удастся.  Уезжайте  в
Лондон, ничего от нас не добьетесь, понятно?

Чувствуя  неладное,  он  замолкает недоуменно и делает шаг в сторону Энтони,
                      который застыл в неподвижности.

     Эдгар. Мы все очень сочувствуем вам, Робертc, но...
     Робертc. Оставьте свое сочувствие при себе, молодой человек. Пусть  ваш
отец говорит!
     Xарнесс (стоит у стола с листом бумаги в руках). Робертc!
     Робертc (с жаром). Почему вы молчите?
     Xарнесс. Робертc, послушайте!
     Робертc (резко оборачиваясь). В чем дело?
     Xарнесс (серьезно). Вы опоздали!

Он  кивает  Тенчу;  секретарь  делает  знак  членам  правления,  и те быстро
                          подписывают соглашение.

Посмотрите   сюда   (он   протягивает   Робсртсу  лист  бумаги).  Требования
удовлетворены,   за   исключением   пунктов,  которые  касаются  механиков и
нагревальщиков.   Достигнуты   следующие   соглашения:   двойная  оплата  за
сверхурочные  по  субботам,  ночные смены по-прежнему. Завтра все выходят на
работу. Забастовка окончена.
     Робертc  (читает  соглашение,  потом  поворачивается  к   рабочим.   Те
отступают, только Раус стоит на месте. С убийственным  спокойствием).  Итак,
вы меня предали? Я держался до конца, несмотря на смерть  жены.  Вы,  видно,
только этого момента и ждали!

           Рабочие заговорили одновременно, перебивая друг друга.

     Раус. Это ложь!
     Томас. Никаких сил не хватает!
     Грин. Если бы ты послушал меня...
     Балджин (вполголоса). А ну, заткнись!
     Робертc. Нет, вы ждали этого!
     Xарнесс (беря экземпляр соглашения, подписанный  членами  правления,  и
отдавая свой Тенчу). Ну, хватит! (Рабочим.) А вам, приятели, лучше, пожалуй,
идти!

              Рабочие медленно, неловко шаркая ногами, уходят.

     Уайлдер (нервно). Нам тут,  кажется,  больше  нечего  делать.  (Идет  к
двери.) Попробую успеть на шестичасовой! Вы идете, Скэнтлбери?
     Скэнтлбери (поднимаясь за Уайлдером). Да-да, подождите меня минутку.

              Робертc начинает говорить, и он останавливается.

     Робертc (Энтони). Но вы же не подписали соглашение! Они не имеют  права
договариваться без вас! А вы ни за что не согласитесь на эти условия!

                      Энтони смотрит на него и молчит.

Ведь не согласитесь, правда же? Ну, ответьте ради бога! (С пылом.) Ведь я на
вас рассчитывал!
     Харнесс (протягивая Робертсу экземпляр, подписанный членами правления).
Члены правления подписали!

Робертc  тупо  смотрит  на  подписи,  потом  швыряет бумагу и закрывает лицо
                                  руками.

     Скэнтлбери (прикрывая ладонью рот, Тенчу). Приглядите за председателем,
Тенч. Он нездоров, очень нездоров. Даже не  завтракал.  Если  там...  э-э...
устроят подписку в пользу женщин и детей, запишите меня  на...  на  двадцать
фунтов.

С  неуклюжей  поспешностью  он  выходит  в  холл.  Уэнклин  стоит,  устремив
задумчивый  взгляд  на Энтони и Робертса; лицо у него дергается от волнения.
Потом тоже уходит. Эдгар сидит на диване, опустив голову. Тенч подсаживается
  к бюро, пишет. Харнесс стоит у столика, неприязненно следя за Робертсом.

     Робертc.  Так  вы   уже   не   председатель   правления!   (Разражается
полубезумным смехом.) Х-ха-ха! Они предали вас, предали своего председателя!
Х-ха-ха!  (Внезапно  с  убийственным  спокойствием.)  Так  мы  с  вами   оба
проиграли, мистер Энтони.

    Из столовой появляется Энид, подбегает к отцу, наклоняется над ним.

     Xарнесс (подходит к Робертсу, берет его за локоть). Стыдитесь, Робертc!
Идите домой, успокойтесь...
     Робертc (вырывая руку). Домой?  (Втягивая  голову  в  плечи,  шепотом.)
Домой, говорите?
     Энид (успокаивающим голосом). Пойдем,  папа.  Я  провожу  тебя  в  твою
комнату.

Энтони с усилием встает с места и поворачивается к Робертсу, который смотрит
на  него.  Несколько  мгновений  они  не  отводят глаз друг от друга. Энтони
приподнимает  руку,  словно  бы  приветствуя, но тут же бессильно роняет ее.
Враждебность,  написанная  на  лице  у Робертса, уступает место недоуменному
восхищению.  Они  наклоняют  головы  в знак взаимного уважения. Потом Энтони
поворачивается и медленно идет к занавешенной двери. Внезапно он покачнулся,
но,  удержавшись  на  ногах,  с  помощью  Энид  и поспешившего к нему Эдгара
 выходит из комнаты. Робертc долго смотрит ему вслед, затем выходит в холл.

     Тенч (подходя к Харнессу). Уф! Будто камень  с  плеч.  Мистер  Харнесс!
Какая, однако, мучительная сцена.

Он  вытирает  платком  лоб.  Харнесс,  побледневший и решительный, с мрачной
                 полуусмешкой смотрит на смятенного Тенча.

Как  все это грубо и жестоко! Что он хотел этим сказать: "Мы проиграли оба".
Да,   у  него  умерла  жена,  но  кто  ему  дал  право  так  разговаривать с
председателем?
     Харнесс. Умерла женщина. Сломлены два сильных человека! Таковы потери.

                              Входит Андервуд.

     Тенч (широко раскрыв глаза, будто в озарении - Харнессу). Сэр,  а  ведь
эти условия... они те же  самые,  что  мы...  вы  и  я...  предложили  обеим
сторонам перед тем, как начаться схватке. Все это... вся эта... и ради чего?
     Харнесс (с горечью). Вот это-то и смешно.

                     Андервуд задумчиво качает головой.

                                  Занавес
1909 г.



   Джон Голсуорси
   Гротески


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод М. Лорие
     Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 16.
     Библиотека "Огонек".
     М., "Правда", 1962
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

Κυνηδον

     {* Со злостью (греч.).}

I

     Ангел Эфира, находясь в 1947  году  с  официальным  визитом  на  Земле,
остановился между Английским банком и Биржей выкурить папироску и  поглядеть
на прохожих.
     - Как их много, - сказал он, - и как они быстро  бегают  -  в  такой-то
атмосфере! Из чего они сделаны?
     - Из денег, сэр, - отвечал его гид. - Денег в прошлом, в настоящем  или
в будущем. На Бирже бум. Барометр радости сильно поднялся.  Такого  не  было
уже тридцать лет - да-да, со времени Великой Заварухи.
     - Так, значит, между радостью и деньгами есть какая-то связь? - спросил
Ангел, тонкой струйкой выпуская дым из своих точеных ноздрей.
     - Таково распространенное мнение, хотя доказать это  было  бы  нелегко.
Впрочем, я могу попробовать, сэр, если желаете.
     - Очень было бы интересно, - сказал Ангел, - потому  что  на  вид  это,
кажется, самая безрадостная толпа, какая мне встречалась.  У  каждого  между
бровей морщина, и никто не насвистывает.
     - Вы не понимаете, сэр, - сказал  гид,  -  да  оно  и  не  удивительно:
радость доставляют не столько деньги, сколько  мысль,  что  когда-нибудь  не
надо будет больше их наживать.
     - Если такой день должен настать для всех, почему же у них не радостный
вид? - спросил Ангел.
     - Не так это просто, сэр. Для большинства этих людей такой день никогда
не настанет, и многие из них это знают - они называются клерки; не  настанет
он и для некоторых  из  другой  категории  -  тех  назовут  банкротами;  для
остальных он настанет, и они переедут  в  Уимблхерст  и  на  прочие  Острова
Блаженных, но к тому времени они так  привыкнут  наживать  деньги,  что  без
этого жизнь их станет сплошной скукой, если не мукой, или они  будут  уже  в
таких  годах,  что  все  свои  деньги  им  придется  тратить  на  борьбу  со
старческими немощами.
     - При чем же тогда радость? - спросил Ангел, удивленно вздернув  брови.
- Ведь, кажется, так принято у вас выражаться?
     - Я вижу, сэр, - отвечал гид, - вы еще не успели как следует вспомнить,
что такое люди, и особенно та их порода, что населяет эту страну. Иллюзия  -
вот что нам дорого. Не будь у нас иллюзий, мы с тем же успехом могли бы быть
ангелами или французами - те  хоть  в  какой-то  мере  дорожат  неприглядной
реальностью под названием le plaisir, то есть радость жизни. Мы же в  погоне
за иллюзией только и делаем, что наживаем деньги и морщины между бровей, ибо
занятие  это  утомительное.  Я,   разумеется,   говорю   о   буржуазии   или
Патриотических классах, ибо Трудяги ведут себя иначе, хотя иллюзии у них  те
же самые.
     - Не понимаю, - отрезал Ангел.
     - Ну как же, сэр, и те и другие тешат себя иллюзией,  что  когда-нибудь
обладание деньгами принесет им радость; но в то время как Патриоты  надеются
нажить деньги трудом Трудяг, Трудяги надеются нажить их трудами Патриотов.
     - Ха-ха, - сказал Ангел.
     - Ангелам хорошо смеяться, - возразил  гид,  -  а  вот  люди  от  этого
плачут.
     - Вам, на месте, наверно, виднее, как поступать, - Оказал Ангел.
     - Ах, сэр, если бы так! Мне часто приходится наблюдать лица  и  повадку
здешних жителей, и я вижу,  что  радость,  какую  доставляет  им  погоня  за
иллюзией,  -  недостаточная  награда  за  их   скученную,   однообразную   и
беспокойную жизнь.
     - Некрасивые они, что и говорить, - сказал Ангел.
     - Верно, - вздохнул гид, - и с каждым днем все дурнеют. Взгляните  хоть
на этого, - и он указал на господина, поднимавшегося по  ступеням  Биржи.  -
Обратите внимание на его фигуру. Седеющая голова  к  макушке  сужена,  книзу
расширяется. Туловище короткое, толстое, квадратное; ноги и  того  толще,  а
ступни вывернуты наружу; общим видом  напоминает  пирамиду.  А  этот?  -  Он
указал на господина, спускавшегося по ступеням. - Ноги и туловище его  можно
протащить сквозь игольное ушко, а вот голову протащить не удастся.  Обратите
внимание: ячмень на  глазу,  сверкающие  очки  и  полное  отсутствие  волос.
Внешняя несоразмерность - это сейчас своего рода эпидемия, сэр.
     - А исправить это нельзя? - спросил Ангел,
     - Чтобы исправить недостаток, нужно сперва его осознать, а они этого не
сознают, так же как не сознают, что несоразмерно  проводить  шесть  дней  из
каждых семи в конторе или на заводе. Человек, сэр, -  это  раб  привычки,  а
когда привычки у него плохие, сам он и того хуже.
     -  У  меня  разболелась  голова,  -  сказал   Ангел.   -   Шум   просто
оглушительный. Когда я прилетал сюда в тысяча девятьсот десятом году, такого
не было.
     - Да, сэр. Мы с тех пор пережили Великую Заваруху, а после  нее  погоня
за деньгами превратилась в какое-то  неистовство.  Как  и  другие  люди,  мы
теперь вынуждены изощряться в искусстве приравнивать дважды два к пяти.  Это
значительно ускорило развитие цивилизации и пошло  на  пользу  всему,  кроме
человека,  -  даже  лошадям,  поскольку  их  больше  не  заставляют   возить
непосильные тяжести на Тауэр-Хилл или какие-либо другие холмы.
     - Как это может быть, - спросил Ангел, - если работы стало больше?
     - А они вымерли, - сказал гид. -  Как  видите,  их  полностью  заменила
электрическая тяга и воздушное сообщение.
     - Вы как будто настроены враждебно к деньгам? - перебил  Ангел,  бросив
на него испытующий взгляд. - Скажите, неужели вы в самом деле  предпочли  бы
иметь шиллинг, а не пять шиллингов и шесть пенсов?
     - Сэр, - отвечал гид, - вы, как говорится, начинаете не с  того  конца.
Ведь деньги - это всего  лишь  возможность  покупать  то,  что  хочешь.  Вам
следовало бы спросить, чего я хочу.
     - Ну, чего же вы хотите? - спросил Ангел.
     - По-моему, - отвечал гид, - когда  мы  оказались  банкротами,  нам  бы
следовало  попытаться  не  умножать  количество  денег,  а  сократить   свои
потребности. Путь истинного прогресса, сэр, - это упрощение жизни и  желаний
вплоть до того, чтобы отказаться от  брюк  и  носить  одну  чистую  рубашку,
доходящую до колен, довольствоваться передвижением на собственных  ногах  по
твердой  земле;  есть  простую  пищу,  самими   нами   выращенную;   слушать
собственный голос да напевы свирели; чувствовать на  лице  солнце,  дождь  и
ветер; вдыхать аромат полей и лесов; иметь  скромную  крышу  над  головой  и
миловидную жену, не  испорченную  высокими  каблуками,  жемчугом  и  пудрой;
смотреть, как резвятся домашние животные,  слушать  певчих  птиц  и  растить
детей, приучая их к воде, холоднее  той,  в  какой  купались  их  отцы.  Нам
следовало бы добиваться здоровья до тех пор, пока не отпадет нужда в аптеках
и оптиках, в парикмахерах, корсетницах,  всяких  салонах  красоты,  где  нас
штопают и латают,  угождая  нашим  прихотям  и  скрывая  уродства,  которыми
современная жизнь наделила наши лица  и  фигуры.  Самой  нашей  честолюбивой
мечтой должно было стать такое  сокращение  своих  потребностей,  чтобы  при
современных научных знаниях производить все необходимое быстро и  без  труда
и, имея достаточный досуг,  крепкие  нервы  и  здоровое  тело,  наслаждаться
природой, искусством и семейными привязанностями. Трагедия человека, сэр,  в
его бессмысленном, ненасытном любопытстве и жадности, а также в  неизлечимой
привычке  пренебрегать  настоящим  во  имя  будущего,  которое  никогда   не
наступит.
     - Вы говорите как по писаному, - заметил Ангел.
     - К сожалению, нет, - возразил гид. -  Ни  в  одной  книге,  какие  мне
удалось раздобыть, не написано, что  мы  должны  прекратить  это  безумие  и
обратиться к приятной простоте, которая одна только и сулит нам спасение.
     - За одну неделю все это вам до смерти надоест, - сказал Ангел.
     - Верно, сэр, но только потому, что нас с юных лет воспитывают  в  духе
неуемного стяжательства и конкуренции.  А  возьмите  младенца  в  колясочке,
поглощенного созерцанием неба и сосанием  собственного  пальца.  Вот  такой,
сэр, и должна быть жизнь человека.
     - Красивая метафора, - сказал Ангел.
     - А сейчас мы только и делаем, что резвимся на катафалке жизни.
     - Вы как  будто  принадлежите  к  числу  тех,  кто  взял  себе  девизом
"Старайся никогда не оставлять вещи такими, какими ты их нашел",  -  заметил
Ангел.
     - Ах, сэр! - отвечал гид с печальной улыбкой. - Доля гида скорее в том,
чтобы стараться найти вещи там, где он их оставил.
     - Да, кстати, - мечтательно протянул Ангел,  -  когда  я  был  здесь  в
девятьсот десятом, я  купил  несколько  акций  Маркони,  они  тогда  шли  на
повышение. А как они сейчас?
     - Право, не знаю, - отвечал гид холодно и осуждающе, - но одно могу вам
сказать:  изобретатели  не  только  благодетели  человечества,  но   и   его
проклятие, и так будет до тех пор, пока мы  не  научимся  сообразовывать  их
открытия с нашей весьма ограниченной способностью усвоения. Наша цивилизация
страдает хронической  диспепсией,  вызванной  попытками  проглатывать  любую
пищу, какую преподносит ей человеческая  изобретательность,  и  эта  болезнь
приняла столь тяжелую форму, что я иногда начинаю сомневаться, доживем ли мы
до вашего посещения в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году.
     - Ах, так! - насторожился Ангел. - Вы правда не уверены?
     - Не уверен, - ответил гид  угрюмо.  -  Вся  жизнь  сейчас  -  сплошной
телефонный звонок, а о чем идет речь? Кружение во мраке!  Грохот  колес  под
небом из дыма! Нескончаемая партия в покер!
     -  Признайтесь,  -  сказал  Ангел,   -   вы   сами   отведали   чего-то
недоброкачественного?
     - Вот именно, - сказал гид. - Я отведал современности, самого паршивого
блюда. Вы только посмотрите на этих несчастных, - продолжал он, -  суетятся,
как муравьи, с девяти утра до семи вечера. А посмотрите на их жен!
     - Правильно, - приободрился Ангел, - давайте посмотрим на их жен!  -  И
тремя взмахами крыльев он перенесся на Оксфорд-стрит.
     - Посмотрите на них! - повторил гид. - Суетятся, как муравьи, с  десяти
утра до пяти вечера.
     - Про них мало сказать, что они некрасивы, - сказал Ангел  печально.  -
Что это они все бегают из одной магазинной норки в другую? Что им нужно?
     - Иллюзия, сэр. Там - романтика бизнеса, здесь - романтика покупок. Это
вошло у них в привычку,  а  вы  ведь  знаете,  привыкнуть  куда  легче,  чем
отвыкать. Хотите заглянуть к одной из них в дом?
     - Нет-нет, - ответил Ангел и, отшатнувшись, налетел на  шляпу  какой-то
дамы. - Зачем они их носят такие большие? - спросил он с досадой.
     - Затем, чтобы в будущем сезоне можно было носить  маленькие.  Все  для
будущею, сэр, все для будущего! Цикл красоты и вечной надежды,  а  заодно  и
процветание торговли. Усвойте смысл этих слов, и о  дальнейшем  вам  уже  не
придется расспрашивать, да, вероятно, и не захочется.
     - Тут, наверно, можно купить американских  конфет,  -  сказал  Ангел  и
вошел в кондитерскую.

II

     - Куда вам хотелось бы направиться сегодня, сэр? - спросил гид  Ангела,
который, стоя посреди Хэймаркет, поводил головой из стороны в  сторону,  как
верблюд.
     - Мне хочется в деревню, - ответил Ангел.
     - В деревню? - переспросил гид с сомнением. - Там неинтересно.
     - А я хочу, - сказал Ангел и расправил крылья.
     -  Вот  Чилтернские  холмы,  -  выдохнул  гид  после  нескольких  минут
стремительного  полета.  -  Это  нам  подойдет.  В  деревне  сейчас  повсюду
одинаково. Будем снижаться?
     Они опустились на какой-то луг, судя по  всему,  деревенский  выгон,  и
гид, стерев со лба облачную влагу, заслонил рукой глаза и стал  вглядываться
в даль, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.
     - Так я и думал, - сказал он. - Ничего не изменилось с сорок четвертого
года, я тогда привозил сюда премьера. С завтраком мы тут помучаемся.
     - Удивительно тихое местечко! - сказал Ангел.
     - Что правда, то  правда.  Можно  пролететь  шестьдесят  миль  в  любом
направлении и не встретить ни одного обитаемого дома.
     - Попробуем! - сказал Ангел.
     Они пролетели сто миль и снова опустились на землю.
     - И тут не лучше! - сказал гид. -  Это  Лестершир.  Обратите  внимание:
холмистая местность, дикие пастбища.
     - Я проголодался, - сказал Ангел. - Полетим дальше.
     - Я вас предупреждал, сэр, - заметил гид, когда они опять  пустились  в
полет, - что в деревне нам будет чрезвычайно  трудно  найти  обитаемый  дом.
Может быть, лучше посетим Блектон или Брэдлидс?
     - Нет, - сказал Ангел. - Я решил провести день на свежем воздухе.
     - Черники хотите?  -  спросил  гид.  -  Вон  там  какой-то  человек  ее
собирает.
     Ангел сложил крылья,  и  они  плюхнулись  на  болотистую  поляну  возле
дряхлого, оборванного старика.
     - О, достойнейший из людей! - сказал Ангел. - Мы голодны. Не поделишься
ли ты с нами черникой?
     - Ой, батюшки! - воскликнул старый хрыч. - Вы откуда взялись? Верно, по
радио прилетели? И наблюдатель при вас. - Он мотнул на  гида  подбородком  в
седой щетине. - Убей меня бог, совсем как  в  доброе  старое  время  Великой
Заварухи.
     - Это диалект сельской Англии? - спросил Ангел,  у  которого  губы  уже
посинели от черники.
     - Сейчас я опрошу его, сэр, -  сказал  гид.  -  Сказать  по  правде,  я
затрудняюсь объяснить присутствие человека в сельской местности.
     Он ухватил старика за единственную еще державшуюся пуговицу и отвел его
в сторонку. Потом, вернувшись к Ангелу,  который  тем  временем  покончил  с
черникой, прошептал:
     - Так я и думал. Это  последний  из  тех  солдат,  которых  поселили  в
деревне после окончания  Великой  Заварухи.  Он  питается  черникой  и  теми
птицами, что умирают естественной смертью.
     - Ничего не понимаю, - сказал Ангел. - А где же сельское население, где
поместья великих мира  сего,  где  процветающий  фермер,  довольный  судьбой
поселянин, батрак, что вот-вот добьется минимальной  заработной  платы?  Где
веселая старая Англия девятьсот десятого года?
     - Вот, - отвечал гид, мелодраматическим жестом указывая на  старика,  -
вот наше сельское население: бывший житель  Лондона,  закаленный  в  Великой
Заварухе. Другой бы не выдержал.
     - Как! - вскричал Ангел. - И на всей этой земле ничег