Джимми.
Дорожная пыль припудрила его черную одежду и  бледное  сморщенное  лицо.  Со
злобным удовольствием он размышлял о крахе этого желторотого птенца,  одного
из тех высокомерных молодых дураков, которые так много о  себе  думают.  Как
часто  приходилось  ему  сдерживаться,  когда  он  готов  был  смеяться  или
скрежетать зубами, слыша, как  они,  важничая,  говорили  ему:  "Джимми,  ты
разбойник!", "Джимми, ты мерзавец!" Глупые мотыльки - веселые и беспечные, -
ну что же, вот один из них и сгорел!
     Он повернулся и посмотрел исподлобья на своего друга Джорджа  Пульхера.
Вот это человек, торгует себе спиртным, совершенно независим, живет вдали от
света в своем раю под вывеской "Зеленый дракон",  ни  перед  кем  не  должен
раболепствовать, может ездить куда захочет, и в Ньюбери, и  в  Гэтвик,  и  в
Стокбридж. Да! У Джорджа Пульхера идеальная жизнь, по нему это сразу видно -
такой он румяный, плотный, упитанный. И  в  лошадях  толк  знает,  в  общем,
хитрая бестия. Джимми уважал его суждения,  потому  что  он  умел  распутать
любую хитрую комбинацию не хуже всякого другого. Помолчав, Джимми сказал:
     - Что мне делать с этой чертовой лошадью, Джордж?
     Даже не повернув головы, оракул изрек хриплым басом:
     - Давай-ка сперва поглядим на нее, Джимми. Не нравится  мне  ее  имя  -
Каллиопа, но тут уж ничего не поделаешь, так записано в племенной  книге.  И
этот Дженниг, что выезжает ее, - с ним нелегко иметь дело.
     Джимми нервно закусил губу. Пролетка поднималась вверх по склону, вдоль
неогороженных полей, у подножия меловых  холмов;  пели  жаворонки,  зеленела
пшеница, среди которой виднелись кое-где яркие пятна полевой горчицы. Кругом
было пусто. Изредка мелькали деревья, дома, но нигде ни души, всюду тишина и
спокойствие, только в небе носилась стайка грачей.
     - Интересно, предложит ли он нам выпить? - сказал Джимми.
     - Он не из таких. Лучше угощайся сейчас, сынок.
     Джимми сделал несколько глотков из большой оплетенной бутылки.
     - Ты молодчина, Джордж! Твое здоровье!
     Джордж передал ему вожжи и, в свою очередь,  выпил,  запрокинув  голову
так, что на лице его обозначилась нижняя  челюсть,  совершенно  скрытая  под
многочисленными подбородками и массивной шеей.
     - Ну, за твою лошадь, будь она проклята! - сказал  он.  -  Она  уже  не
выиграет приз в Дерби, но еще может нам пригодиться.

II

     Тренер Дженниг, возвращаясь после воскресного осмотра конюшен,  услышал
стук колес.  Это  был  худощавый  человек,  аккуратно  одетый,  в  тщательно
вычищенных ботинках, среднего роста, слегка прихрамывающий, с узкими  седыми
бачками, чисто выбритый, с тонкими: губами и с острым взглядом серых глаз.
     У его ворот  остановилась  пролетка,  в  которой  сидели  два  довольно
подозрительных субъекта.
     - Что скажете, господа?
     - Мистер Дженниг? Я Пульхер - Джордж Пульхер. Я привез к  вам  клиента,
он хочет посмотреть на свою кобылу. Это мистер Джеймс Шрюин из Оксфорд-Сити.
     Джимми вылез из пролетки  и  остановился.  Тренер  смерил  его  суровым
взглядом.
     - Это какая же кобыла? - спросил Дженниг.
     - Каллиопа.
     - Каллиопа мистера Колькюэна?
     Джимми протянул ему письмо.

     "Дорогой Дженниг!
     Я продал Каллиопу Джимми Шрюину, букмекеру из  Оксфорда.  Он  берет  ее
вместе со всеми обязательствами, включая твое жалованье.  Мне  страшно  жаль
расставаться с ней, но что поделаешь.

                                                           Гордон Колькюэн".

     Тренер сложил письмо.
     - А купчая при вас?
     Джимми вынул из кармана  еще  одну  бумагу.  Внимательно  прочитав  ее,
тренер крикнул:
     - Бен, выведи Каллиопу! Извините меня, я на минутку. - И ушел в дом.
     Джимми стоял, переминаясь с ноги на ногу.  Он  был  обижен:  сухость  и
резкость тренера  задели  его,  хотя  он,  с  детства  привык  смирять  свое
самолюбие.
     Пульхер пробасил:
     - Говорил я тебе, что с ним нелегко иметь дело. Но ты тоже не давай ему
спуску.
     Тренер вернулся.
     - Вот мой счет, - сказал он. - Когда вы  его  оплатите  можете  забрать
кобылу. Я работаю только на джентльменов.
     - Ах вот как, - сказал Пульхер.
     Джимми, уставившись в бумагу, не сказал ничего. Семьдесят восемь фунтов
и три шиллинга! Муха жужжа села ему на  щеку,  но  он  даже  не  согнал  ее.
Семьдесят восемь фунтов!
     Стук копыт заставил его прийти в себя. Появилась его лошадь, встряхивая
головой, как бы спрашивая, по какому это поводу ее вторично  побеспокоили  в
воскресенье. В движении ее головы и гладкой шеи была какая-то независимость,
какое-то превосходство над присутствующими.
     - Вот она, - сказал тренер. - Держи ее, Бен. Стой, милая!
     Повинуясь узде, лошадь остановилась, роя землю копытом  задней  ноги  и
помахивая хвостом.  Ее  гладкая  шкура  ярко  блестела  на  солнце  и  порой
морщилась или вздрагивала, когда на нее садились  мухи.  Потом  она  на  миг
застыла совсем неподвижно, насторожив уши и глядя куда-то вдаль.
     Джимми подошел к ней. Она снова забеспокоилась, начала махать хвостом и
рыть землю копытом, а он  обошел  вокруг  нее  на  почтительном  расстоянии,
пригнувшись, как будто искал каких-то изъянов. Он знал все о ее родителях  и
о лошадях, которых они побили или которые побили их;  он  мог  бы  не  менее
получаса рассказывать об их карьере. Но вот перед ним их отпрыск во плоти, и
он словно онемел! До сих пор он не имел ни  малейшего  понятия  о  том,  как
выглядит лошадь, и понимал это, но его охватило какое-то  смутное  волнение.
Она выглядела, как на картинке.
     Обойдя вокруг лошади, он подошел к ней спереди, а  она  снова  вскинула
голову с белой звездочкой на лбу, не то прислушиваясь, не то почуяв  что-то.
Он робко положил руку ей на шею, теплую и гладкую, как женское плечо. Она не
обратила на  это  внимания,  и  он  убрал  руку.  Может,  ему  следовало  бы
посмотреть ей в зубы или ощупать ноги? Нет, ведь он ее не покупает, она  уже
его собственность;  но  он  должен  что-то  сказать.  Он  оглянулся.  Тренер
наблюдал за ним с легкой усмешкой.
     Наверное, впервые в жизни  терпению  Джимми  Шрюина  пришел  конец;  не
сказав ни слова, он пошел к пролетке.
     - Уведите ее, - сказал Дженниг.
     Сидя в пролетке рядом с Пульхером, Джимми смотрел, как лошадь уводили в
стойло.
     - Когда я получу деньги по вашему  чеку,  можете  прислать  за  ней,  -
сказал тренер и,  круто  повернувшись,  пошел  к  дому,  а  вслед  понеслось
напутствие Пульхера:
     - Черт тебя побери, наглец! А ну давай, куцехвостая,  отряхнем  здешний
прах с копыт!
     И  пролетка  снова  покатила  вдоль  полей.  Солнце   садилось,   стало
прохладнее, зелень хлебных колосьев и полевой  горчицы,  казалось,  сверкала
еще ярче.
     - Вот скотина! Клянусь богом, Джимми, я бы съездил ему по роже.  Но  ты
приобрел неплохую лошадку. Она  породистая,  сын  мой,  и  я  знаю  тренера,
который как раз для нее подойдет, - Полман, уж он-то не задирает носа.
     Джимми пососал свою сигару.
     - Конечно, мне до тебя далеко, Джордж, это так.  Мне  смолоду  пришлось
заняться этим глупым делом, так что я не бог весть какая важная птица. Но  я
завтра же пошлю ему... чек. Надеюсь, у меня есть своя гордость.
     Эта мысль пришла ему в голову первый раз в жизни.

III

     Хотя трактир "Зеленый дракон"  и  не  был  деловым  центром  ипподрома,
некогда он знавал лучшие времена и пользовался доброй славой. С тех пор, как
Джимми сделался владельцем Каллиопы, на него стали смотреть как на человека,
за счет которого можно чем-то поживиться. И он, издавна  привыкший  угождать
всем и каждому, стараться быть незаметным и безропотно  сносить  высокомерие
молодых людей, не сразу это понял. Но постепенно, видя,  что  его  все  чаще
угощают сигарами, а когда он входит; поднятые рюмки застывают  в  воздухе  и
всякий старается подсесть к нему, а потом  даже  проводить  его  немного  по
улице, он понял, что он не просто жалкий букмекер, но еще  и  человек.  Пока
Джимми не осознал этой своей  двойственности,  он  удовлетворялся  тем,  что
продолжал принимать ставки и извлекать для себя  выгоду  всюду,  где  только
можно, ничем не брезгуя. Но теперь, когда он  почувствовал  себя  человеком,
его спокойствие было нарушено. У него была лошадь,  и  он  все  больше  этим
гордился. Теперь ее выезжал Полман там, в холмах, куда уже не  доехать  было
на кобыле Пульхера. И хотя официально о ней все  было  известно  в  "Зеленом
драконе", неофициальные дела  приходилось  устраивать,  предпринимая  ночные
поездки поездом. И Джимми предпринимал такие поездки  дважды  в  неделю.  Он
тайно следил за своей лошадью,  ранним  утром,  едва  всходило  августовское
солнце, жертвуя и выпивкой, и разговорами, и  даже  сигарами.  Раннее  утро,
пение  жаворонков  и  быстрый  стук  копыт!  В  припадке  откровенности   он
признавался Пульхеру, что все это "чертовски полезно для здоровья".
     Правда, вначале произошло одно  небольшое  недоразумение,  когда  новый
тренер, Полман, - толстый мужчина, похожий  на  рыжего  корнуэльского  кота,
которого даже нельзя было назвать вкрадчивым, поскольку хитрость была у него
в крови, - решил, будто он что-то вынюхивает о Каллиопе. Но все обошлось,  и
Джимми стал постепенно расти в  собственных  глазах.  В  тот  август  ничего
особенного не произошло, но между тем назревали важные события.
     Неверно, будто люди занимаются  финансовыми  операциями,  крупными  или
мелкими, из жадности  или  азарта;  они  занимаются  этим  исключительно  из
самоуважения,  испытывая  этакий  зуд,  стремясь  доказать  свое  умственное
превосходство над другими и свою значительность. Джордж Пульхер был не прочь
заработать лишний пенс, но гораздо больше он ценил то,  что  люди  говорили:
"Старина Джордж! Как он скажет, так и выходит... Он кое-что понимает, Джордж
Пульхер!"
     Закулисное руководство лошадью Джимми Шрюина открывало  Пульхеру  самые
широкие и разносторонние возможности. Но прежде всего  следовало  убедиться,
на что она способна, а также определить  ту  неизвестную  величину,  которая
именуется "формой" лошади. Чтобы добиться какого-нибудь толку в  этом  году,
им следовало "пошевеливаться".  Этот  молодой  франт,  ее  бывший  владелец,
конечно, из благородных, он выставлял ее на  классических  скачках  и  самых
изысканных гандикапах, пренебрегая  богатыми  возможностями  более  скромных
состязаний.
     Она заняла третье место в заезде трехлеток в Сандауне, отстала всего на
две головы, а теперь за нее предлагали семь  против  двух  в  Кембриджшайре.
Конечно, она может выиграть, но может  и  проиграть.  Пульхер  просидел  два
долгих вечера в конторе Джимми, в задней  комнате  трактира,  обсуждая  этот
важный вопрос.
     Джимми склонялся к решительным действиям. Он все время твердил:
     - У этой лошади удивительная резвость, Джордж, просто удивительная.
     - Погоди, покуда ее испробуют, - изрек оракул. Может, у Полмана нашлось
бы для этого что-нибудь подходящее?
     Да, у него был Сачок (такие иронические  клички  нравятся  англичанам),
один из самых надежных четырехлеток, когда-либо участвовавших в скачках,  он
бегал почти со всеми известными рысаками. Сачок был единственной лошадью,  в
чье воспитание Полман не вмешивался, потому что если режим нарушался, он  от
этого бегал только лучше.  Сачок  редко  приходил  первым,  но  всегда  брал
какой-нибудь из призов, а  на  такую  лошадь  завсегдатаи  скачек  буквально
молятся.
     - Ну что ж, - сказал Пульхер. - Попробуй ее с Сачком, и  после  первого
же верного выигрыша на нее будут ставить десять против одного.  Ведь  лошадь
Полмака всегда приходит в числе первых. А нам надо для начала пустить пыль в
глаза. Я съезжу и переговорю с Полманом.
     В тщедушной груди Джимми зашевелилось смутное  чувство  обиды:  ведь  в
конце концов это его лошадь, а не Джорджа, но авторитет и важность его друга
заставили это чувство заглохнуть.
     Пыль была пущена в глаза на обычной тренировке в Лонг  Майл  на  исходе
августа. Бежали пятилеток Палач, с наездником весом в восемь стоунов  {Стоун
- мера веса, равная 14 английским фунтам.} семь фунтов, трехлеток Попугай, с
наездником в семь стоунов пять  фунтов,  и  Каллиопа,  -  сколько  весил  ее
наездник, никто, кроме Полмана, не знал. Предусмотрительный  Джордж  Пульхер
позаботился о  неофициальном  присутствии  представителей  прессы.  Наездник
Каллиопы получил указание добраться до финиша побыстрее, но ни в коем случае
не приходить первым. Джимми и Джордж Пульхер приехали ночью.  Они  сидели  в
пролетке у кустов возле линии финиша, а Полман на своей  верховой  лошаденке
был по другую сторону беговой дорожки.
     В прозрачном, летнем  воздухе  все  три  лошади  были  отчетливо  видны
невооруженным глазом на пологом склоне  перед  линией  старта.  А  Джимми  в
бинокль, на который он потратился, раз уж у него была лошадь,  видел  каждое
их движение. Его лошадь приближалась, едва касаясь  копытами  земли,  как  и
полагается чистокровной гнедой кобыле,  и  морда  ее  лоснилась  на  солнце.
Сердце у него сильно забилось, и он сжал губы. А вдруг сейчас окажется,  что
она никуда не годится и этот птенец просто-напросто надул его! Он боялся  не
только потерять деньги, к страху примешивалось чувство более сокровенное,  -
его человеческое достоинство было поставлено на кон.
     Джордж Пульхер буркнул почти взволнованно:
     - Вон соглядатай! Видишь, вон за тем кустом!  Думает,  что  мы  его  не
заметим, эге!
     Джимми крепко закусил сигару.
     - Они уже близко, - сказал он.
     Лошади бежали широко: гнедой Палач с краю, всех дальше от них, Каллиопа
- посередине. Джимми затаил дыхание, смешанное с  табачным  запахом.  Лошадь
бежала без малейшего напряжения, она отстала всего на один или два корпуса и
теперь легко нагоняла соперников. А ну-ка...
     Ага! Она обошла Палача и уже настигает  Попугая!  Джимми  едва  удержал
радостный крик. Лошади промчались мимо,  гремя  копытами,  лоснящаяся  морда
Каллиопы была почти вровень с гнедой мордой Попугая, - они пришли  к  финишу
почти ноздря в ноздрю, а Палач отстал на целый корпус.
     - Гляди, Джимми, вон он какого стречка задал, тот малый. Вон  бежит  по
склону, прямо как заяц! Ну, завтра в газетах  появится  полный  отчет,  будь
уверен. Однако, когда берешь в руки такой отчет, нужно  уметь  читать  между
строк.
     Наездники завернули лошадей  и  снова  приближались;  Полман  на  своей
лошадке поехал им навстречу.
     Джимми спрыгнул с пролетки. Он боялся упустить хоть одно слово тренера.
Ведь это его лошадь! Едва  не  угодив  к  ней  под  копыта,  он  нетерпеливо
спросил:
     - Ну как?
     Полман никогда не смотрел собеседнику в глаза. Он говорил  так,  словно
ни к кому не обращался.
     - Расскажи-ка Шрюину, как она шла, - сказал он наезднику.
     - У меня был еще запасец. Если бы я хлестнул ее  как  следует,  мог  бы
вырваться вперед на корпус, а то и больше.
     - Ах, так! - хрипло проговорил Джимми. - Смотри  у  меня,  не  смей  ее
хлестать; ей это ни к чему, запомни.
     Наездник обиженно буркнул:
     - Ладно!
     - Уведите ее, - сказал Полман. Затем все так же задумчиво  и  рассеянно
добавил: - Наездник весит  восемь  стоунов,  мистер  Шрюин.  У  вас  хорошая
лошадь. Не хуже Палача.
     В душе у Джимми поднялась какая-то буйная радость, - он представил себе
Палача, распластавшегося в беге. Теперь и  у  него  была  лошадь.  Да,  черт
побери, у него была лошадь!

IV

     Но ввести лошадь  в  игру  не  так-то  просто,  это  -  дело  тонкое  и
деликатное.  Первым  делом  вы  вносите  комиссионный   сбор.   Но   сколько
потребуется ловких ухищрений, сколько труда, прежде чем это принесет  плоды!
Нужно заглушить, усыпить, обмануть шестое чувство знатока, которое,  подобно
инстинкту дикаря в дремучем лесу, позволяет ему на расстоянии угадывать  то,
что скрыто от его взгляда.
     Джордж Пульхер твердо  взялся  за  дело.  С  первого  взгляда  казалось
невероятным, чтобы такой грубый и простой человек мог обладать такой  тонкой
интуицией, такой исключительной способностью одной  рукой  сеять,  а  другой
пожинать плоды. Ничего не утверждая, он  намекал,  что  Каллиопа  и  Попугай
стоят друг друга.
     - Попугаи, - говорил он, - не мог бы выиграть с наездником весом в семь
стоунов, так что ж говорить о Каллиопе!
     Мнение местных любителей скачек было  для  этого  хитреца  основой  его
комбинаций. До тех пор, пока  мнение  их  было  не  в  пользу  Каллиопы,  он
понемногу наживался в Лондоне. А подозрения,  которые,  вполне  естественно,
порождала всякая его смелая комбинация,  он  без  труда  усыплял,  осторожно
распространяя неблагоприятные отзывы знатоков.
     В эти первые недели, когда он в упоении хватал каждый пенс, зарабатывая
на неравных ставках, пока никто не заподозрил  неладное,  единственный,  кто
вставлял ему палки в колеса, - это Джимми. Он  не  раз  узнавал,  что  "этот
негодный малый чуть-чуть не проболтался о настоящих  статях  своей  кобылы".
Джимми, видимо, даже мысли не допускал, что его лошадь может их подвести,  и
вообще задрал нос. Однажды он даже ушел  из  трактира,  не  притронувшись  к
своему джину, - так и оставил его  на  стойке.  Пульхер  воспользовался  его
отсутствием, чтобы сказать лондонскому маклеру, приехавшему разнюхать, что и
как.
     - Да  я  сам  видел,  как  ее  пробовали!  А  Джимми  просто  не  хочет
примириться с тем, что его одурачили.
     И на другой день его агент в Лондоне получил  еще  несколько  ставок  -
тридцать три против одного.
     Проба показала, что Каллиопа не уступит Палачу  с  наездником  весом  в
семь стоунов два фунта, - прекрасная лошадь, на которую смело можно  ставить
семь к одному. Но когда Пульхер, развернув номер "Спортивной  жизни"  от  30
сентября, прочел, что она котируется сто  к  восьми,  он  вскипел.  Чья  это
работа?
     Поскольку положение изменилось, пришлось думать, как  теперь  быть.  Он
вложил в это дело триста  фунтов  стерлингов,  почти  половина  ставок  была
сделана из расчета в среднем тридцать против одного,  а  теперь,  когда  все
начнут ставить на Каллиопу, он едва  ли  найдет  игроков,  которые  поставят
десять против одного. Кто это посмел вмешаться?
     Все объяснилось через два дня.  Неизвестным,  который  так  опрометчиво
вступил в игру, был Джимми! Оказалось, он сделал это  из  ревности  -  хорош
букмекер! У Пульхера даже дух захватило.
     - Ты на нее поставил только потому, что этот мальчишка ее расхваливал!
     Джимми поднял голову. Он сидел за столом в своей "конторе"  в  ожидании
клиентов, столь редких в такую пору.
     - Это теперь не его лошадь, - сказал он угрюмо. - Я не хочу,  чтобы  он
снял все сливки.
     - Сколько же ты поставил? - спросил Пульхер.
     - Пять ставок сто против тридцати и пятнадцать ставок  двадцать  против
одного.
     - Смотрите, что он натворил: все дело испортил. А те пятьдесят  фунтов,
что остались, ты мне отдашь?
     Джимми кивнул.
     - Ну, если так,  сотня  фунтов  еще  наберется,  -  проворчал  Пульхер,
несколько смягчившись. Он  встал,  большой,  грузный,  и  стоял  неподвижно,
раздумывая. - Теперь уже нечего выжидать,  -  сказал  он.  -  Я  сегодня  же
размещу все оставшиеся деньги. Если мне в среднем удастся сыграть в десяти к
одному, у нас будет шесть тысяч  триста  фунтов  в  игре.  Говорят,  Дженниг
выставил свою Бриллиантовую  Запонку.  А  уж  он-то  знает  все  возможности
Каллиопы, черт его побери! Надо глядеть в оба.
     И, действительно, им надо было глядеть в оба. На Бриллиантовую Запонку,
четырехлетку с наездником, весившим восемь стоунов два фунта, теперь ставили
так, будто Кембриджшайрские скачки  уже  заканчивались.  Сначала  пятнадцать
против одного, потом семь против одного, потом пять  против  одного,  и  вот
Бриллиантовая Запонка стала фаворитом.  Пульхер  намотал  это  себе  на  ус.
Дж