и бросят  под  вышки  самодельные
гранаты, чтобы отвлечь  внимание,  пока  беглецы  с  топорами  будут  рубить
проволоку запретки. Но автоматным огнем их задержат.

   2. В ноябре 1951  г.  Воробь„в  еще  раз  бежит  с  рабочего  объекта  на
самосвале, 6 человек. Через несколько дней их ловят. По наслышке в 1953 году
Воробьев был одним из  [центровых  бунтарей]  Норильского  восстания,  потом
заточен в Александровский централ.
   Вероятно, жизнь этого замечательного человека, начиная с его  предвоенной
молодости и партизанства, многое бы объяснила нам в эпохе.


   Глава 7. Белый кот„нок

   (Рассказ Георгия Тэнно)

   "Я -- старше Коли, мне идти первому. Нож в  ножнах  у  пояса,  кусачки  в
руках. "Когда перережу предзонник -- догоняй!"
   Ползу по-пластунски. Хочется вдавиться в землю.  Посмотреть  на  часового
или нет? Посмотреть -- это увидеть угрозу или даже  притянуть  взглядом  его
взгляд. Так тянет посмотреть! Нет, не буду.
   Ближе  к  вышке.  Ближе  к  смерти.  Жду  очереди  в  себя.  Вот   сейчас
застрекочет... А может он отлично видит меня, стоит и издевается, хочет дать
мне еще покопошиться?..
   Вот  и  предзонник.  Повернулся,  л„г  вдоль  него.  Режу  первую   нить.
Освобожд„нная от  натяга,  вдруг  клацнула  перерезанная  проволока.  Сейчас
очередь?.. Нет. Может, мне одному только и  слышно  этот  звук.  Но  сильный
какой. Режу вторую нить. Режу третью. Перебрасываю ногу, другую.  Зацепились
брюки за усики перерезанной упавшей нити. Отцепился.
   Переползаю метры вспаханной земли. Сзади -- шорох. Это -- Коля, но  зачем
так громко? А, это портфель у него чертит по земле.
   Вот и откосики основной зоны. Они наперекр„ст.  Перерезал  их  несколько.
Теперь лежит спираль Бруно. Перерезал е„ дважды, очистил дорогу.  Режу  нити
главной полосы. Мы, наверно, почти не дышим. Не  стреляет.  Дом  вспоминает?
Или ему сегодня на танцы?
   Переложил тело за внешнюю зону. А там еще спираль Бруно. В ней запутался.
Режу. Не забыть и не запутаться:  тут  еще  должны  быть  внешние  наклонные
полосы. Вот они. Режу.
   Теперь ползу к яме. Яма не обманула, здесь она. Опускаюсь  я.  Опускается
Коля. Отдышались. Скорее дальше! -- вот-вот смена, вот-вот собаки.
   Выда„мся из ямы, полз„м к холмикам  шлака.  Не  решаемся  оглядываться  и
теперь. Коля рв„тся скорей! поднимается на четвереньки. Осаживаю.
   По-пластунски одолели первый холмик шлака. Кладу кусачки под камень.
   Вот и дорога. Близ не„ -- вста„м.
   Не стреляют.
   Пошли  вразвалочку,  не  торопясь  --  теперь  настал  момент  изобразить
бесконвойных, их барак близко. Срываем номера с груди, с колена --  и  вдруг
из темноты навстречу двое. Идут из гарнизона в поселок. Это  солдаты.  А  на
спинах у нас -- еще номера!! Громко говорю:
   -- Ваня! А может, сообразим на пол-литра?
   Медленно ид„м, еще не по самой дороге, а к ней. Медленно ид„м, чтобы  они
прошли раньше, но -- прямо на солдат, и лиц не прячем. В двух метрах от  нас
проходят.  Чтоб  не  поворачиваться   к   ним   спинами,   мы   даже   почти
останавливаемся. Они идут, толкуют сво„ -- и мы со спин друг у друга срываем
номера!
   Не замечены?!.. Свободны?! Теперь в пос„лок за машиной.
   Но -- что это?? Над лагерем взвивается ракета! другая! третья!..
   Нас обнаружили! Сейчас погоня! Бежать!!
   И мы не решаемся больше рассматривать, раздумывать,  соображать  --  весь
наш великолепный план уже сломан. Мы бросаемся в степь -- просто  дальше  от
лагеря! Мы задыхаемся, падаем на неровностях, вскакиваем -- а там взлетают и
взлетают ракеты! По прошлым побегам мы представляем: сейчас выпустят  погоню
на лошадях с собаками на сворках -- во все стороны  по  степи.  И  всю  нашу
драгоценную махорку мы сыпем на следы и делаем крупные прыжки. *(1)
   Теперь надо пос„лок обойти большим  кругом  по  степи.  Это  берет  много
времени и труда. Коля начинает сомневаться, правильно ли я веду. Обидно.
   Но вот и насыпь железной  дороги  на  Павлодар.  Обрадовались.  С  насыпи
Экибастуз поражает рассыпанными огнями и кажется  таким  большим,  каким  мы
никогда его не видели.
   Подобрали палочку. Держась за не„, пошли  так:  один  по  одному  рельсу,
другой по другому. Пройдет поезд, и собаки по рельсам не возьмут следа.
   Метров триста так прошли, потом прыжками -- и в степь.
   И вот когда стало дышать нам легко, совсем  по-новому!  Захотелось  петь,
кричать! Мы обнялись. Мы на самом деле свободны! И какое  уважение  к  себе,
что мы решились на побег, осуществили его и обманули псарню.
   И хотя все испытания  воли  только  начинаются,  а  ощущение  такое,  что
главное уже совершено.
   Небо -- чистое. Т„мное и полное зв„зд, каким из  лагеря  оно  никогда  не
видно из-за фонарей. По Полярной мы пошли на северо-северо восток.  А  потом
подадимся правей -- и будем у Иртыша. Надо постараться за первую  ночь  уйти
как можно дальше. Этим в квадрат  раз  расширяется  круговая  зона,  которую
погоня должна будет держать под контролем. Вспоминая вес„лые бодрые  песенки
на разных языках, мы быстро ид„м, километров по восемь в час. Но оттого, что
много месяцев мы сидели в тюрьме, наши ноги, оказывается, разучились  ходить
и вот устают. (Мы предвидели это, но ведь мы думали  ехать  на  машине!)  Мы
начинаем ложиться, составив ноги кверху  шалашиком.  И  опять  ид„м.  И  еще
ложимся.
   Странно долго не угасает зарево Экибастуза за спинами. Несколько часов мы
ид„м, а зарево вс„ стоит на небе.
   Но кончается ночь, восток бледнеет. Днем по гладкой открытой степи нам не
только идти нельзя,  нам  даже  спрятаться  здесь  нелегко:  ни  кустов,  ни
порядочной высокой травы, а искать нас будут и с самол„та, это известно.
   И вот мы ножами выкапываем ямку (земля тв„рдая, с камнями, копать  трудно
-- шириною в  полметра,  глубиною  сантиметров  в  тридцать),  ложимся  туда
валетом, обкладываемся сухим колючим ж„лтым караганником. Теперь бы заснуть,
набраться сил! А заснуть невозможно. Это дневное бессильное  лежание  больше
чем полсуток куда тяжелее  ночной  ходьбы.  Вс„  думается,  вс„  думается...
Припекает жаркое сентябрьское солнце, а ведь пить нечего, и ничего не будет.
Мы нарушили  закон  казахстанских  побегов  --  надо  бежать  весной,  а  не
осенью... Но ведь мы думали -- на машине... Мы изнываем от пяти утра -- и до
восьми  вечера!  Затекло  тело  --   но   нельзя   нам   менять   положение:
приподнимемся, разворачиваем караганник -- может всадник увидеть  издали.  В
двух костюмах каждый мы пропадаем от жары. Терпи.
   И только во'т когда темнота -- время беглецов.
   Поднялись.  А  стоять  трудно,  ноги  болят.  Пошли  медленно,   стараясь
размяться. Мало и  сил:  за  весь  день  погрызли  сухих  макарон,  глотнули
таблеток глюкозы. Пить хочется.
   Даже в ночной темноте сегодня надо быть готовым к засаде: ведь,  конечно,
всюду сообщили по радио, во все  стороны  выслали  автомашины,  а  в  омскую
сторону больше всего. Интересно: как и когда нашли наши телогрейки на  земле
и шахматы? По номерам сразу разберутся, что  это  --  мы,  и  переклички  по
картотеке устраивать не надо. *(2)
   Ид„м не больше  четыр„х  километров  в  час.  Ноги  ноют.  Часто  ложимся
отдыхать. Пить, пить! За ночь прошли не больше километров двадцати. И  опять
надо искать, где спрятаться, и ложиться на дневную муку.
   Показались будто строения. Стали  к  ним  подползать  осторожно.  А  это,
неожиданно в степи, валуны. Нет ли в  их  выемках  воды?  Нет...  Под  одним
валуном щель. То ли шакалы прорыли. Протиснуться в не„ было трудно. А  вдруг
обвалиться? -- раздавит в лепешку, да еще не умр„шь сразу. Уже  холодновато.
До утра не заснули. И дн„м не заснули. Взяли ножи, стали  точить  о  камень:
они затупились, когда копали яму на прошлой стоянке.
   Среди дня -- близкий стук кол„с. Плохо, мы -- около дороги, совсем  рядом
с нами проехал казах, бормотал что-то. Выскочить нагнать его, может  у  него
вода? Но как брать его, не осмотрев местности -- может быть, мы видны людям?
   По этой самой дороге  как  бы  не  пошла  и  погоня.  Осторожно  вылезли,
осмотрелись снизу. Метрах в  ста  какое-то  сломанное  строение.  Переползли
туда. Никого. Колодец!! Нет, забросан  мусором.  В  углу  труха  от  соломы.
Полежим здесь? Легли. Сон не ид„т.  Э-э,  блохи  кусают!  Блохи!!  Да  какие
крупные, да сколько их! Светло-серый бельгийский Колин пиджак стал черен  от
блох. Тряс„мся, чистимся. Поползли назад, в шакалью щель. Время уходит, силы
уходят, а не движемся.
   В сумерки поднимаемся. Очень слабы. Мучит жажда. Решаем взять еще правей,
чтоб раньше выйти к Иртышу. Ясная ночь, небо  ч„рно-зв„здное.  Из  созвездий
Пегаса и  Персея  сочетается  мне  очертание  быка,  наклонившего  голову  и
напористо идущего вперед, подбодряя нас. Ид„м и мы.
   Вдруг -- перед нами взлетают ракеты! Уже они  впереди!  Мы  замираем.  Мы
видим  насыпь.  Железная  дорога.  Ракет  больше   нет,   но   вдоль   рельс
засвечивается прожектор, луч покачивается в обе стороны. Это  ид„т  дрезина,
просматривая степь. Вот заметят сейчас -- и вс„...  Дурацкая  беспомощность:
лежать в луче и ждать, что тебя заметят.
   Прошла, не заметили. Вскакиваем. Бежать не можем, но  побыстрей  подаемся
от насыпи в сторону. А небо  быстро  заволакивает  тучами,  и  мы,  с  нашим
бросанием вправо и влево, потеряли точное  направление.  Теперь  ид„м  почти
наугад. И километров делаем мало, и может они -- ненужный зигзаг.
   Пустая ночь!.. Опять светает. Опять рв„м  караганник.  Яму  копать  --  а
моего кривого турецкого ножа нет. Я потерял его, когда лежал или когда резко
бросился от насыпи. Беда! Как можно беглецу без ножа? Вырыли ямку Колиным.
   Одно только хорошо: у меня было  предсказание,  что  я  погибну  тридцати
восьми лет. Моряку трудно не быть суеверным. Но наступившее утро  двадцатого
сентября -- мой день рождения.  Мне  исполняется  сегодня  тридцать  девять.
Предсказание больше меня не касается. Я буду жить!
   И опять лежим мы в ямке  --  без  движения,  без  воды...  Если  б  могли
заснуть! -- не  спим.  Если  б  дождь  пош„л!  растянуло.  Плохо.  Кончаются
[третьи] сутки побега -- у нас еще не было капли воды, мы глотаем в день  по
пять таблеток глюкозы. И продвинулись мы мало -- может быть, на  треть  пути
до Иртыша. А друзья там в лагере радуются за нас, что у  зел„ного  прокурора
мы получили свободу...
   Сумерки.  Зв„зды.  Курс  норд-ост.  Бред„м.  Вдруг  слышим  крик   вдали:
"Ва-ва-ва-ва!" Что это? По рассказу опытного беглеца  Кудлы  --  так  казахи
отгоняют волков от овец.
   Овцу! Овцу бы нам! -- и мы спасены. В  вольных  условиях  никогда  бы  не
подумали пить кровь. А здесь -- только дай.
   Крад„мся. Полз„м. Строения. Колодца не видим. В дом заходить  --  опасно,
встреча с людьми -- это след. Крад„мся к саманной кошаре.  Да,  это  казашка
кричала, отгоняя волков. Переваливаемся в кошару, где стена  пониже,  нож  у
меня в зубах. Ползком -- охота на овцу. Вот слышу  --  дышит  рядом.  Но  --
шарахаются от нас, шарахаются! Мы опять заползаем с разных сторон. Как бы за
ногу схватить? Бегут! (Позже, будет время, объяснят мне, в чем была  ошибка.
Мы ползем -- и овцы принимают нас за зверей. Надо  было  подходить  во  весь
рост, по-хозяйски, и овцы легко бы дались.) Казашка  чует  что-то  неладное,
подошла, всматривется в темноту. Огня при ней нет, но подняла  комья  земли,
стала бросать ими, попала в Колю. Идет прямо на меня, вот  сейчас  наступит!
Увидела или почувствовала, заверещала: "Шайтан! Шайтан!" -- и от нас,  а  мы
от не„, через стенку и залегли. Мужские голоса. Спокойные. Наверно, говорят:
почудилось бабе.
   Поражение. Что ж, бред„м дальше.
   Силуэт лошади. Красавица! Нужна бы. Подходим. Стоит. Потрепали е„ по шее,
накинули на не„ ремень. Жданка я подсадил, а сам не могу вскарабкаться,  так
ослаб. Руками цепляюсь, животом наваливаюсь, а ноги взбросить не  могу.  Она
вертится. Вот вырвалась, понесла Жданка, свалила. Хорошо хоть ремень остался
у него в руке, не оставили следа, вали вс„ на шайтана.
   Из сил выбились с этой лошадью. Еще  трудней  идти.  А  тут  земля  пошла
распаханная, борозды. Увязаем, волочим ноги. Но отчасти это  и  хорошо:  где
пахота -- там люди, где люди -- там вода.
   Ид„м, бред„м, тащимся. Опять силуэты. Опять залегли и ползем. Стоги сена!
Здорово, Луга? Иртыш  близко?  (Еще  ой  как  далеко...)  Из  сил  последних
забрались наверх, закопались.
   Вот когда заснули мы на  целый  день!  Вместе  с  бессонной  ночью  перед
побегом это мы потеряли уже пять ночей без сна.
   Мы просыпаемся в конце дня, слышим  трактор.  Осторожно  разбираем  сено,
высовываем головы чуть-чуть. Подъехали два трактора. Изб„нка. Уже вечереет.
   Идея! -- в трактор залита охлаждающая вода! Трактористы лягут спать --  и
мы е„ выпьем.
   Стемнело. Исполнилось четверо суток побега. Полз„м к тракторам.
   Хорошо хоть собаки нет. Тихо добрались  до  слива,  глотнули  --  нет,  с
керосином вода. Отплевываемся, не можем пить.
   Вс„ тут у них есть --  и  вода,  и  еда.  Сейчас  постучаться,  попросить
Христом-Богом: "Братцы! Люди! Помогите! Мы -- узники, мы из тюрьмы  бежали!"
Как это было в девятнадцатом веке -- к та„жным  тропкам  выносили  горшки  с
кашей, одежонку, медные деньги.

   Хлебом кормили крестьянки меня,
   Парни снабжали махоркой.

   Черта лысого! Время не то. Продадут.  Или  от  души  продадут,  или  себя
спасая. Потому что за [соучастие]  можно  и  им  влепить  по  четвертаку.  В
прошлом веке не догадывались давать за хлеб и за воду политическую статью.
   И мы тащимся дальше. Тащимся всю ночь. Мы ждем Иртыша, мы ловим  признаки
реки. Но нет их. Мы гоним и гоним себя, не щадя.  К  утру  попадается  опять
стог. Еще трудней, чем вчера, мы на него взлезаем. Засыпаем. И то хорошо.
   Просыпаемся к вечеру. Сколько же может вынести человек?  Вот  уже  [пять]
суток побега. Недалеко видим юрту, близ не„ -- навес.  Тихо  туда  крадемся.
Там насыпана магара.  Набиваем  ею  портфель,  пытаемся  жевать,  но  нельзя
проглотить -- так высох рот. Вдруг  увидели  около  юрты  огромный  самовар,
ведра на два. Подползли к нему. Открыли кран  --  пустой,  проклятый.  Когда
наклонили -- сделали глотка по два.
   И снова побрели. брели и падали. Лежишь -- дышится  легче.  Подняться  со
спины уже не можем. Чтобы подняться,  надо  сперва  перекатиться  на  живот.
Потом, качаясь -- на ноги. И уже одышка. Так похудели, что,  кажется,  живот
прирос к позвоночнику. Под утро переходим метров на  двести,  не  больше.  И
ложимся.
   Утром и стог уже не попался. Какая-то нора в  холме,  выкопанная  зверем.
Пролежали в ней день, а заснуть не могли; в этот день похолодало, и от земли
холодно. Или кровь уже не греет? Пытаемся жевать макароны.
   И вдруг я вижу: цепь ид„т! Краснопогонники!  Нас  окружают!  Жданок  меня
дергает: да тебе кажется, это -- табун лошадей.
   Да, померещилось. Опять лежим. День -- бесконечный. Вдруг приш„л шакал --
к себе в нору. Мы положили  ему  макарон  и  отползли,  чтоб  заманить  его,
припороть и съесть. Но он не взял. Уш„л.
   В одну сторону  от  нас  --  уклон,  и  по  нему  ниже  --  солончаки  от
пересохшего озера, а на другом берегу -- юрта, дымок тянется.
   [Шесть]  суток  прошло.  Мы  --  уже   на   пределе:   прибредились   вот
краснопогонники, язык во рту не ворочается, мочимся редко и с  кровью.  Нет!
Этой ночью пищу и воду добыть любой ценой!  Пойдем  туда,  в  юрту.  А  если
откажут -- брать силой. Я вспомнил: у старого  беглеца  Григория  Кудла  был
такой клич: [махмадера!] (Это значит: уговоры окончены, бери!) Так с Колей и
договорились: скажу "махмадера"!
   В темноте тихо подкрались к юрте. Есть колодец! Но нет  ведра.  Невдалеке
коновязь, оседланная лошадь стоит. Заглянули в щель двери. Там, при коптилке
казах и казашка, дети. Стучим. Вошли. Говорю:  "Салам!"  А  у  самого  перед
глазами круги, как бы не упасть. Внутри -- круглый  низкий  стол  (еще  ниже
нашего модерна) для бешбармака. Вокруг юрты  --  лавочки,  покрытые  кошмой.
Большой кованный сундук.
   Казах пробурчал что-то  в  ответ,  смотрит  исподлобья,  не  рад.  Я  для
важности (да и силы надо сохранить) сел, положил портфель  на  стол.  "Я  --
начальник геолого-разведочной  партии,  а  то  мой  шоф„р.  Машина  в  степи
осталась, с людьми, километров пять-семь отсюда:  протекает  радиатор,  ушла
вода. И сами уж мы третьи  сутки  не  евши,  голодные.  Пить-есть  нам  дай,
аксакал. И -- что посоветуешь делать?"
   Но казах щурится, пить-есть не предлагает. Спрашивает:  "А  как  памилий,
начальник?"
   Вс„ у меня было приготовлено, но голова гудит, забыл.  Отвечаю:  "Иванов.
-- (Глупо, конечно.) -- Ну, так  продай  продуктов,  аксакал!"  --  "Нет.  К
соседу иди". -- "Далеко?" -- "Два километра".
   Я сижу с осанкой, а Коля тем временем не выдержал, взял со стола  лепешку
и пытается жевать, но видно трудно у него ид„т. И вдруг казах берет кнут  --
короткая ручка, а длинная кожаная плеть  --  и  замахивается  на  Жданка.  Я
подымаюсь: "Эх вы, люди! Вот ваше  гостеприимство!"  А  казах  ручкой  кнута
тычет Жданка в спину, гонит из юрты. Я командую: "Махмадера!" Нож  достаю  и
казаху: "В угол! Ложись!" Казах бросился за полог. Я за ним:  может,  там  у
него ружь„, сейчас выстрелит? А он шлепнулся на постель, кричит: "Вс„  бери!
Ничего не скажу!" Ах ты, сука! Зачем мне тво„ "вс„"? Почему ты мне раньше не
дал то немного, что я просил?
   Коле: "Шмон!" Сам стою с ножом у двери. Казашка визжит,  дети  заплакали.
"Скажи жене -- никого не тронем. Нам надо -- есть. Мясо -- бар?"  --  "Йок"!
-- руками разводит. А Коля шурует по юрте и уже тащит из  клетушки  вяленого
барана. "Что же ты врал?!" Тащит Коля и таз, а в н„м --  баурсаки  --  куски
теста, проваренные в жиру. Тут я разобрался: на столе в пиалах стоит  кумыс!
Выпили с Колей. С каждым глотком просто жизнь возвращается! Что за  напиток!
Голова закружилась, но от опьянения как-то легко, силы прибавляются. Коля во
вкус вош„л. Деньги мне протягивает.  Оказалось  двадцать  восемь  рублей.  В
заначке где-нибудь у него не столько. Барана валим в мешок, в  другой  сыпем
баурсаки, леп„шки, конфеты какие-то, подушечки грязные.  Тащит  Коля  еще  и
миску с бараньими выжарками. Нож! -- вот он-то нам нужен.  Ничего  стараемся
не забыть: ложки деревянные, соль. Мешок я уношу. Возвращаюсь, беру ведро  с
водой. Беру одеяло, запасную уздечку, кнут. (Ворчит, не понравилось: ему  же
нас догонять.)
   "Так вот, -- говорю казаху, -- учись, запоминай:  надо  к  гостям  добрее
быть! Мы б тебе за ведро воды да за десяток баурсаков в ноги поклонились. Мы
хороших людей не обижаем. Последние тебе указания: лежи, не шевелись! Мы тут
не одни".
   Оставляю Колю снаружи у дверей, сам тащу остальную добычу к  лошади.  Как
будто надо спешить, но я спокойно соображаю. Лошадь пов„л к колодцу, напоил.
Ей ведь тоже работка: целую ночь идти перегруженной. Сам у колодца  напился.
И Коля напился. Тут подошли гуси. Коля  слабость  имеет  к  птице.  Говорит:
"Прихватим гусей? скрутим головы?" -- "Шуму будет много. Не трать  времени".
Спустил я стремена, подтянул подпругу. Сзади седла Жданок положил  одеяло  и
на него сел с колодезного сруба. В руки взял ведро с водой. Перекинули через
лошадь два связанных мешка. Я -- в седло. И по зв„здам  поехали  на  восток,
чтобы сбить погоню.
   Лошадь недовольна, что седоков -- двое и чужие, старается  извернуться  к
дому назад, шеей кружит. Ну, совладали.  Пошла  ходко.  В  стороне  огоньки.
Объехали их. Коля мне напевает на ухо:

   Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать,
   Только был бы конь хороший у ковбоя!

   "Я, -- говорит, -- у него еще паспорт видел". -- "Чего ж не взял? Паспорт
всегда пригодится. Хоть корочку издали показать".
   По дороге, не слезая, очень часто пили воду,  закусывали.  Совсем  другой
дух! Теперь бы за ночь отскакать подальше!
   Вдруг услышали крики  птиц.  Озеро.  Объезжать  --  далеко,  жалко  время
терять. Коля