чувствуя облегчение и в то  же  время  несколько  обиженный  тем,  что
заботу о кошках и снегире поручили не мне.
     Вскоре с улицы донесся шум легковой машины. И почти сразу же в  комнате
появилась хозяйка. Эта женщина, всегда  такая  резкая  и  порывистая,  вошла
совсем тихо и сказала шепотом:
     - Он приехал.
     Я вышел навстречу гостю и увидел человека  лет  шестидесяти,  в  черном
пиджаке и ярком жилете,  из  карманчика  которого  свисала  золотая  часовая
цепочка, в светлых брюках, лакированных ботинках и глянцевитой шляпе. У него
было пухлое, красное  лицо  и  нафабренные  седые  усы.  Казалось,  весь  он
лоснится, только глаза были тусклые, с желтоватым налетом, как  у  человека,
страдающего болезнью печени.
     - Мистер Джексон?
     - Он самый. Как наш старик?
     Я открыл дверь в соседнюю комнату,  которая,  как  мне  было  известно,
всегда пустовала, и жестом пригласил его войти.
     - Он тяжело болен. Если вы не возражаете,  я  расскажу  вам,  зачем  он
хотел вас видеть.
     Мистер Джексон бросил на меня выразительный взгляд, который,  вероятно,
должен был означать: "Меня не проведешь!"
     - Ну, ладно! - буркнул он. - В чем дело? Я рассказал  ему  обо  всем  и
добавил:
     - Он, должно быть, думает, что в  случае  его  смерти  вы,  по  доброте
сердечной, согласитесь опекать его питомцев.
     Мистер  Джексон  ткнул  тростью  с  золотым  набалдашником  в  облезлый
умывальник.
     - Он что, и впрямь собирается отдать богу душу?
     - Боюсь, что так. Он страшно исхудал - кожа да кости. В чем только душа
держится!
     - Гм! - хмыкнул мистер Джексон. - Бездомные  кошки,  говорите,  да  еще
снегирь! Ну что ж, ничего не поделаешь. Он всегда был немножко  с  придурью.
Так-то... Когда я получил письмо, то подумал: "Что за  черт!"  Мы  регулярно
выплачивали ему пять фунтов каждые три  месяца.  И  сказать  по  правде,  он
заслужил это. Тридцать лет работал в  нашем  заведении  и  не  пропустил  ни
одного дня. Был первоклассным флейтистом. Ему не следовало бросать работу, и
я всегда считал, что сделал он  это  с  болью  в  сердце.  Если  человек  не
заботится о себе, - пропащее дело. На  этот  счет  у  меня  твердое  мнение.
Поверьте, я был таким же, как он, когда начал свою карьеру. Но я не стоил бы
и ломаного гроша, если б пошел по его стопам. Это уж точно! - Мистер Джексон
самодовольно крякнул и продолжал: - Бывали  у  нас  в  "Хармони"  и  трудные
времена. Приходилось от многого отказываться. Но самое главное у нас все  же
осталось - музыка. Старина Моронелли - мы  называли  его  так,  потому  что,
видите ли, тогда были в моде итальянские фамилии -  считался  у  нас  лучшим
флейтистом. Однажды я пришел к нему и говорю: "Послушайте, Моронелли, с  кем
из наших  молодых  флейтистов  нам  проще  всего  расстаться?"  "Ах,  мистер
Джексон, - говорит он. Как сейчас, помню его смешную сморщенную  физиономию.
- Неужели одного из них придется уволить? У Тимминсани - это  тот,  что  был
постарше, - жена, семья. А Сметони - то есть Смит, значит, - у  него  только
сынишка. Плохие времена настали для флейтистов".  "Да,  -  говорю,  -  знаю,
нелегко пойти на это, но наш театр вынужден сейчас сократить расходы. Одному
из них придется уйти". "Боже  мой!"  -  закричал  он.  Смешной  он  все-таки
старикашка!.. М-да, так что ж вы думаете? На следующий день он сам попросил,
чтобы его уволили. Даю вам слово, я сделал все, чтобы отговорить. В то время
ему было ни много, ни мало шестьдесят лет. А  в  таком  возрасте  не  так-то
просто найти работу. Но он стоял на своем и только твердил: "Ничего, я найду
себе место". Но ведь вы знаете, ничего он не нашел. Слишком долго  проторчал
в одном заведении. Как-то случайно я узнал,  что  он  очень  нуждается.  Вот
тогда-то я и стал выплачивать  ему  это  пособие.  Но  что  за  неисправимый
старик! Никогда не думает о себе... Кошки!.. Ну, ладно, я позабочусь  о  его
кошках. Пусть не беспокоится. И птичку тоже возьму. Не знаю только, будет ли
им у меня так же хорошо, как  здесь?  -  Мистер  Джексон  оглядел  маленькую
пустую комнату и, снова  крякнув,  продолжал:  -  Он  проработал  с  нами  в
"Хармони" тридцать лет. Сами понимаете, срок немалый. А  я  там  нажил  себе
состояние.
     - Я уверен, что ваше согласие очень его утешит! - заметил я.
     - Ах, да что вы! - воскликнул он и, помолчав немного, протянул мне свою
визитную карточку: "М-р Сирил Портес  Джексон,  "Ultima  Thule",  Уимблдон".
Приезжайте как-нибудь ко мне. Посмотрите, как я их  там  устрою.  А  сейчас,
если старичок и в самом деле собирается протянуть ноги, я бы хотел взглянуть
на него... просто так, в память о старой дружбе.
     Мы пошли в комнату больного, причем мистер Джексон старался  как  можно
бесшумнее ступать в своих лакированных ботинках.  Там  мы  застали  хозяйку,
которая не спускала с кошек  сердитого  взгляда.  При  нашем  появлении  она
встала и молча вышла из комнаты, покачав  головой,  словно  хотела  сказать:
"Ну, теперь  вы  сами  видите,  что  мне  приходится  здесь  выносить.  Даже
отлучиться из дому нельзя".
     Наш старик лежал совсем тихо все  в  том  же  странном  оцепенении.  Мы
подумали, что он без сознания, хотя его голубые глаза  не  были  закрыты  и,
казалось, пристально смотрели  на  что-то  для  нас  невидимое.  Серебристые
волосы и слабый румянец на маленьком,  худом  лице  придавали  ему  какой-то
неземной облик. Постояв минуты три молча возле его постели,  мистер  Джексон
прошептал:
     - У него и вправду чудной  вид.  Бедный  старик!  Скажите  ему,  что  я
позабочусь о его кошках и птичке. Пусть не тревожится. Ну, мне пора,  машина
ждет... Мне его жаль чуть не до слез, поверьте...  Вы  не  уходите,  он  еще
может прийти в себя.
     И, перенеся всю тяжесть своего массивного тела  на  носки  лакированных
скрипящих ботинок, он на цыпочках двинулся  к  двери.  Потом,  ослепив  меня
брильянтовым  кольцом,  проговорил  хриплым  шепотом:  "Пока!  Все  будет  в
порядке!" - и исчез. Вскоре я услышал шум мотора и, выглянув в окно, увидел,
как мелькнула на узкой улочке его сверкавшая на солнце шляпа.
     Я пробыл у больного еще некоторое время в надежде передать ему то,  что
сказал мистер Джексон. Это было  какое-то  таинственное  жуткое  бдение  при
угасавшем свете дня в присутствии пяти кошек - да, да,  их  было  не  меньше
пяти! - которые, словно сфинксы, лежали или сидели вдоль стен и  глазели  на
своего недвижного покровителя.  Я  не  мог  понять,  чем  же  они  были  так
зачарованы: то ли его неподвижностью и блестящими глазами, то ли сидевшей  у
него на подушке птичкой, которая, как им, наверно, казалось, скоро станет их
добычей. Я обрадовался, когда хозяйка снова вошла в комнату и я мог передать
ей слова мистера Джексона.
     На следующий день, когда хозяйка, как  обычно,  открыла  мне  дверь,  я
сразу понял, что его уже нет. У нее был такой скорбный  и  многозначительный
вид, по которому безошибочно угадываешь особое траурное волнение, царящее  в
доме, куда входит смерть.
     - Да, - сказала она, - он скончался сегодня утром. Так и  не  пришел  в
себя после вашего ухода. Хотите взглянуть на него?
     Мы поднялись наверх.
     Он лежал, прикрытый простыней, в полутемной комнате. Хозяйка  отдернула
оконную занавеску, и комнату залил солнечный свет. Его  лицо,  теперь  почти
такое же белое, как и его седые волосы, излучало мягкое сияние, словно  лицо
спящего ангела. На разгладившихся, точно фарфоровых, щеках не было  и  следа
волос, которые часто продолжают расти на лицах  у  покойников.  А  на  груди
сидел снегирь и смотрел ему прямо в лицо.
     Хозяйка задернула занавеску, и мы вышли.
     - Кошек я загнала сюда, - сказала  она,  указывая  на  комнату,  где  я
разговаривал с мистером Джексоном. - Этот джентльмен может прислать за  ними
в любое время. Не знаю только, что делать  с  этой  птицей;  никак  не  могу
поймать ее. И вообще все это кажется мне таким странным.
     Мне тоже все это казалось странным.
     - После него не осталось денег даже на похороны. Он никогда не думал  о
себе. Как это ужасно! И все же я рада, что держала его у себя.
     Тут она неожиданно расплакалась, и это не удивило меня.
     Я послал мистеру Джексону телеграмму, а в  день  похорон  отправился  в
"Ultima Thule", Уимблдон, чтобы узнать, сдержал ли он свое обещание.
     Он сдержал обещание. В саду,  за  теплицей,  где  выращивали  виноград,
стоял небольшой  сарайчик.  Его  привели  в  порядок  -  вымыли,  вычистили,
разложили вдоль стен подушки, а на пол поставили корытце  с  молоком.  Более
удобное и роскошное помещение для кошек трудно было найти.
     - Ну как? -  спросил  меня  мистер  Джексон.  -  Кажется,  все  сделано
основательно.
     И все же я заметил, что настроен он довольно мрачно.
     - Вот только сами кошки... - снова заговорил мистер Джексон. - В первый
день они чувствовали себя как будто хорошо. Но на второй  день  их  осталось
только три. А сегодня садовник сказал мне, что они все исчезли. Дело тут  не
в еде. У них было сколько угодно требухи, печенки и молока. Были и тресковые
головы; вы же знаете, они их любят. Должен признаться, я немного огорчен.
     Между тем на пороге появилась  рыжая  кошка,  которую  я  очень  хорошо
запомнил по оторванному левому уху.  Она  остановилась  и,  припав  к  полу,
посмотрела на нас своими зелеными  глазами.  А  когда  мистер  Джексон  едва
слышно позвал ее: "Кис, кис!", - кошка бросилась наутек и вскоре  исчезла  в
кустах.
     - Упрямые бестии! - вздохнул мистер Джексон и повел меня назад  к  дому
через  оранжерею,  где  было  множество  великолепных  орхидей.  Там  висела
позолоченная птичья клетка, - такую большую клетку мне не  часто  доводилось
видеть. Она была до того хороша и удобна, что могла порадовать сердце  любой
птицы.
     - Это что, для снегиря? - спросил я.
     - Разве вы не знаете? - удивился он. - Этот маленький бродяга никак  не
давался в руки. А на следующее утро его нашли мертвым на  груди  у  старика.
Как это все-таки трогательно! Ну, а клетку я  решил  не  снимать  до  вашего
прихода: хотелось, чтоб вы видели, какая жизнь ждала его здесь. О, я уверен,
ему было бы неплохо в "Ultima Thule".
     И мистер Джексон протянул мне красивую кожаную коробку с сигарами.
     Тут с языка у меня сорвался вопрос, который я давно уже хотел задать:
     - Скажите, мистер Джексон, почему вы назвали свой дом "Ultima Thule"?
     - Почему? - Он улыбнулся и отрывисто крякнул: - Вы прочли это  название
на воротах. И, наверно, считаете его distingue  {Изысканным  (франц.).}.  Не
правда ли?
     - Несомненно, - ответил я. - Да  и  весь  ваш  дом  -  последнее  слово
комфорта.
     - Мне очень приятно, что вы так думаете. Я вложил в него немало  денег.
У человека должен быть теплый уголок, где он  может  дожить  свой  век.  Да,
"Ultima Thule" - это мое прибежище. И  оно  почему-то  всегда  приносит  мне
удачу.
     Когда я возвращался в город, эти слова долго еще звучали у меня в ушах,
а перед глазами неизменно вставал образ маленького тщедушного старичка в его
"Ultima Thule" с мертвым снегирем на сердце, которое никогда не знало удачи,
1908-1915 гг.



   Джон Голсуорси
   Серебряная коробка


                          Комедия в трех действиях

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод с английского под редакцией И. Бернштейна.
     Перевод Г. Островской
     Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 14.
     Библиотека "Огонек".
     М., "Правда", 1962
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

     Джон Бартвик, член парламента, богатый либерал.
     Миссис Бартвик, его жена.
     Джек Бартвик, их сын.
     Роупер, поверенный.
     Миссис Джонс, поденщица в доме Бартвика. Mарлоу, дворецкий.
     Уилер, горничная.
     Джонс, муж миссис Джонс, незваный гость в доме Бартвиков.
     Миссис Седон, квартирная хозяйка Джонсов,
     Сноу, агент сыскной полиции.
     Судья.
     Незнакомка.
     Две маленькие бездомные девочки.
     Ливенз, их отец.
     Инспектор попечительства о бедных.
     Секретарь суда.
     Судебный пристав.
     Полисмены, клерки и проч.

  Время действия - начало XX века. Первое и второе действия происходят во
     вторник на пасхальной неделе. Третье действие - в следующую среду.

     Действие первое. Сцена 1 - Столовая в доме Бартвика,
                      Сцена 2 - там же.
                      Сцена 3 - там же.
     Действие второе. Сцена 1 - Комната Джонсов.
                      Сцена 2 - Столовая в доме Бартвика.
     Действие третье. - Лондонский полицейский суд.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Столовая  в  доме  Джона  Бартвика.  Большая,  хорошо обставленная комната в
современном  стиле. Шторы задернуты. Горит электричество. На большом круглом
обеденном  столе  -  поднос,  на  нем  виски, сифон и серебряная коробка для
папирос.  Первый  час  ночи.  За  дверью  слышна какая-то возня, затем дверь
стремительно  распахивается,  и в комнату вваливается Джек Бартвик. Чтобы не
упасть,  он  хватается  за  ручку  двери  и  стоит,  глядя в пространство, с
блаженной  улыбкой  на  лице.  Он во фраке и цилиндре, в руке у него голубая
бархатная  дамская  сумочка.  Его  чисто  выбритое мальчишеское лицо покрыто
                  румянцем. Через руку перекинуто пальто.

     Джек. Привет! В-вот я и д-дома!  (С  вызовом.)  Кто  говорит,  что  мне
самому было не открыть! (Шатаясь, делает  несколько  шагов,  вертя  в  руках
сумочку. Оттуда вываливается дамский носовой платок и  кошелек  из  красного
шелка.) Так ей, черт побери, и надо... в-валится все. У, подлая  кош-шка!  Я
ее проучил - забрал ее сумку. (Размахивает сумочкой.) Так ей  и  надо,  черт
по-побери. (Берет из коробки папиросу и сует в рот.) Фу ты, я же  ничего  не
дал этому парню. (Роется по очереди во всех карманах и вытаскивает  шиллинг.
Монета падает и закатывается куда-то. Ищет ее.)  Проклятый  шиллинг!  (Снова
шарит у себя в карманах.) Черная  неб-небла-неблагодарность!  Ровным  счетом
ничего... (Смеется.) Нужно сказать  ему,  что  у  меня  аб-абсолютно  ничего
нет...


Шатаясь,   выходит   из   комнаты,  исчезает  в  коридоре  и  возвращается в
сопровождении  Джонса, который тоже нетверд на ногах. Джонсу лет тридцать, у
него  впалые  щеки,  темные круги под глазами, поношенная одежда. Видимо, он
                      безработный. Он входит озираясь.

     Шшш... Только не шуметь... Что угодно - т-только не шуметь!..  Закройте
дверь и про-пус-стите глоточек, (С  пьяной  серьезностью.)  Вы  помогли  мне
открыть дверь, а у меня для вас н-ни-чего нет. Это мой дом. Моего отца зовут
Бартвик, он член парламента, либерал, я вам уже гов-ворил. Выпейте глоточек.
(Наливает виски и залпом выпивает сам.) Я не ппь-ян. (Опускаясь  на  диван.)
Все нор-нормально. Как вас зовут? Меня зовут Ба-абартвик,  и  моего  отца  -
тоже. Я тоже либ-либерал, а в-вы?
     Джонс  (хриплым  голосом,  иронически).  Я,  будь  оно   все   неладно,
консерватор. Звать Джонс. Моя жена работает у вас. Она поденщица, она  здесь
работает.
     Джек. Джонс? (Смеется.) У нас в колледже тоже  есть  Джонс...  Я-то  не
социалист, я либерал, да это одно... почти одно и то же, потому что принципы
либ-ли-бералов... Все равны перед законом! Че-чепуха,  глупости.  (Смеется.)
Что я хотел с-сказать? Передайте мне виски.

            Джонс наливает ему виски и добавляет воды из сифона.

Да,  я  хотел  вам  с-сказать - мы с ней поцапались. (Размахивает сумочкой.)
Выпейте  глот-точек,  Джонс.  Мне  не  попасть  бы  в дом, ес-если бы не вы,
потому-то я вас и у-угощ-щаю. Наплевать, пускай все знают, что я ее проучил.
Кошка!  (Укладывается  с  ногами  на  диван.)  Делайте что хотите, только вы
того...   тих-хо!..   Нал-лейте   себе  еще  стаканчик,  налейте  хор-роший,
бо-большой, прееебольшой ста-кан, берите папиросу, бери-ите все, что хотите.
Я  не  попал  бы  в  дом,  если  бы не вы. (Закрывая глаза.) Вы т-тори... вы
консерватор-социалист...  А  я  либ-берал... Выпейте глоточек... Я слав-вный
малый... (Голова у него откидывается, и, улыбаясь, он засыпает.)

Джонс  стоит  некоторое  время,  глядя на него, затем хватает стакан Джека и
допивает  виски.  Берет  лежащую  на  груди  у  Джека сумочку, подносит ее к
                               свету, нюхает.

     Джонс. Шатался по  крышам  и  выдрал  у  своей  кошечки  шерстки  клок.
(Запихивает сумочку Джеку во внутренний карман фрака.)
     Джек (бормочет). Я тебя проучил! Ты... к-кошка!
     Джонс  (настороженно  озирается,  наливает  виски  и  пьет.  Берет   из
серебряной коробки папиросу, затягивается, снова отпивает несколько  глотков
виски. Теперь он уже совершенно пьян). Жирно живут! (Видит на полу кошелек.)
Еще клочок шерстки. Кис, кис! (Поднимает его, кидает на поднос и смотрит  на
Джека.) Теленок! Откормленный телец! (Видит свое отражение в зеркале. Подняв
руку и растопырив  пальцы,  пристально  вглядывается  в  него,  затем  снова
смотрит на Джека, сжав кулак, как будто готов обрушить его на улыбающееся во
сне лицо. Резким движением опрокидывает остатки виски в стакан  и  выпивает.
Хитро посмеиваясь, берет серебряную коробку и кошелек и  засовывает  себе  в
карман.) Проучил! А я  тебя  проучу,  вот  что.  (Из  его  груди  вырывается
глуховатый смех, и он, шатаясь, идет к выходу. Плечом задевает  выключатель,
свет гаснет.)

                 Слышен звук захлопнувшейся наружной двери.

              Занавес падает и  немедленно поднимается снова.


СЦЕНА ВТОРАЯ

Декорации те же. Джек все еще спит. Сквозь шторы в комнату проникает дневной
свет.  Половина  девятого  утра.  В  комнату  быстрым  шагом  входит Уилер с
совком  для  мусора;  за ней - миссис Джонс, Она идет медленно, в руке у нее
                              ведерко с углем.

     Уилер  (отдергивая  шторы).  Ваш  драгоценный  муженек,  миссис  Джонс,
заходил вчера за вами после того, как вы ушли. Верно, хотел отобрать  у  вас
деньги себе на выпивку. Он целыми днями  болтается  здесь  за  углом.  Вчера
вечером я ходила на почту и видела его возле "Козы с бубенчиками". На  вашем
месте я бы не стала с ним жить. Я бы не  стала  жить  с  человеком,  который
поднял на меня руку. Я бы ему этого не спустила. Почему вы не заберете детей
и не уйдете от него? Будете потакать ему, он еще хуже станет. По-моему, если
человек на тебе женился, это еще не значит, что он может тебя колотить.
     Миссис Джонс (стройная, темноглазая и темноволосая  женщина,  с  тонким
овалом лица. У нее мягкий, спокойный, ровный голос, сдержанные манеры. О чем
бы она ни говорила, кажется, что к ней лично это не имеет никакого отношения
На ней синее платье из бумажной ткани и дырявые башмаки). Он вчера  вернулся
чуть не в два часа ночи и совсем не в  себе...  Прогнал  меня  с  постели  и
поколотил; он вроде бы не понимал, что говорит и делает. Само собой, я бы от
него, конечно, ушла, да боюсь, как бы он надо мной чего не сотворил. Он ведь
вовсе шалый, когда он... вот так, не в себе.
     Уилер. Почему вы не упрячете его за решетку? У вас не  будет  и  минуты
покою, пока вы от него не избавитесь. На вашем месте я бы завтра же пошла  в
полицейский суд. Вот как бы я поступила.
     Миссис Джонс. Само собой, мне бы и надо пойти, потому как он  очень  уж
плохо со мной обращается, когда он не в себе. Но вы знаете, Беттина,  больно
тяжело ему приходится: он уже два месяца без работы и совсем извелся за  это
время. Когда у него есть работа, он не в пример лучше. А вот когда  нет,  от
него всего жди.
     Уилер. Ну, если вы будете сидеть сложа руки,  вы  никогда  от  него  не
избавитесь.
     Миссис Джонс. Само собой, мне нелегко. Я почти  не  сплю  по  ночам.  И
помощи от него я тоже никакой не вижу: ведь зарабатывать на детей и на  всех
нас д