло начальнику.)
   Не стаканами, а ведрами и мешками, кто только мог съесть  или  выпить  за
сч„т пайка заключ„нных -- обязательно это делал! Перечтите, читатель, письмо
Липая из главы 9, этот вопль наверно бывшего каптера. Ведь не из голода,  не
по нужде, не по бедности эти Курагин, Пойсуйшапка и Игнатченко тянули  мешки
и бочки из каптерки, а просто: отчего же не поживиться за сч„т  безответных,
беззащитных и умирающих с голоду рабов? А тем более во  время  войны,  когда
все вокруг хапают? Да не живи так, над тобой другие смеяться будут! (Уже  не
выделяю  особым  свойством  их  предательство  по  отношению  к   придуркам,
попавшимся на недостаче.) Вспоминают и колымчане: кто только мог потянуть из
общего котла заключ„нных -- начальник лагеря,  начальник  режима,  начальник
КВЧ, вольнона„мные служащие, дежурные надзиратели -- обязательно  тянули.  А
вахт„ры -- чай сладкий таскали на вахту! Хоть ложечку  сахара,  да  за  сч„т
заключ„нного слопать! От умирающего отнять -- ведь слаже...
   Начальников КВЧ лучше не вспоминать -- смех один. Вс„ тащат,  да  мелочно
как-то (крупней им не разрешено). Вызовет начальн