ик КВЧ каптера и  да„т  ему
св„рток -- рваные ватные брюки, зав„рнутые в "Правду"  --  на'  мол,  а  мне
новые принеси. А с Калужской заставы начальник КВЧ в  1945-46  годах  каждый
день  уносил  за  зону  вязанку  дровишек,  собранную  для  него  зэками  на
строительстве. (И потом еще по Москве ехал в автобусе --  шинель  и  вязанка
дровишек, тоже жизнь несладкая...)
   Лагерным хозяевам мало, что сами они и семьи их обуваются и  одеваются  у
лагерных мастеров (даже костюм "голубь мира"  к  костюмированному  балу  для
толстухи жены  начальника  ОЛПа  шь„тся  на  хоздворе).  Им  мало,  что  там
изготовляют им мебель и любую хозяйственную снасть. Им мало, что там же льют
им и дробь (для браконьерской охоты в соседнем заповеднике).  Им  мало,  что
свиньи их кормятся с лагерной кухни. Мало!  от  старых  крепостников  тем  и
отличаются они, что власть их -- не пожизненна и не наследственна. И  оттого
крепостники не нуждались воровать сами у  себя,  а  у  лагерных  начальников
голова только тем и занята, как у себя же в хозяйстве что-нибудь украсть.
   Я скудно привожу примеры,  только  чтоб  не  загромождать  изложения.  Из
нашего лагеря на Калужской заставе мрачный горбун Невежин никогда не  уходил
с пустыми руками, так и шел в долгой офицерской шинели и н„с или  вед„рко  с
олифой,  или  стекла,  или  замазку,  в  общем  в  количествах  тысячекратно
превышающих нужды одной семьи. А пузатый капитан,  начальник  15-го  ОЛПа  с
Котельнической набережной, каждую  неделю  приезжал  в  лагерь  на  легковой
машине за олифой и замазкой (в послевоенной Москве это было золото).  И  вс„
это предварительно воровали для них из производственной зоны и переносили  в
лагерную -- те самые зэки, которые получили по 10 лет за снопик  соломы  или
пачку гвоздей! Но мы-то, русские, давно [исправились], и у  себя  на  родине
освоились, и нам это только смешно. А вот каково было военнопленным немцам в
ростовском  лагере!  --  начальник  посылал  их  ночами  воровать  для  себя
стройматериалы: он и другие начальники строили себе дома. Что могли понять в
этом смирные немцы, если они знали, что тот же начальник  за  кражу  котелка
картошки посылал их под трибунал  и  там  лепили  им  10  лет  и  25?  Немцы
придумали: приходили к переводчице С. и подавали ей оправдательный документ:
заявление, что такого-то числа идут  воровать  вынужденно.  (А  строили  они
железнодорожные сооружения и из-за постоянной кражи цемента те клались почти
на песке.)
   Зайдите сейчас в  Экибастузе  в  дом  начальника  шахтоуправления  Д.  М.
Матвеева (это он -- из-за св„ртывания ГУЛага в  шахтоуправлении,  а  то  был
начальник Экибастузского лагеря с  1952  года.)  Дом  его  набит  картинами,
резьбой и другими вещами, сделанными бесплатными руками туземцев.
   [[Похоть]]. Это не у каждого, конечно,  это  с  физиологией  связано,  но
положение лагерного начальника и  совокупность  его  прав  открывали  полный
простор гаремным наклонностям. Начальник буреполомского  лагпункта  Гринберг
всякую новоприбывшую пригожую молодую женщину тотчас же требовал к себе.  (И
что она могла выбрать  ещ„,  кроме  смерти?)  В  Кочемасе  начальник  лагеря
Подлесный был любитель ночных облав в женских бараках (как  мы  видели  и  в
Ховрино). Он самолично сд„ргивал  с  женщин  одеяла,  якобы  ища  спрятанных
мужчин. При красавице-жене он одновременно  имел  тр„х  любовниц  из  зэчек.
(Однажды, застрелив одну из них по ревности, застрелился и сам.)  Филимонов,
начальник КВО всего Дмитлага был  снят  "за  бытовое  разложение"  и  послан
исправляться  (в  той  же  должности)  на  Бамлаг.  Здесь  продолжал  широко
пьянствовать и блудить, и свою  наложницу  бытовичку  сделал...  начальницей
КВЧ. (Сын его сошелся с бандитами и вскоре сам сел за бандитизм.)
   [[Злость]], [[жестокость]]. Не было узды ни  реальной,  ни  нравственной,
которая  бы  сдерживала  эти  свойства.  Неограниченная   власть   в   руках
ограниченных людей всегда приводит к  жестокости.  (И  вс„  это  сходство  в
пороках с крепостниками мы приводим вовсе не для красного  словца.  Сходство
это,  увы,  показывает,  что  натура  наших  соотечественников   ничуть   не
изменилась за 200 лет: дайте столько же власти и будут те же пороки!)
   Как дикая плантаторша, носилась на  лошади  среди  своих  рабынь  Татьяна
Меркулова, женщина-зверь (13-й лесоповальный  женский  ОЛП  Унжлага).  Майор
Громов, по воспоминанию Пронмана, ходил больной в тот день, когда не посадил
нескольких человек в БУР. Капитан Медведев (3-й лагпункт Усть-Вымь-Лага)  по
несколько часов ежедневно сам стоял на вышке и записывал мужчин, заходящих в
женбарак, чтобы следом посадить. Он любил иметь всегда полный изолятор. Если
камеры изоляторов не были набиты, он ощущал неполноту жизни. По  вечерам  он
любил выстроить зэков и читать им внушения вроде: "Ваша карта бита! Возврата
на волю вам не будет  никогда,  и  не  надейтесь!"  В  том  же  Устьвымьлаге
начальник лагпункта Минаков (бывший замнач Краснодарской тюрьмы,  отсидевший
два года за превышение власти в ней и уже вернувшийся  в  партию)  самолично
сд„ргивал отказчиков за ноги  с  нар;  среди  тех  попались  блатари,  стали
сопротивляться, размахивать досками; тогда он велел во вс„м бараке выставить
рамы (25 градусов мороза) и через проломы плескать внутрь воду ведрами.
   Они все знали (и туземцы знали): [здесь телеграфные  провода  кончились!]
Развилась у плантаторов и злоба с вывертом, то что называется садизм.  Перед
начальником спецотдела Буреполома Шульманом построен новый этап.  Он  знает,
что этот этап весь ид„т сейчас на общие работы. Вс„ же он не отказывает себе
в удовольствии спросить: "Инженеры  есть?  Поднимите  руки!"  Поднимается  с
десяток над лицами,  засветившимися  надеждой.  "Ах,  вот  как!  А  может  и
академики есть? Сейчас принесут [карандаши!]" И подносят... ломы.  Начальник
вильнюсской колонии лейтенант Карев видит среди новичков младшего лейтенанта
Бельского (тот еще в сапогах, в обтр„панной офицерской форме).  Еще  недавно
этот человек был таким же советским офицером, как и Карев,  такой  же  погон
носил с одним просветом. Что ж, пробуждается в Кареве  сочувствие  при  виде
этой обтр„панной формы? Удерживается ли по крайней мере безразличие? Нет  --
желание унизить выборочно! И он распоряжается поставить его (вот  именно  не
меняя форму на лагерную) возить навоз на огороды.  В  баню  той  же  колонии
приезжали ответработники литовской УИТЛК, ложились  на  полки  и  мыть  себя
заставляли не  просто  заключ„нных,  а  обязательно  Пятьдесят  Восьмую.  Да
присмотритесь к их лицам, они ведь ходят и сегодня среди нас, вместе с  нами
могут оказаться в поезде (не ниже, конечно, купированного),  в  самол„те.  У
них венок в петлице, неизвестно что венчающий венок, а погоны уже  не  стали
правда голубые (стесняются), но кантик голубенький  или  даже  красный,  или
малиновый. На их лицах --  задубеневшая  отложившаяся  жестокость  и  всегда
мрачно-недовольное выражение. Казалось бы, вс„ хорошо  в  их  жизни,  а  вот
выражение недовольное. То ли кажется им, что они еще что-то лучшее упускают?
То ли уж за все злодейства метит Бог шельму непременно?  --  В  вологодских,
архангельских,  уральских  поездах  в  купированных  вагонах  --  повышенный
процент этих [военных]. За окном мелькают  облезлые  лагерные  вышки.  "Ваше
[хозяйство?]" -- спрашивает сосед. Военный  кивает  удовлетворительно,  даже
гордо: "Наше". "Туда и едете?" "Да". "И жена раб оже?" "Девяносто  получает.
Да я две с половиной сотни (майор). Двое детей. Не  разгонишься".  Вот  этот
например, даже с городскими манерами, очень приятный собеседник для  поезда.
Замелькали колхозные поля, он объясняет: "В сельском  хозяйстве  значительно
лучше пошли дела. Они теперь [сеют, что хотят]". (А когда из  пещеры  первый
раз вылезли засевать лесной пожог -- не "что хотели" сеяли?..)
   В 1962 году ехал я через Сибирь в поезде первый раз вольным. И  надо  же!
-- в купе оказался молодой эмведешник, только что выпущенный из  Тавдинского
училища  и  ехавший  в   распоряжение   иркутского   УИТЛ.   Я   притворился
сочувственным дурачком, и он рассказывал мне,  как  стажировку  проходили  в
современных лагерях, и какие эти  заключ„нные  нахальные,  бесчувственные  и
безнадежные. На его лице еще не установилась эта постоянная  жестокость,  но
показал он мне торжественный снимок 3-го выпуска Тавды, где были  не  только
мальчики, но и давние лагерщики,  добиравшие  образование  (по  дрессировке,
сыску, лагереведению и марксизму-ленинизму) больше для пенсии уже,  чем  для
службы, -- и я хоть и видел виды, однако ахнул. Чернота  души  выбивается  в
лица! Как же умело отбирают их из человечества!
   В  лагере  военнопленных  Ахтме  (Эстония)  был  такой  случай:   русская
медсестра вступила в близость с военнопленным немцем, это обнаружили. Е„  не
просто изгнали из своей благородной среды  --  о,  нет!  Для  этой  женщины,
носившей русские офицерские погоны, сколотили близ вахты  за  зоной  тесовую
будку (трудов не пожалели) с  кошачьим  окошком.  В  этой  будке  продержали
женщину неделю, и каждый вольный, приходящий "на работу" и уходящий с не„ --
бросал в будку камнями, кричал "б... немецкая!" и плевал.
   Вот так они и отбираются.
   Поможем сохранить для истории фамилии  колымских  лагерщиков-палачей,  не
знавших (конец 30-х годов) границ своей власти и изобретательной жестокости:
Павлов, Вишневецкий, Гакаев, Жуков, Комаров, Кудряшев  М.  А.,  Логовиненко.
Меринов,  Никишов,  Резников,   Титов,   Василий   "Дуровой".   Упомянем   и
Светличного, знаменитого истязателя из Норильска, много жизней  числят  зэки
за ним.
   Уж  кто-нибудь  без  нас  расскажет   о   таких   монстрах,   как   Чечев
(разжалованный  из  прибалтийского  минвнудела   в   начальники   Степлага);
Тарасенко (начальник Усольлага); Коротицын и Дидоренко из  Каргопольлага;  о
свирепом  Барабанове  (начальник  Печорлага  с  конца  войны);  о   Смирнове
(начальник  режима   Печжелдорлага);   майоре   Чепиге   (начальник   режима
Воркутлага). Только перечень этих знаменитых имен занял бы десятки  страниц.
Моему одинокому перу за ними за всеми не угнаться. Да и власть по-прежнему у
них. Не отвели мне еще конторы собирать эти  материалы  и  через  всесоюзное
радио не предлагают обратиться.
   А я еще о Мамулове, и хватит. Это вс„ тот же ховринский Мамулов, чей брат
был начальником секретариата  Берия.  Когда  наши  освободили  пол-Германии,
многие крупные эмведисты туда ринулись, и Мамулов  тоже.  Оттуда  погнал  он
эшелоны с запломбированными вагонами -- на  свою  станцию,  Ховрино.  Вагоны
вгонялись в лагерную зону, чтоб не видели вольные железнодорожники  (как  бы
"ценное оборудование" для завода) --  а  уж  свои  зэки  разгружали,  их  не
стеснялись. Тут навалом набросано  было  вс„,  что  наспех  берут  ошалевшие
грабители: вырванные из потолка люстры, мебель музейная и бытовая,  сервизы,
кое-как ув„рнутые в комканые скатерти, и кухонная утварь, платья  бальные  и
домашние, бель„ женское и мужское, цветные фраки, цилиндры  и  даже  трости!
Здесь это бережно теперь сортировалось и что цело -- везлось  по  квартирам,
раздавалось знакомым. Прив„з Мамулов из  Германии  и  целый  парк  трофейных
автомашин,  даже  12-летнему  сыну  (как-раз  возраст  малолетки!)   подарил
"Opel-кадета". На долгие месяцы портновская и сапожная  лагерные  мастерские
были завалены перешивкой привез„нного ворованного. Да у Мамулова не  одна  ж
была квартира в Москве и не одна женщина, которую надо было  обеспечить!  Но
любимая его квартира была загородная, при лагере. Сюда приезжал иногда и сам
Лаврентий Павлович. Привозили  из  Москвы  всамделишний  хор  цыган  и  даже
допускали на эти оргии двух зэков -- гитариста Фетисова и  плясуна  Малинина
(из ансамбля песни и пляски Красной армии), предупредив их: если  где  слово
расскажете -- сгною! Мамулов вот был какой: с рыбалки  возвращались,  тащили
лодку через огород какого-то деда, и потоптали. Дед как бы забурчал. Чем  же
наградить его? А избил его своими кулаками  так,  что  тот  в  землю  только
хрипел. За мо„ же жито и меня же бито... *(7)
   Но я чувствую,  что  рассказ  мой  становится  однообразным.  Я,  кажется
повторяюсь? Или мы об этом уже где-то читали, читали, читали?..
   Мне возражают! Мне возражают! Да,  были  отдельные  факты...  Но  главным
образом при Берии... Но почему вы не да„те светлых примеров? Но опишите же и
хороших! Но покажите нам наших отцов родных...
   Нет уж, кто видел, тот пусть и показывает. А  я  --  не  видел.  Я  общим
рассуждением уже вывел, что лагерный начальник [не может быть хорошим] -- он
должен тогда голову свернуть или быть вытолкнут. Ну,  допустите  на  минуту:
вот лагерщик задумал творить добро и сменить собачий режим своего лагеря  на
человеческий, -- так дадут ему? разрешат? допустят? Как это самовар на мороз
вынести да он бы там нагревался?
   Вот так я согласен принять: "хорошие" это те, кто никак не вырвется,  кто
еще не ушел, но уйд„т. Например, у директора московской обувной  фабрики  М.
Герасимова отняли партбилет, а из партии не исключили (и такая форма  была).
А пока его -- куда? Послали лагерщиком (Усть-Вымь).  Так  вот,  говорят,  он
очень тяготился должностью,  с  заключ„нными  был  мягок.  Через  5  месяцев
вырвался и уехал. Можно поверить: эти 5 месяцев он был хорошим. Вот, мол,  в
Ортау был (1944) начальник лагпункта Смешко, от него дурного не  видели,  --
так и он рвался уйти.  В  УСВИТЛе  начальник  отдела  (1946)  бывший  л„тчик
Морозов хорошо относился к заключ„нным -- так зато к нему начальство  дурно.
Или вот капитан Сиверкин, говорят, в Ныроблаге был хорошим. Так что? Послали
его в Парму, на штрафную командировку. И два у  него  были  занятия  --  пил
горькую да слушал западное радио, оно в их местности слабо  глушилось  (1952
г.). Вот и сосед  мой  по  вагону,  выпускник  Тавды,  тоже  ещ„  с  добрыми
порывами: в коридоре оказался безбилетный парень, сутки на  ногах.  Говорит:
"Потеснимся, дадим место? Пусть поспит." Но дозвольте  ему  годик  послужить
начальником -- и  он  иначе  сделает,  он  пойд„т  к  проводнице:  "Выведите
безбилетника!" Разве неправда?
   Ну, честно скажу, знал я одного очень  хорошего  эмведешника,  правда  не
лагерщика, а тюремщика -- подполковника Цуканова. Одно короткое время он был
начальником марфинской спецтюрьмы. Не я один, но все тамошние зэки признают:
зла от него не видел никто, добро видели все. Как  только  мог  он  изогнуть
инструкцию в пользу зэков -- обязательно гнул. В ч„м только мог послабить --
непременно послаблял. Но что ж? Перевели  нашу  спецтюрьму  в  разряд  более
строгих -- и он был убран. Он был немолод, служил в МВД долго.  Не  знаю  --
как. Загадка.
   Да вот еще Арнольд Раппопорт уверяет меня, что инженер-полковник  Мальцев
Михаил Митрофанович, армейский сап„р, с 1943 по 1947-й начальник  ВоркутЛага
(и строительства и самого  лагеря)  --  был,  мол,  хороший.  В  присутствии
чекистов подавал руку заключ„нным инженерам и называл их по  имени-отчеству.
Профессиональных чекистов не  терпел,  пренебрегал  начальником  Политотдела
полковником  Кухтиковым.  Когда   ему   присвоили   звание   гебистское   --
генерального комиссара третьего ранга, он не принял (может ли так быть?):  я
инженер. И добился своего: стал обычным генералом. За  годы  его  правления,
уверяет Раппопорт, не было создано на Воркуте ни одного лагерного [дела]  (а
ведь это годы -- военные, самое время для [дел]), жена его  была  прокурором
города Воркуты и парализовала творчество лагерных оперов. Это  очень  важное
свидетельство,   если   только   А.   Раппопорт   не   подда„тся   невольным
преувеличениям из-за своего привилегированного инженерного  положения  в  то
время. Мне как-то плохо верится: почему тогда не сшибли этого Мальцева? ведь
он  должен  был  всем  [мешать!]  Понадеемся,  что  когда-нибудь  кто-нибудь
установит  здесь  истину.  (Командуя  сап„рной  дивизией  под  Сталинградом,
Мальцев мог вызвать  командира  полка  перед  строй  и  собственноручно  его
застрелить. На Воркуту он и попал как опальный, да  не  за  это,  за  другое
что-то.)
   В этом и  других  подобных  случаях  память  и  личные  наслоения  иногда
искажают воспоминания. Когда говорят о [хороших], хочется спросить:  хорошие
-- к кому? ко всем ли?
   И бывшие фронтовики -- совсем не  лучшая  замена  исконным  эмведешникам.
Чульпен„в свидетельствует, что становилось не лучше, а  хуже,  когда  старый
лагерный п„с сменялся (в конце войны) подраненым фронтовиком вроде комиссара
полка Егорова. Совсем  ничего  не  понимая  в  лагерной  жизни,  они  делали
беспечные поверхностные  распоряжения  и  уходили  за  зону  пьянствовать  с
бабами, отдавая лагерь во власть мерзавцев из придурков.
   Однако, те, кто особенно [кричит] о "хороших чекистах" в лагерях,  а  это
-- благонамеренные ортодоксы, имеют в виду "хороших"  не  в  том  смысле,  в
котором понимаем мы:  не  тех,  кто  пытался  бы  создать  общую  человечную
обстановку для  всех  ценой  отхода  от  зверских  инструкций  ГУЛага.  Нет,
"хорошими" считают они  тех  лагерщиков,  кто  честно  выполнял  все  псовые
инструкции, загрызал и травил всю  толпу  заключ„нных,  но  поблажал  бывшим
коммунистам.  (Какая  у  благонамеренных  широта  взгляда!  Всегда  они   --
наследники общечеловеческой культуры!..)
   Такие "хорошие" конечно были, и немало. Да вот и Кудлатый с томами Ленина
-- чем не такой? О таком рассказывает Дьяков,  вот  благородство:  начальник
лагеря во время  московской  командировки  посетил  семью  сидящего  у  него
ортодокса, а вернулся -- и приступил к исполнению всех псовых  обязанностей.
И генерал Горбатов "хорошего" колымского припоминает: "Нас привыкли  считать
какими-то извергами, но это мнение  ошибочное.  Нам  тоже  приятно  сообщать
радостное  известие  заключ„нному".  (А  письмо  жены  Горбатова,  где   она
предваряла о пересмотре дела, исчеркано было цензурой; -- что' ж лишили  они
себя удовольствия сообщить приятное?  Но  Горбатов  тут  и  противоречия  не
видит:  начальство  говорит  --  армейский  генерал  верит...)  А  чем  этот
"хороший" колымский п„с озабочен -- чтоб Горбатов не рассказал  "наверху"  о
произволе в его лагере. Из-за того  и  вся  приятная  беседа.  К  концу  же:
"Будьте осторожны в разговорах." (И Горбатов опять ничего не понял...)
   Вот и Левкович пишет в "Известиях" *(8), как называется,  [страстную],  а
по-нашему -- заданную статью: что знала-де она в лагерях  несколько  добрых,
умных, строгих, печальных, усталых и т. д.  чекистов,  и  такой  Капустин  в
Джамбуле пытался сосланных жен коммунистов устраивать на работу --  и  из-за
этого был вынужден застрелиться. --  Тут  уж  полный  бред.  Мели,  Емеля...
Комендант [обязан] устраивать ссыльных на работу, даже насильственным пут„м.
И если он действительно застрелился -- так или проворовался,  или  с  бабами
запутался. -- А центральный орган бывшего ВЦИК (того  самого,  что  утвердил
все ГУЛаговские жестокости) гн„т вот куда: коль бывали  добрые  помещики  --
так никакого крепостного права не было вообще...
   Да, вот же еще "хороший"! -- наш экибастузский подполковник Матвеев.  При
Сталине острые зубы казал и лязгал, а умер Папаша, Берия слетел  --  и  стал
Матвеев первым либералом, отец туземцев! Ну,  и  до  следующего  ветра.  (Но
натихую поучал бригадира Александрова и в этот год: "Кто вас не  слушает  --
бейте в морду, вам ничего не будет, обещаю!")
   Нет, до ветру нам таких "хороших"! Такие все "хорошие" дешево сто'ят.  По
нам тогда они хороши, когда сами в лагерь садятся.
   И -- садились иные. Только суд был над ними -- не за ТО.



   Лагерный  надзор  считается  младшим  командным  составом  МВД.  Это   --
гулаговские унтеры. Та самая их и задача -- тащить и не пущать.  На  той  же
гулаговской лестнице они стоят, только пониже. Оттого у них прав  меньше,  а
свои руки приложить п