ас положении, Фрэнк?
     Андервуд (невозмутимо). В ужасающем.
     Уайлдер. Кто бы подумал, что  они  смогут  так  упорно  держаться  безо
всякой помощи?
     Андервуд. Тот, кто знает этих людей.
     Уайлдер. А я утверждаю, что никто не знает их! А много  еще  железа  на
складах? Цены растут с каждым днем.  Нам  придется  расторгать  контракты  -
когда мы возобновим производство! И это в самый-то спрос!
     Уэнклин. Что вы на это скажете, председатель?
     Энтони. Ничего не поделаешь.
     Уайлдер. А когда мы будем выплачивать дивиденды?
     Скэнтлбери  (веско).  Мы   должны   думать   об   акционерах.   (Грузно
поворачиваясь к председателю.) Я говорю,  что  мы  должны  думать,  господин
председатель, об акционерах.

                          Энтони что-то бормочет.

     Скэнтлбери. Что вы говорите?
     Тенч. Председатель говорит, что он в первую очередь думает о вас, сэр.
     Скэнтлбери. Какой цинизм! (Погружается в тупое молчание.)
     Уайлдер. Шутки в сторону. Может быть,  председатель  и  согласен  целые
годы не получать дивиденды,  но  я  лично  -  нет.  Мы  не  можем  рисковать
капиталом Компании.
     Эдгар (неуверенно). Я считаю, что мы должны подумать и о рабочих.

                Все, кроме Энтони, заерзали на своих местах.

     Скэнтлбери (со вздохом сожаления). Мы не имеем права давать волю  своим
чувствам, молодой человек. Это не на пользу дела.
     Эдгар (иронически). Я думаю не о наших чувствах, а об их чувствах.
     Уайлдер. Что до чувств - мы деловые люди.
     Уэнклин. В том-то и беда.
     Эдгар. Рабочие бедствуют, и нам, право же,  нет  никакой  необходимости
идти на крайности. Это... это жестоко!

Все  молчат,  словно  Эдгар высказал то, в чем ни один человек, хоть немного
 сохранивший чувство собственного достоинства, не рискнет признаться себе.

     Уэнклин (иронически улыбаясь). Сентименты - это  излишняя  роскошь.  На
них нельзя строить политику Компании.
     Эдгар. Мне отвратительно все это!
     Энтони. Не мы начали первыми.
     Эдгар. Я знаю, сэр, но мы зашли слишком далеко.
     Энтони. Нет.

                             Все переглянулись.

     Уэнклин. Роскошь роскошью, но нам надо действовать очень осмотрительно.
     Энтони. Стоит хоть однажды пойти на уступки рабочим, и этому  конца  не
будет.
     Уэнклин. Я совершенно согласен, и все-таки...

                           Энтони мотает головой.

Значит, дело в принципе?

                               Энтони кивает.

Это тоже роскошь, председатель! Акции упали ниже номинальной стоимости.
     Уайлдер. И  упадут  до  половины,  когда  настанет  время  распределять
очередные дивиденды.
     Скэнтлбери (с тревогой). Ну зачем же так мрачно?..
     Уайлдер (раздраженно). Так оно и будет! (Вытянув шею, чтобы  разобрать,
что говорит Энтони.) Я не расслышал...
     Тенч  (колеблясь).  Председатель  говорит,  сэр:  "Fais  que...  que...
devra..."
     Эдгар (резко). Мой отец сказал: "Делай, что должен, -  и  наплевать  на
последствия!"
     Уайлдер. Ну и ну!
     Скэнтлбери (вскинув руки). Стоик! Я всегда говорил, что председатель  -
настоящий стоик!
     Уайлдер. Нам от этого не легче.
     Уэнклин (учтивым тоном). Будем говорить серьезно, председатель. Неужели
вы допустите, чтобы мы пошли ко дну... ради... ради принципа?
     Энтони. Мы не пойдем ко дну.
     Скэнтлбери (с тревогой).  Надеюсь,  этого  не  случится,  пока  я  член
правления.
     Энтони (насмешливо). Крысы в таких случаях бегут с корабля, Скэнтлбери.
     Скэнтлбери. Ну как с ним разговаривать!
     Энтони. Мне не впервые драться с рабочими. И  я  ни  разу  не  проиграл
схватку.
     Уэнклин. Теоретически мы согласны с вами, председатель. Но  не  у  всех
железные нервы.
     Энтони. Надо держаться.
     Уайлдер (встав и подойдя к камину). И вылететь в трубу?
     Энтони. Лучше вылететь в трубу, чем уступить.
     Уайлдер (раздражаясь). Вас это, может быть, и устраивает, но меня  нет,
да и остальных, наверное, тоже.

                Энтони смотрит ему прямо в лицо; все молчат.

     Эдгар. Дети и жены рабочих обречены на голод, если мы будем действовать
в прежнем духе. От этого не уйти.

Уайлдер  круто  поворачивается  к  камину,  а Скэнтлбери протестующе, словно
                       загораживаясь, поднимает руку.

     Уэнклин. Боюсь, что это звучит излишне сентиментально.
     Эдгар. Вы считаете, что деловые люди не обязаны быть порядочными?
     Уайлдер.  Мне  более  чем  кому-либо  жаль  рабочих.  Но  если   они...
(распаляясь), если они такие упрямые ослы, мы ничего не  можем  поделать.  У
нас своих забот хватает, да еще об акционерах думать приходится.
     Эдгар (горячо). Акционеры не умрут с голоду, если не получат  очередные
дивиденды! Разве это достаточное основание, чтобы наносить удар ниже пояса?
     Скэнтлбери (испытывая явную неловкость). Молодой  человек,  вы  слишком
легкомысленно относитесь к дивидендам. Я лично даже не знаю  действительного
положения вещей.
     Уайлдер.  Надо  рассуждать  трезво:  мы  можем  разориться  из-за  этой
забастовки.
     Энтони. Никаких уступок!
     Скэнтлбери (с жестом отчаяния). Вы только посмотрите на него!

Энтони откинулся на спинку кресла. Члены правления и в самом деле пристально
                              смотрят на него.

     Уайлдер (вернувшись на свое  место).  Если  председатель  действительно
придерживается этого взгляда, то я не знаю, зачем мы сюда приехали. Это все,
что я могу сказать.
     Энтони. Затем, чтобы сказать рабочим, что мы не пойдем на уступки.  Они
не поверят до тех пор, пока им не втолкуешь как следует.
     Уайлдер. Гм! Очень может быть, что этот негодяй Робертc хотел того  же,
когда добивался нашего приезда. Ненавижу его до смерти.
     Эдгар  (раздраженно).  Мы  слишком  мало  заплатили  Робертсу  за   его
изобретение. Я не раз говорил об этом в свое время.
     Уайлдер. Мы выплатили ему пятьсот фунтов, а через три года дали  премию
в двести фунтов. Неужели этого мало? Чего он еще хочет?
     Тенч (брюзгливо). А он знает одно - бубнить: Компания  нажила  на  моих
мозгах сто тысяч фунтов, а мне заплатили жалкие семь сотен.
     Уайлдер. Да он отъявленный агитатор! Послушайте, я ненавижу  профсоюзы.
Но уж если Харнесс здесь, пусть он сам все и расхлебывает.
     Энтони. Ни в коем случае!

                         Все снова смотрят на него.

     Андервуд. Робертc не позволит рабочим слушать Харнесса.
     Скэнтлбери. Фанатик!
     Уайлдер (глядя на Энтони). К сожалению, не единственный.

                      Из холла в комнату входит Фрост.

     Фрост (Энтони). Мистер Харнесс из профсоюза, сэр. Рабочие тоже пришли.

Энтони  кивает.  Андервуд  идет к дверям и возвращается с Xарнессом, бледным
человеком  с гладковыбритыми впалыми щеками, выступающим подбородком и живым
                          взглядом. Фрост выходит.

     Андервуд (указывая на стул  Тенча).  Садитесь  рядом  с  председателем,
Харнесс.

Когда  Харнесс  вошел,  члены  правления  сдвинулись  поближе друг к другу и
              повернулись к нему, словно стадо при виде волка.

     Xарнесс (быстро оглядев присутствующих и поклонившись). Благодарю!  (Он
садится; у него немного гнусавый голос.) Итак, джентльмены, я  надеюсь,  что
мы наконец договоримся.
     Уайлдер. Все зависит от того, что вы называете "договориться", Харнесс.
Почему вы не пригласили войти рабочих?
     Харнесс. Рабочие, бесспорно, более  правы,  чем  вы.  Мы  уже  задаемся
вопросом, не стоит ли нам снова поддержать их?

         Говоря, он смотрит только на Энтони, игнорируя остальных.

     Энтони. Это ваше дело. Но в таком случае мы станем нанимать  на  работу
не членов профсоюза.
     Харнесс. Ничего не выйдет, мистер Энтони. Вам не найти неорганизованных
рабочих, вы сами знаете.
     Энтони. Посмотрим.
     Харнесс. Я буду откровенен. Мы были вынуждены отказать вашим рабочим  в
помощи,  потому  что  некоторые  требования,   выдвинутые   ими,   превышают
существующие расценки. Сегодня я надеюсь убедить  их  взять  эти  требования
назад. И тогда, джентльмены, - можете мне поверить - мы немедленно окажем им
помощь. Так вот, прежде чем уехать вечером, я хочу,  чтобы  была  достигнута
какая-то договоренность. Кому нужна эта старомодная схватка?  Какая  вам  от
нее выгода? Почему вы не хотите признать раз и навсегда, что рабочие - такие
же люди, как и вы, и тоже хотят лучше жить. У них свои нужды, как  у  вас  -
свои... (горько). Ваши лимузины, шампанское, обеды из восьми блюд.
     Энтони. Если люди выйдут на работу, мы постараемся  что-нибудь  сделать
для них.
     Харнесс (иронически). Вы тоже придерживаетесь этого мнения, сэр? И  вы?
И вы тоже? (Члены правления молчат.) Ну что же можно сказать? Я считал,  что
мы уже давно отказались от этих аристократических замашек. Видимо, я ошибся.
     Энтони. Нет, мы просто отвечаем рабочим тем же. Посмотрим, кто выдержит
дольше: они без нас или мы без них,
     Харнесс. Вы же деловые люди, джентльмены! Неужели вы не стыдитесь  этой
напрасной траты сил? Вы же превосходно знаете, чем все кончится.
     Энтони. Чем же?
     Xарнесс. Как всегда - компромиссом.
     Скэнтлбери. Не могли бы вы убедить рабочих, что их интересы совпадают с
нашими?
     Xарнесс (обернувшись к Скэнтлбери, иронически). Мог бы, если бы они  на
самом деле совпадали.
     Уайлдер. Послушайте, Харнесс, вы разумный человек и, конечно, не верите
в эту новомодную социалистическую болтовню? Ведь между интересами рабочих  и
нашими интересами существенной разницы нет.
     Харнесс. Позвольте мне задать вам один простой вопрос.  Согласились  бы
вы платить рабочим хоть на пенс  больше,  чем  они  заставляют  вас  платить
сейчас?

                              Уайлдер молчит.

     Уэнклин. А я-то по простоте душевной думал, что не платить больше,  чем
необходимо, - это азбука коммерции.
     Харнесс  (иронически).  Да,  сэр,  это  азбука  коммерции.   Она-то   и
разграничивает ваши интересы и интересы рабочих.
     Скэнтлбери  (бормочет  себе   под   нос).   Разве   нельзя   как-нибудь
договориться?
     Харнесс (сухо). Так, значит, джентльмены, правление не хочет идти ни на
какие уступки?

  Уанклин и Уайлдер одновременно подаются вперед, как бы собираясь что-то
                            сказать, но молчат.

     Энтони (кивает). Никаких уступок!

     Уанклин и Уайлдер снова наклоняются вперед, а Скэнтлбери крякает.

     Харнесс. Вы, кажется, хотите что-то сказать?

                             Скэнтлбери молчит.

     Эдгар (подняв глаза). Мы сожалеем, что рабочим приходится нелегко.
     Харнесс (ледяным тоном). От вашего сожаления, сэр, им не станет  легче.
Они хотят только справедливости.
     Энтони. Так пусть они сами будут справедливыми.
     Xарнесс. Мистер Энтони, слово "справедливые" в ваших устах  звучит  как
"покорные". Почему они должны быть покорными? Они такие же люди, как и вы, с
единственной разницей, что у вас есть деньги, а у них нет.
     Энтони. Знакомая песня!
     Харнесс. Я пять лет пробыл в Америке. А  это,  знаете,  придает  особый
оттенок мыслям.
     Скэнтлбери (внезапно, как бы решив все-таки высказаться). Пусть рабочие
войдут и выложат все начистоту!

                 Энтони кивает, а Андервуд выходит в холл.

     Харнесс (сухо). Поскольку я сегодня буду с ними  беседовать,  то  прошу
отложить ваше окончательное решение до того момента.

Энтони  снова  кивает  и,  взяв стакан, пьет. Возвращается Андервуд, за ним,
сняв  шляпы,  один  за  другим  входят Робертc, Грин, Балджин, Томас, Раус и
молча становятся в ряд. Робертc - худощавый, среднего роста, слегка сутулый.
У  него  небольшая  каштановая,  с  проседью,  бородка, усы, выступающие над
запавшими  щеками  скулы  и  маленькие  горячие глаза. На нем потертый синий
шерстяной   костюм,  в  руках  -  старый  котелок.  Он  стоит  ближе  всех к
председателю.  Рядом с Робертсом - Грин, у него резко очерченное изможденное
лицо,  седая  козлиная  бородка,  обвислые  усы  и мягкие, открытые глаза за
стеклами  очков  в  железной оправе. Он одет в порыжелое от времени пальто с
холщовым  воротником.  Следующим  стоит  Балджин, рослый, сильный человек, с
темными  усами,  упрямым  подбородком  и красным шарфом на шее; он то и дело
перекладывает  фуражку  из  одной  руки  в  другую. За ним - Томас, старик с
седыми  усами  и  большой  бородой, с костлявым обветренным лицом; ворот его
пальто  едва  прикрывает  худую, словно ощипанную, шею. Справа от него стоит
Раус, самый младший из них; он похож на солдата, и по его взгляду видно, что
                         он смотрел смерти в глаза.

     Андервуд (показывая рукой). Вот там, у  стены,  есть  стулья,  Робертc.
Подвигайте их и садитесь.
     Робертc. Благодарю вас, мистер Андервуд, мы  постоим...  в  присутствии
членов правления. (У него резкий, отрывистый голос. Отчетливый выговор.) Как
поживаете, мистер Харнесс? Не ожидал, что буду иметь удовольствие  встретить
вас до собрания.
     Харнесс (ровно). Значит, встретимся еще раз.
     Робертc.  Рад  слышать,  у  нас  есть  кое-какие  новости  для   вашего
начальства.
     Энтони. Чего хотят рабочие?
     Робертc  (язвительно).  Прошу   прощения,   я   не   совсем   расслышал
председателя.
     Тенч (стоя за креслом Энтони). Председатель  желает  знать,  что  имеют
сказать рабочие.
     Робертc. Мы пришли, чтобы услышать, что скажет правление. Пусть сначала
говорят члены правления.
     Энтони. Правлению нечего сказать вам.
     Робертc  (оглядев  своих  товарищей).  В  таком  случае  мы  понапрасну
отнимаем у джентльменов их драгоценное время. Не станем пачкать этот дорогой
ковер и удалимся.

Он    поворачивается,    чтобы    уйти,    и   остальные   рабочие,   словно
               загипнотизированные, готовы следовать за ним.

     Уэнклин (урезонивая). Робертc, не за тем же мы  в  этакий  холод  ехали
сюда.
     Томас (чистокровный валлиец). Нет, сэр, и вот что я хочу сказать...
     Робертc (язвительно). Продолжай, продолжай, Генри  Томас.  У  тебя  это
лучше получается, чем у меня, - разговаривать с членами правления.

                              Томас замолкает.

     Тенч.  Робертc,  председатель  хочет  напомнить,  что  именно   рабочие
добивались переговоров, и поэтому правление ждет, что они скажут.
     Робертc. Если я начну выкладывать все, что они хотят сказать, то  я  не
кончу до завтра. И тогда некоторые из присутствующих здесь пожалеют, что они
не в своих лондонских дворцах.
     Харнесс. Что вы предлагаете? Будьте благоразумны.
     Робертc. Вы взываете к  благоразумию,  мистер  Харнесс?  Когда  сегодня
пойдете на митинг, оглядитесь вокруг. (Он смотрит на рабочих, те внимательно
слушают, стараясь не пропустить ни звука.) Такое увидите...
     Харнесс. Дорогой мой, вы увиливаете от ответа.
     Робертc (рабочим). Мы не станем увиливать от  ответа,  правда?  Выпейте
перед митингом шампанского, мистер Харнесс, это подкрепит вас, сэр.
     Xарнесс. Ближе к делу, ближе к делу!
     Томас. Послушайте, ведь мы же просим просто справедливости.
     Робертc (ядовито). Просить справедливости у Лондона? О чем вы говорите,
Генри Томас? Вы что, с ума сошли? (Томас молчит.) Разве неизвестно, кто  мы?
Собаки. Вечно недовольные. Ничем на нас не угодишь. Помните, что сказал  мне
председатель в Лондоне? Он сказал, что я говорю чепуху.  По  его  мнению,  я
тупой, необразованный выскочка, который понятия не имеет о нуждах рабочих.
     Эдгар. Пожалуйста, не отвлекайтесь.
     Энтони (подняв ладонь). В доме должен быть один хозяин, Робертc.
     Робертc. Тогда, черт возьми, хозяевами будем мы.

           Пауза. Энтони и Робертc в упор смотрят друг на друга.

Андервуд.  Робертc,  если  вам  нечего сказать членам правления, может быть,
позволите высказаться от имени рабочих Грину или Томасу?

Переглянувшись,  Грин  и  Томас  с  тревогой смотрят на Робертса и на других
                                  рабочих.

     Грин  (как  истинный  англичанин).  Если  джентльменам   будет   угодно
выслушать меня...
     Томас. Я хочу сказать, что мы все думаем...
     Робертc. Не говори за других, Генри Томас.
     Скэнтлбери (сделав досадливый жест). Пусть они выложат, что  у  них  на
душе!
     Робертc. В чем только у них душа держится  благодаря  вашим  стараниям,
мистер Скэнтлбери! (Он произнес имя язвительно и подчеркнуто, как будто  оно
само по себе - оскорбление. Рабочим.)  Ну,  будет  кто-нибудь  говорить  или
доверите мне?
     Раус (неожиданно). Ну говори же,  наконец,  Робертc,  или  дай  сказать
другим.
     Робертc (иронически). Благодарю вас, Джордж Раус (обращаясь к  Энтони).
Председатель и члены правления оказали нам честь, приехав сюда  из  Лондона,
чтобы на месте выслушать наши требования. И просто невежливо  заставлять  их
ждать так долго.
     Уайлдер. Слава богу, кажется, он перешел к делу.
     Робертc. Вы  несколько  преждевременно  возносите  хвалу  богу,  мистер
Уайлдер, хотя вы и известны набожностью. Может  быть,  вашему  богу  там,  в
Лондоне, некогда выслушать  трудящегося  человека.  Говорят,  что  он  очень
богатый, этот бог, но если все же он выслушает меня, то узнает  такое,  -  о
чем он никогда не услышал бы в Кенсингтоне.
     Харнесс. Бросьте, Робертc! У вас есть свой бог, так  научитесь  уважать
бога, которому поклоняются другие.
     Робертc. Совершенно верно, сэр! У нас здесь другой бог. И я думаю,  что
он отличается от бога мистера Уайлдера. Спросите у Генри Томаса - он скажет,
что наш бог ничуть не похож на вашего.

              Томас возводит очи и пророчески поднимает руку.

     Уэнклин. Ради бога, Робертc, не отвлекайтесь в сторону.
     Робертc. Я не отвлекаюсь, мистер Уэнклин. Если вы сумеете сделать  так,
чтобы бог Капитала прошелся по  улицам  Труда  и  поглядел  хорошенько,  что
творится у нас, значит, при всем вашем радикализме вы гораздо умнее,  чем  я
думал.
     Энтони. Слушай меня, Робертc. (Робертc умолкает.) Ты  говори  от  имени
рабочих, а я потом скажу от имени правления.

Он медленно обводит взглядом членов правления. Уайлдер, Уэнклин и Скэнтлбери
 ерзают на своих местах, Эдгар уставился в пол, Харнесс слегка усмехается.

Ну, с чем вы пришли? Отвечайте!
     Робертc. Отлично!

На  протяжении  следующей  сцены  он  и Энтони смотрят в упор друг на друга.
Рабочие и члены правления, каждый по-своему, выказывают какую-то неловкость,
словно  никто  из  них  не решился бы вслух сказать то, что говорят Энтони и
                                  Робертc.

У  рабочих  нет  денег,  чтобы без конца ездить в Лондон. И они не уверены в
том,  что  в  правлении  вполне  понимают то, что мы пишем черным по белому.
(Кинув выразительный взгляд на Андервуда и Тенча.) Почта у нас ненадежная, и
мы знаем, как на правлении разбираются дела: "Отослать письмо управляющему с
тем,  чтобы он информировал нас о положении рабочих. Нельзя ли выжать из них
побольше?"
     Андервуд (тихо). Это запрещенный удар, Робертc!
     Робертc. Разве, мистер Андервуд? Спросите у  рабочих.  Когда  я  был  в
Лондоне, я четко изложил нашу  позицию.  А  что  из  этого  получилось?  Мне
сказали, что я болтаю чепуху. Я не могу позволить себе снова ехать в Лондон,
чтобы услышать то же самое.
     Энтони. Так что же все-таки ты хочешь сказать?
     Робертc. Я вот что хочу сказать... Прежде всего о положении, в  котором
находятся рабочие. Вам нет необходимости  спрашивать  управляющего.  Из  них
нечего больше выжать. Каждый из нас почти что голодает.  (Рабочие  удивленно
перешептываются.  Робертc  оглядывает  всех.)  Чему   вы   удивляетесь?   Мы
обессилели. Последние недели мы живем так, что хуже некуда. Но не  ожидайте,
что вы вынудите нас выйти на работу. Мы лучше все умрем  с  голоду.  Рабочие
хотели, чтобы вы приехали  и  сами  сказали,  собирается  ли  Компания  удо*
влетворить наши требова