). С Трубецким еще в камере нерчинской
каторги жила жена  (родился  сын),  когда  ж  через  несколько  лет  он  был
перевед„н в иркутскую ссылку, там у них был огромный  особняк,  свой  выезд,
лакеи, французские гуверн„ры для детей (юридическая тогдашняя мысль  еще  не
созрела до  понятий  "враг  народа"  и  "конфискация  всего  имущества").  А
сосланный в Новгород Герцен по своему губернскому положению принимал рапорты
полицмейстера.
   Такая мягкость ссылки простиралась не только  на  именитых  и  знаменитых
людей. Е„ испытали и в ХХ веке многие революционеры и фронд„ры, особенно  --
большевики, их не опасались. Сталин, уже имея за спиной 4 побега, был на 5-й
раз   сослан...   в   саму   Вологду.   Вадим    Подбельский    за    резкие
антиправительственные статьи был  сослан...  из  Тамбова  в  Саратов!  Какая
жестокость! Уже разумеется, никто не гнал его там  на  подневольную  работу.
*(6)
   Но даже и такая ссылка, по нашим теперь представлениям  льготная,  ссылка
без угрозы голодной смерти, воспринималась ссылаемым подчас  тяжело.  Многие
революционеры вспоминают, как болезнен приш„лся им перевод из  тюрьмы  с  е„
обеспеченным хлебом, теплом, кровом и досугом для университетов и  партийных
перебранок -- в ссылку, где приходится и одному среди чужих измысливаться  о
хлебе и крове. А когда изыскивать их не надо, то, объясняют  они  (Ф.  Кон),
еще хуже: "ужасы  безделья...  Самое  страшное  то,  что  люди  обреч„ны  на
бездействие" -- и  вот  некоторые  уходят  в  науки,  кто  --  в  наживу,  в
коммерцию, а кто -- спивается от отчаяния.
   Но -- отчего безделье? Ведь местные жители не жалуются на него, они  едва
управляются спину разогнуть к вечеру. Так  точней  сказать  --  от  перемены
почвы, от сбива привычного образа жизни, от обрыва корней, от  потери  живых
связей.
   Всего два года ссылки понадобилось журналисту  Николаю  Надеждину,  чтобы
потерять вкус свободолюбия и переделаться в честного слугу престола.  Буйный
разгульный Меньшиков, сосланный в 1727 году в Березов, построил там церковь,
толковал с местными жителями о суете мира, отпустил бороду, ходил в  простом
халате и в два года умер. Казалось  бы  --  чем  изнурительна,  чем  уж  так
невыносима была Радищеву его вольготная ссылка? -- но когда потом  в  России
стала угрожать ему повторная ссылка, он  из  страха  перед  нею  покончил  с
собой. А Пушкин из села Михайловского, из этого рая земного, где б, кажется,
довел только Бог жить и жить, в октябре 1824 года писал  Жуковскому:  "Спаси
меня  (т.  е.  от  ссылки.  --  А.  С.)  хоть  крепостью,  хоть   Соловецким
монастыр„м!" И это не фраза была, потому что и губернатору писал он, прося о
замене ссылки на крепость.
   Нам, узнавшим, что' такое Соловки, это вдиво теперь: в  каком  порыве,  в
каком отчаянии и неведении мог травимый поэт швырять Михайловское и  просить
Соловецкие острова?..
   Вот это и есть та мрачная сила ссылки -- чистого перемещения и водворения
со связанными ногами, о которой догадались еще древние  властители,  которую
изведал еще Овидий.
   Пустота. Потерянность. Жизнь, нисколько не похожая на жизнь...



   В перечне орудий угнетения, которые должна была навсегда размести светлая
революция, на каком-нибудь четв„ртом месте числилась, конечно и ссылка.
   Но едва лишь первые шаги ступила революция своими кривеющими ножками, еще
не возмужав, она поняла: нельзя без ссылки! Может быть, год какой не было  в
России ссылки, ну до  тр„х.  И  тут  же  вскоре  начались,  как  это  теперь
называется, депортации -- вывоз нежелательных. Вот подлинные слова народного
героя, потом и маршала, о 1921 годе  в  Тамбовской  губернии:  "Было  решено
организовать [[широкую высылку]] бандитских (читай -- "партизанских"  --  А.
С.) семей. Были организованы [[обширные  концлагеря]],  куда  предварительно
эти семьи заключались" (разрядка моя. -- А. С.) *(7)
   Только удобство расстреливать на месте, вместо того, чтобы куда-то везти,
и в дороге охранять и кормить, и потом расселять и опять охранять --  только
это одно удобство задержало введение регулярной  ссылки  до  конца  военного
коммунизма. Но уже 16 октября 1922  г.  при  НКВД  была  создана  постоянная
Комиссия по Высылке "социально-опасных лиц, деятелей  антисоветских  партий"
т.е. всех, кроме большевистской, и расходный срок был -- 3 года. *(8)  Таким
образом уже в самые ранние 20-е годы институция ссылки действовала  привычно
и размерно.
   Правда, уголовная ссылка не  возобновлялась:  ведь  были  уже  изобретены
исправ-труд лагеря, они и  поглотили.  Но  зато  политическая  ссылка  стала
удобнее,  чем  когда-либо:  в   отсутствии   оппозиционных   газет   высылка
становилась безгласной, а для тех, кто рядом,  кто  близко  знал  ссылаемых,
после расстрелов военного коммунизма тр„хлетняя незлобная непоспешная ссылка
казалась лирической воспитательной мерой.
   Однако, из этой вкрадчивой санитарной ссылки  не  возвращались  в  родные
места, если же успевали вернуться,  то  вскоре  их  брали  вновь.  Затянутые
начинали свои круги по Архипелагу, и последняя  обломанная  дуга  спускалась
непременно в яму.
   По благодушию людскому нескоро прояснился замысел власти: просто  еще  не
окрепла власть, чтобы всех неугодных  сразу  искоренить.  И  вот  обреч„нных
вырывали пока не из жизни, а из памяти людской.
   Тем легче восстанавливалась ссылка, что не залегли еще, не запали  дороги
прежних этапов, и сами  места  сибирские,  архангельские  и  вологодские  не
изменились ничуть, не удивлялись нисколько. (Впрочем, государственная  мысль
на том не замр„т, чей-то палец еще полазит по карте  шестой  части  суши,  и
обширный Казахстан, едва примкнув  к  Союзу  Республик,  хорошо  приляжет  к
ссылке своими просторами,  да  и  в  самой  Сибири  сколько  мест  откроется
поглуше).
   Но осталась в ссыльной традиции и кое-какая помеха, именно: иждивенческое
настроение  ссыльных,  что   государство   обязано   их   кормить.   Царское
правительство [[не  смело]]  заставлять  ссыльных  увеличивать  национальный
продукт. И профессиональные революционеры считали для себя  унизительным  --
работать. В Якутии имел право ссыльно-поселенец на 15 десятин  земли  (в  65
раз больше, чем колхозник теперь). Не то чтоб  революционеры  бросались  эту
землю  обрабатывать,  но  очень  держались  за   землю   якуты   и   платили
революционерам  "отступного",  арендную  плату,  расплачивались  продуктами,
лошадьми. Так,  приехав  с  голыми  руками,  революционер  сразу  оказывался
кредитором якутов. *(9) И еще кроме того платило царское государство  своему
политическому врагу в ссылке: 12 рублей в месяц корм„жных и 22 рубля  в  год
од„жных. Лепешинский пишет, *(10) что и Ленин в шушенской ссылке получал (не
отказывался) 12 рублей в месяц, а сам Лепешинский -- 16 рублей, ибо  был  не
просто ссыльный, но ссыльный чиновник. Ф. Кон уверяет нас теперь,  что  этих
денег было крайне мало. Однако известно, что сибирские цены были в 2-3  раза
ниже  российских,  и  потому  каз„нное  содержание   ссыльного   было   даже
избыточным. Например, В.  И.  Ленину  оно  дало  возможность  все  три  года
безбедно  заниматься  теорией  революции,   не   беспокоясь   об   источнике
сущестования. Мартов же пишет, что он за 5 рублей в месяц получал от хозяина
квартиру с полным столом, а остальные деньги тратил на книги и откладывал на
побег. Анархист А. П. Улановский говорит, что только в ссылке (в Туруханском
крае, где он был вместе со  Сталиным)  у  него  впервые  в  жизни  появились
свободные деньги, он высылал  их  вольной  девице,  с  которой  познакомился
где-то по дороге, и впервые мог купить и попробовать, что такое какао. У них
там оленье мясо и стерлядь были нипочем, хороший крепкий дом стоил 12 рублей
(месячное содержание!). Никто из политических не  знал  недостачи,  денежное
содержание получали  [[все]]  административно-ссыльные.  И  одеты  были  все
хорошо (они и приезжали такими).
   Правда, пожизненные  ссыльно-поселенцы,  по  нашему  сказать  "бытовики",
денежного содержания не получали, но безвозмездно шли им от казны шубы,  вся
одежда и обувь. На Сахалине же, установил Чехов, все поселенцы два-три года,
а женщины и весь срок, получали бесплатное каз„нное  содержание  натурою,  в
том числе мяса на день 40 золотников (значит, 200 г), а хлеба печ„ного --  3
фунта (т. е. "кило двести", как стахановцы наших  воркутских  шахт  за  150%
нормы. Правда, считает Чехов, что хлеб этот -- недоп„чен и из дурной муки --
ну да ведь и в лагерях же не лучше!) Ежегодно выдавалось  им  по  полушубку,
армяку и по несколько пар обуви.  Еще  такой  был  при„м:  платила  ссыльным
царская казна умышленно-высокие цены за  их  изделия,  чтобы  поддержать  их
продукцию. (Чехов приш„л к убеждению, что не Сахалин, колония,  выгоден  для
России, но Россия кормит эту колонию.)
   Ну, разумеется, на таких нездоровых условиях  не  могла  основаться  наша
советская  политическая  ссылка.  В  1928   г.   2-й   Всероссийский   Съезд
административных   работников   признал   существующую    систему    высылки
неудовлетворительной и ходатайствовал об "организации ссылки в форме колоний
в  отдал„нных  изолированных  местностях,  а  также  о   введении   [системы
неопредел„нных приговоров]" (т.  е.  бессрочных).  *(11)  С  1929  г.  стали
разрабатывать ссылку [в сочетании с принудительными работами]. *(12)
   "Кто не работает -- тот не ест", вот принцип социализма. И только на этом
социалистическом  принципе  могла  строиться  советская  ссылка.  Но  именно
социалисты привыкли в ссылке получать питание  бесплатно!  Не  сразу  посмев
сломить эту традицию, стала и советская  казна  платить  своим  политическим
ссыльным --  только,  конечно,  не  всем,  уж  конечно  не  [каэрам],  а  --
[поли'там], среди них тоже делая ступенчатые различия: например, в  Чимкенте
в 1927-м году эсерам и эсдекам по 6 рублей в месяц, а троцкистам  --  по  30
(вс„-таки -- свои, большевики). Только рубли эти были  уже  не  царские,  за
самую маленькую комнатушку надо было платить в месяц  10  рублей,  а  на  20
копеек в день пропитаться очень скудно. Дальше --  тв„рже.  К  1933-му  году
"политам" платили пособие 6 р. 25 к. в  месяц.  А  в  том  году,  сам  помню
отлично, килограмм ржаного сырого "коммерческого" хлеба  (сверх  карточного)
стоил 3  рубля.  Итак,  не  оставалось  социалистам  учить  языки  и  писать
теоретические труды, оставалось социалистам [горбить]. С того же, кто ш„л на
работу, ГПУ тотчас снимало и последнее ничтожное пособие.
   Однако и при желании работать -- сам тот заработок получить ссыльным было
нелегко!  Ведь  конец  20-х  годов  известен  у  нас  большой  безработицей,
получение работы было привилегией людей с  незапятнанной  анкетой  и  членов
профсоюза, а ссыльные не могли конкурировать, выставляя сво„  образование  и
опыт. Над ссыльными еще тяготела и комендатура,  без  согласиия  которой  ни
одно учреждение и не посмело бы  ссыльного  принять.  (Да  даже  и  [бывший]
ссыльный имел слабую надежду на хорошую работу: мешало тавро в паспорте.)
   В  1934  году,  в  Казани,  вспоминает  П.   С-ва,   группа   отчаявшихся
образованных ссыльных нанялась мостить мостовые. В  комендатуре  их  корили:
зачем эта демонстрация? Но не помогли найти другую  работу,  и  Григорий  Б.
отмерил оперу: "А вы какого-нибудь [процессика]  не  готовите?  А  то  б  мы
нанялись платными свидетелями!"
   Приходилось крошечки со стола да сметать в рот.
   Вот как упала русская политическая ссылка! Не оставалось времени  спорить
и протесты писать против "Сrеdо". И горя такого не знали: как им  справиться
с бессмысленным бездельем?.. Забота стала -- как с голоду не помереть. И  не
опуститься стать стукачом.
   В первые советские годы  в  стране,  освобожд„нной  наконец  от  векового
рабства, гордость и независимость политической ссылки опала  как  проколотый
шар надувной. Оказалось,  что  мнимой  была  та  сила,  которой  побаивалось
прежняя власть в политических ссыльных. Что  создавало  и  поддерживало  эту
силу лишь [общественное мнение] страны. Но едва общественное мнение заменено
было [мнением организованным] -- и низверглись ссыльные с  их  протестами  и
правами под произвол тупых  зачуханных  гепеушников  и  бессердечных  тайных
инструкций (к первым таким инструкциям успел приложить  руку  и  ум  министр
внутренних дел Дзержинский). Хриплый выкрик один, хоть словечко о себе туда,
на волю крикнуть, стало теперь невозможно. Если  сосланный  рабочий  посылал
письмо на прежний свой завод, то рабочий, огласившиий  его  там  (Ленинград,
Василий Кириллович Егошин), тут же ссылался сам. Не только денежное пособие,
средства к жизни, но и всякие вообще права потеряли ссыльные: их  дальнейшее
задержание, арест, этапирование были еще доступнее для  ГПУ,  чем  пока  эти
люди считались вольными --  теперь  уже  не  стесняемы  ничем,  как  бы  над
гуттаперчивыми куклами, а не  людьми.  *(13)  Ничего  не  стоило  и  так  их
сотрясти, как было в Чимкенте: объявили внезапно о ликвидации здешней ссылки
[[в одни сутки]]. За сутки надо было: сдать служебные  дела,  разорить  сво„
жилище, освободиться от утвари, собраться -- и ехать указанным маршрутом. Не
на много мягче арестантского этапа! Не на много увереннее ссыльное завтра!
   Но не только безмолвность общества и давление ГПУ -- а что были сами  эти
ссыльные? эти мнимые члены партий без партий? Мы не имеем в виду кадетов  --
кадетов уже не было в живых, всех  кадетов  извели,  --  но  что  значило  к
1927-му или к 1930-му году считаться эсером или меньшевиком? Нигде в  стране
никакой группы действующих лиц, соответственных  этому  названию,  не  было.
Давно, с самой революции, за десять громокипящих лет, не пересматривались их
программы, и даже если б эти партии внезапно воскресли --  неизвестно  было,
как им понимать события и что предлагать? Вся печать  давно  поминала  их  в
только прошлом времени -- и уцелевшие члены партии жили в  семьях,  работали
по специальности, и думать  забывали  о  своих  партиях.  Но  --  нестираемы
скрижальные списки ГПУ. И по  внезапному  ночному  сигналу  этих  рассеянных
кроликов выд„ргивали и через тюрьмы этапировали -- например, в Бухару.
   Так приехал И. В. Столяров в 1930-м и  встретил  там  собранных  со  всех
концов страны стареющих эсеров и эсдеков. Вырванным из своей обычной  жизни,
только и оставалось им теперь, что начать спорить, да оценивать политический
момент,  да  предлагать  решения,  да  гадать,  как  пошло  бы  историческое
развитие, если бы... если бы...
   Так сколачивали из них -- но уже не партию, а -- мишень для потопления.
   Ссыльные 20-х годов вспоминают, что единственной живой и боевой партией в
то время были сионисты-социалисты с их  энергиичной  "Гехалуц",  создававшей
земледельческие еврейские коммуны в Крыму. В 1926-м посадили вс„ их ЦК, а  в
1927-м неунывающих мальчишек и девчонок  до  15-16  лет  взяли  из  Крыма  в
ссылку. Давали им Турткуль и другие строгие места.  Это  была  действительно
партия -- спаянная, настойчивая, уверенная в правоте. Но добивались  они  не
общей цели,  а  своей  частной:  жить  как  нация,  жить  своею  Палестиной.
Разумеется, коммунистическая партия,  добровольно  отвергшая  отечество,  не
могла и в других потерпеть узкого национализма... *(14)
   До  начала  30-х  годов  еще  сохранялись  между  ссыльными  взаимопомощь
(например, эсеры, с-д и анархисты, сосланные в Чимкент,  где  было  легко  с
работой, создали тайную кассу взаимопомощи для своих "северных"  безработных
однопартийцев). Еще было у них местами соедин„нное приготовление пищи,  уход
за детьми и естественные  при  этом  сборища,  взаимопосещения.  Еще  дружно
праздновали они в ссылке 1 мая (демонстративно не  отмечая  Октября).  Но  к
разгару 30-х годов не станет и этого всего -- над ссыльными группами повсюду
заморгает коршуний глаз оперсектора. Ссыльные станут чуждаться  друг  друга,
чтобы НКВД не заподозрило у них  "организации"  и  не  стало  бы  [брать  по
новой].  (А  именно  эта  участь  и  жд„т  их  вс„  равно.)  Так   в   черте
государственной ссылки они углубятся во  вторую  добровольную  ссылку  --  в
одиночество. (А Сталину именно это и надо от них пока.)
   Ослаблены были ссыльные  и  отчужденностью  от  них  местного  населения:
местных преследовали за какую-либо близость к ссыльным, провинившихся  самих
ссылали в другие места, а молодежь исключали из комсомола.
   Еще были ослаблены ссыльные недружественными отношениями между  партиями,
которые сложились в советские годы, и особенно со средины 20-х годов,  когда
в  ссылке  появились  многочисленные  троцкисты,  никого,  кроме  себя,   не
признающие за политических.
   Ну, да не одни же социалисты содержались в ссылке 20-х годов -- и главным
образом (что ни год, то верней) -- совсем не  социалисты.  Лились  и  просто
беспартийные интеллигенты -- те духовно-независимые  людии,  которые  мешали
новому режиму установиться. И -- [бывшие],  недоуничтоженные  в  гражданскую
войну. И даже -- мальчики "за фокстрот". *(15) И  спириты.  И  оккулисты.  И
духовенство -- сперва еще с правом служения в  ссылке.  И  просто  верующие,
просто христиане, или  [крестьяне],  как  переиначили  русские  много  веков
назад.
   И все они попадали под око  того  же  оперсектора,  все  разъединялись  и
костенели.
   Обессиленные равнодушием страны, ссыльные потеряли и волю  к  побегам.  У
ссыльных царского времени побеги были вес„лым спортом: пять побегов Сталина,
шесть побегов Ногина -- грозила им за то не  пуля,  не  каторга,  а  простое
водворение на место после развлекательного  путешествия.  Но  коснеющее,  но
тяжеловеющее ГПУ со  средины  20-х  годов  наложило  на  ссыльных  партийную
круговую поруку: все сопартийцы отвечают за своего бежавшего! И уже  так  не
хватало воздуха, и уже так  был  прижимист  гн„т,  что  социалисты,  недавно
гордые и неукротимые, приняли эту поруку! Они теперь [сами], своим партийным
решением, [запрещали себе бежать!]
   Да и [[куда]] бежать? К [[кому]] бежать? Где тот  [[народ]],  к  которому
бежать?..
   Т„ртые ловкачи теоретических обоснований быстро пристроили: [бежать -- не
время, нужно ждать]. И вообще [бороться  не  время],  тоже  нужно  ждать.  В
начале  30-х  годов  Н.  Я.  Мандельштам  отмечает  у  чердынских   ссыльных
социалистов полный отказ  от  сопротивления.  Даже  --  ощущение  неизбежной
гибели. И  единственную  практическую  надежду:  когда  будут  [новый  срок]
добавлять, то хоть бы без нового ареста, дали бы [расписаться]  тут  же,  на
месте -- и тогда хоть не разорится скромно-налаженный  быт.  И  единственную
моральную задачу: сохранить перед гибелью человеческое достоинство.
   Нам, после каторжных лагерей, где мы из раздавленных единиц стали крепким
целым, -- странно узнавать,  как  социалисты  из  уже  сочлен„нного  целого,
проверенного в действии, распадались  на  беспомощные  единицы.  Но  в  наши
десятилетия ид„т общественная жизнь к расширению и полноте (вдох),  а  тогда
она шла к угнетению и сжатию (выдох).
   Так не гоже нашей эпохе судить эпоху ту.

   А еще у ссылки были многие градации, что  тоже  разъединяло  и  ослабляло
ссыльных. Были разные сроки  обмена  удостоверений  личности  (некоторым  --
ежемесячно, и  это  с  изнурительными  процедурами).  Дорожа  не  попасть  в
категорию худшую, должен был каждый блюсти правила.
   До начала 30-х годов сохранялась и самая смягч„нная форма: не  ссылка,  а
[[минус]]. В  этом  случае  репрессированному  не  указывали  точного  места
жительства, а давали выбрать город  [за  минусом]  сколько-то.  Но,  однажды
выбрав, к месту этому он прикреплялся на тот же тр„хлетний срок. Минусик  не
ходил на отметки в ГПУ, но и выезжать не  имел  права.  В  годы  безработицы
биржа труда не давала минусникам работы: если ж он умудрялся получить е„  --
на администрацию дави: уволить!
   [Минус] был булавкой: им прикалывалось  вредное  насекомое  и  т