ывал виду, что  заметил  неладное,  однако  к
вечеру я застал его сидящим неподвижно, руки он сложил на коленях  и  глядел
прямо перед собой.  Увидев  меня,  он  тяжело  поднялся  и  неслышно  вышел.
Вечером, когда я собрался уже идти на пост береговой охраны,  чтобы  просить
обыскать утес, Пейшнс появилась: она шла, с трудом переставляя ноги. Щеки ее
пылали; она кусала губы, чтобы не  заплакать  от  смертельной  усталости.  В
дверях она прошла мимо меня, не сказав ни слова. Волнение,  которое  пережил
старик, казалось, лишило его дара речи. Он лишь шагнул вперед, взял ее  лицо
в свои руки, запечатлел на нем долгий поцелуй и вышел. Пейшнс  опустилась  в
темной прихожей на ступеньки и уронила голову на руки.
     - Оставьте меня! - Вот единственное, что она сказала.
     Через некоторое время она поднялась к себе. Позже ко мне пришла  миссис
Хопгуд.
     - Ни словечка от нее... и не  съела  ни  кусочка,  а  я-то  приготовила
паштет - пальчики оближешь. Что с ней - одному богу известно... она  коньяку
просит. Есть у вас коньяк, сэр? Мой Хопгуд не пьет его,  а  мистер  Форд  не
признает ничего, кроме цветочной настойки.
     У меня было виски.
     Добрая старушка схватила бутылку и вышла,  крепко  прижав  ее  к  себе.
Вернула она ее мне наполовину пустой.
     - Сосала, как котенок  молоко.  Ведь  оно,  небось,  крепкое...  бедная
овечка... зато потом разговорилась. "Я это сделала, -  сказала  она  мне.  -
Тс-с, я сделала это", - и засмеялась, ровно  безумная;  а  потом,  сэр,  она
заплакала, поцеловала меня и вытолкала за дверь. О господи! Ну что же  такое
она сделала?..
     На другой день, не переставая, лил дождь, и на третий тоже. Вчера около
пяти дождь прекратился; я отправился на лошадке Хопгуда в Кингсуэр  повидать
Дэна Треффри. С деревьев, с кустов ежевики, с папоротника  у  дороги  капала
вода; птицы заливались вовсю. Я все думал о Пейшнс. Причина ее  исчезновения
в тот день все еще оставалась тайной; каждый ломал себе голову, что же такое
она все-таки сделала. Бывают люди, которые никогда не взрослеют -  такие  не
имеют  права  совершать  поступки.  Всякий   поступок   ведет   к   каким-то
последствиям, но детям нет дела до последствий.
     Дэна не было. Я поужинал в гостинице и, не торопясь, поехал домой.  Все
время, пока тянулась в сумерках дорога -  до  скал,  встававших  по  обе  ее
стороны, я мог достать кнутом, - я ни о чем не мог думать, кроме Пейшнс и ее
деда; было в полутьме нечто такое, что усиливало игру воображения и ощущение
неопределенности. Когда я въехал на скотный двор, уже совсем  стемнело.  Два
молодых бычка, сопя, обнюхали меня, сонная курица вскочила и бросилась прочь
с громким кудахтаньем. Я поставил в стойло лошадь и обогнул дом  со  стороны
сада. Под яблонями было темно, хоть глаз выколи, окна чернели без  света.  Я
постоял с минуту в саду, после дождя все благоухало; вдруг у  меня  родилось
неприятное чувство, что кто-то следит за мной. Случалось ли  вам  испытывать
такое чувство в темную ночь? Наконец я спросил:
     - Есть там кто?
     Ни звука! Я дошел до калитки - никого! Лишь с деревьев еще падали капли
- тихо, мягко, с журчаниеми все. Я бесшумно вернулся к крыльцу, вошел в дом,
заложил дверь на засов и ощупью забрался в постель.  Однако  уснуть  мне  не
удалось. Я долго лежал без сна; наконец  задремал  и  проснулся,  словно  от
толчка. Где-то совсем  рядом  чуть  слышался  сдавленный  шепот.  Потом  все
замерло. Прошла минута; вдруг раздался глухой удар, словно что-то  упало;  я
вскочил с постели и бросился к окну. Ничего, только  где-то  вдали  раздался
словно бы топот ног. Ухнула сова; затем  я  услышал  кристально  чистый,  но
очень тихий голос Пейшнс, напевавшей в своей комнате:

                         Яблоки зреют - вот упадут,
                         О! Хэй-хоу! вот упадут.

     Я подбежал к ее двери и постучал. Комнаты наши расположены так:



     - Что такое? - крикнула она. - Случилось что-нибудь?
     - Случилось?
     - Что-нибудь случилось?
     - Ха-ха-ха! Доброй ночи!
     И вслед за этим я услышал, как она тайком  пытается  сдержать  тяжелое,
прерывистое дыхание. И больше ни слова в ответ, ни звука.
     Я снова лег и пролежал несколько часов без сна...
     Вечером пришел Дэн; за ужином  он  вручил  Пейшнс  свернутые  ноты;  он
достал их в Торки. По словам продавца, сказал он, это нечто замечательное.
     Оказалось, что это "Чаконна" Баха. Вы бы видели, как у  нее  загорелись
глаза, и даже руки дрожали, когда она  переворачивала  ноты.  Кажется  таким
странным, что она преклоняется перед музыкой Баха - таким же  странным,  как
если бы дикий жеребец добровольно дал себя взнуздать; однако это  так  -  от
нее никогда не знаешь, чего ждать.
     - Божественно! - все время повторяла  она.  Джон  Форд  положил  нож  и
вилку.
     - Нечестивый вздор! - пробормотал он и вдруг гаркнул: - Пейшнс!
     Она, вздрогнув, подняла глаза, швырнула ноты и вернулась на свое место.
     Во время вечерней молитвы, которую всегда читают сразу же после  ужина,
на лице ее был написан вызов. Она рано ушла  спать.  Мы  разошлись  довольно
поздно - впервые старик Форд разговорился о скватерских временах. Выходя  из
дома, Дэн указал на что-то рукой. Лаяла собака.
     - Это Лэс, - сказал он. - Она разбудит Пейшнс.
     Спаньель  захлебывался  лаем.  Дэн  бросился  унимать  его.  Вскоре  он
вернулся.
     - Кто-то был в саду и ушел в сторону бухты.
     Он побежал вниз по тропе. Я, в  сильной  тревоге,  -  за  ним.  Впереди
сквозь тьму слышался лай  спаньеля;  чуть  виднелись  огни  поста  береговой
охраны. Я первым очутился  на  берегу;  тут  же  ко  мне  подбежала  собака,
виновато поджав хвост. Послышался стук весел; кроме пенистых волн, не  видно
было ни зги. За спиной раздался голос Дэна: "Бесполезно!  Ушел!"  -  хрипло,
так, словно волнение сдавило ему горло.
     - Джордж, - сказал он, запинаясь, - это тот  негодяй.  С  удовольствием
всадил бы в него пулю.
     Вдруг в темноте на море вспыхнул огонек, помаячил недолго и  исчез.  Не
проронив ни слова, мы поднялись обратно на холм. Джон Форд стоял  в  воротах
неподвижный, безучастный - до него еще не дошло, что случилось.
     - Бросьте! - шепнул я Дэну,
     - Нет, - возразил он. - Я хочу  вам  показать.  -  Он  зажег  спичку  и
медленно проследил на мокрой траве сада отпечатки ног.
     - Смотрите, вот!
     Он остановился под окном Пейшнс и посветил спичкой. Чьи-то следы, то ли
от прыжка, то ли от падения, были явственно видны.  Дэн  поднял  спичку  над
головой.
     - А теперь смотрите сюда! - сказал он.
     Ветка яблони пониже окна была сломана. Он задул спичку.
     Мне были видны белки его злобных, словно у зверя, глаз.
     - Хватит, Дэн! - сказал я.
     Внезапно он круто повернулся и с трудом выговорил:
     - Вы правы.
     Но, повернувшись, он попал прямо в руки к Джону Форду.
     Старик стоял подобно могучему колоссу, темнее  тем!  ной  ночи,  словно
потрясенный чем-то, уставившись  на  окно.  Нам  нечего  было  ему  сказать.
Казалось, он и не заметил нашего присутствия. Он повернулся и  пошей  прочь,
оставив нас стоять на месте.
     - За ним! - сказал Дэн. - Ради бога, за ним! Долго ли до беды.
     Мы пошли следом. Сгорбившись и тяжело ступая он поднимался по лестнице.
Потом ударил кулаком дверь Пейшнс.
     - Отвори! - потребовал он.
     Я втащил Дэна к себе в спальню.  Медленно  повернулся  ключ,  дверь  ее
комнаты распахнулась, и вот появилась она - в ночной рубашке,  со  свечой  в
руке, лицо ее - увы! - такое юное  из-за  коротких  кудряшек  пухлых  щек  -
пылало. Старик - рядом с ней он гигант - опустил руки ей на плечи.
     - Что это такое? Ты... у тебя в комнате был мужчина?
     Она не опустила глаз.
     - Да, - ответила она.
     Дэн застонал.
     - Кто?
     - Зэхери Пирс, - ответила она голосом, прозвеневшим, как колокольчик.
     Он изо всей силы встряхнул ее, опустил руки,  потом  опять  поднял  их,
словно собираясь ее ударить. Она глядела ему прямо в глаза; он опустил  руки
и тоже застонал. Насколько я мог видеть, лицо ее не дрогнуло.
     - Я его жена, - сказала она. - Слышите? Я его  жена.  Уходите  из  моей
комнаты!
     Она бросила свечу к его ногам и захлопнула перед ним  дверь.  Мгновение
старик стоял, как оглушенный, затем побрел вслепую вниз по лестнице.
     - Дэн, - сказал я. - Неужели это правда?
     - Э-э! - ответил он. - Конечно, правда; разве вы не  слышали,  что  она
сказала?
     Я был рад, что не мог видеть его лица.
     - С этим покончено, - проговорил он наконец. -  Теперь  надо  думать  о
старике.
     - Что он станет делать?
     - Отправится прямо ночью к этому малому. Казалось, он в этом  нисколько
не сомневался. И верно: один человек действия всегда понимает другого.
     Я пробормотал что-то вроде того, что я  здесь  посторонний,  и  выразил
сомнение, могу ли я вообще быть чем-нибудь здесь полезен.
     - Да-а, - протянул он в ответ, -  себя  я  тоже  считаю  сейчас  только
посторонним; но я поеду с ним, если он захочет меня взять.
     Он спустился вниз. Через несколько минут они выехали со двора. Я видел,
как они миновали выстроенные в ряд стога сена  и  въехали  под  темную  сень
сосен, затем стук копыт постепенно начал затихать во мраке и в конце  концов
замер вдали.
     С тех пор я и сижу здесь у себя в спальне и все пишу вам, а  свеча  уже
догорает. Я, не переставая, думаю, чем же все это кончится, и упрекаю себя в
бездействии. И в то же время, что могу я сделать? Мне жаль ее - больше,  чем
я могу это выразить словами. Ночь такая тихая - за  все  время  до  меня  не
донеслось ни звука; спит она или бодрствует, плачет или торжествует?
     Сейчас четыре; я проспал.
     Они вернулись. Дэн лежит в моей постели. Я  попытаюсь,  по  возможности
точно, передать вам все, что он рассказал, его же словами.
     "Мы ехали, - начал он, - по верхней дороге, избегая узких  тропинок,  и
добрались до Кингсуэра в половине двенадцатого. Паром уже не  ходил,  и  нам
пришлось  искать  кого-нибудь,  кто  бы   нас   переправил.   Мы   заплатили
перевозчику, чтобы он дожидался нас, и наняли в "Замке"  коляску.  Когда  мы
приехали на Черную мельницу, было  уже  около  часу,  и  тьма  кромешная.  Я
прикинул, что при южном бризе тот парень должен был добраться  до  места  за
час, ну за час с небольшим. Старик ни разу со мной не заговорил; и, пока  мы
еще не прибыли на место, я начал надеяться,  что  в  конце  концов  мы  того
малого не застанем. Велев возчику  остаться  на  дороге,  мы  несколько  раз
обошли вокруг дома, никак не могли найти дверь. Потом "то-то окликнул нас:
     - Кто там?
     - Джон Форд.
     - Что вам нужно?
     То был старый Пирс.
     - Видеть Зэхери Пирса.
     Высокая дверь, выходящая  на  веранду,  где  мы  недавно  сидели,  была
открыта, и мы вошли. В конце комнаты была еще дверь,  через  нее  пробивался
свет. Джон Форд подошел к ней; я остался снаружи, в темноте.
     - Кто это с вами?
     - Мистер Треффри.
     - Пусть войдет!
     Я вошел. Старик был в постели, он неподвижно лежал на  подушках;  рядом
горела свеча. Поглядеть на него - мертвец  мертвецом,  только  глаза  живые.
Странно мне было там вместе с этими двумя стариками!"
     Дэн  умолк,  как  будто  прислушиваясь  к  чему-то,  потом   решительно
продолжал:
     "Присядьте, господа, - сказал старый Пирс,  -  зачем  вам  понадобилось
видеть моего сына?
     Джон Форд извинился и сказал, что ему надо поговорить с ним и что  дело
не терпит.
     Они были очень вежливы друг с другом", - тихо заметил Дэн.
     "Может, вы хотите ему что-нибудь передать через меня? - спросил Пирс.
     - Нет, я должен говорить с ним лично.
     - Я его отец.
     - А я дед своей внучки и единственный ее защитник.
     - А-а! - пробормотал старый Пирс. - Это дочка Рика Войси?
     - Я хотел бы видеть вашего сына.
     Старый Пирс улыбнулся. Странная у  него  улыбка,  какая-то  вкрадчивая,
хитрая.
     - Разве когда-нибудь знаешь, где Зэк пропадает, - сказал он. - Думаете,
я заступаюсь за него? Ошибаетесь. Зэк сам за себя постоит.
     - Ваш сын здесь! - заявил Джон Форд. - Я знаю. Старый  Пирс  бросил  на
нас подозрительный взгляд.
     - Вы приходите в мой дом ночью, как воры, - сказал  он,  -  и  меня  же
пытаетесь уличить во лжи, да?
     - Это ваш сын, как вор, ночью прокрался в комнату к моей внучке; именно
поэтому я и желаю его видеть.
     "Потом, - продолжал Дэн, - они долго молчали. Наконец Пирс сказал:
     - Что-то не пойму: он, что же, поступил, как подлец?
     Джон Форд ответил:
     - Он на ней женится, или, клянусь богом, я убью его.
     Казалось, старый Пирс,  лежа  неподвижно  на  подушках,  обдумывал  эти
слова.
     - Вы не знаете Зэка, - сказал он. - Я вам сочувствую и сочувствую дочке
Рика Войси; но вы не знаете Зэка.
     - Сочувствую! - простонал Джон Форд. - Он украл у меня внучку  и  будет
за это наказан.
     - Наказан! - вскричал старый Пирс. - Нас  наказать  нельзя,  никого  из
нашего рода.
     - Бог вас накажет, капитан Ян Пирс, вас и весь  род  ваш,  это  так  же
верно, как то, что я стою здесь.
     Старый Пирс улыбнулся.
     - Возможно, мистер Джон Форд; но только не вы, это так  же  верно,  как
то, что я лежу здесь. Вы не можете наказать его, не  причинив  зла  себе,  а
этого вы никогда не сделаете.
     И это сущая правда!"
     Дэн продолжал дальше.
     "Так вы мне не скажете, где ваш сын?
     Но старый Пирс даже бровью не повел.
     - Нет, - ответил он. - А теперь уходите. Я старик, лежу здесь один ночи
напролет, ноги уже  отказали  мне,  и  дом  не  заперт;  зайти  может  любой
мерзавец; и вы думаете, я боюсь вас?
     Нам нечем было крыть, и мы  ушли,  не  проронив  больше  ни  слова.  Но
старик-то! Он из головы у меня нейдет - девяносто два года и лежит  вот  так
один-одинешенек. Кем бы он ни был, а поговаривают о нем всякое, и  какой  бы
ни был у него сын, но он - мужчина. Дело не в его  словах  и  не  в  страхе,
какой он мог пережить тогда, но подумать только, что этот старикан  вот  так
все время лежит там. Ну и мужество, ничего подобного никогда не видел..."
     После этого мы  сидели  молча;  сквозь  густую  листву  уже  пробивался
рассвет. Со всех сторон раздавались шорохи, словно весь мир поворачивался во
сне. Вдруг Дэн сказал:
     - Он обманул меня. Я дал ему денег, чтобы  он  уехал  я  оставил  ее  в
покое. Как вы думаете, она спит?
     Он не просил участия, всякое сочувствие он счел бы за  оскорбление;  но
он очень страдал.
     - Устал, как собака, - сказал он под конец и лег на мою постель.
     Сейчас уже день, я тоже устал, как собака...

V

                                                       Суббота, 6-е августа.

     ...Продолжаю свой рассказ с того, на чем  оборвал  его  вчера...  Мы  с
Дэном отправились в путь, как только миссис Хопгуд напоила нас кофе.  Старая
экономка на этот раз была  любопытнее,  подозрительнее  и  придирчивее,  чем
обычно. Она явно тревожилась: "Хэ-эпгуд, которому часто не спится, - судя по
тому, что не слышно бывает его храпа, - этой ночью закричал: "Я  слышу  стук
копыт!" А мы слышали его? И куда это мы так спешим сейчас?  Ведь  еще  очень
рано, и завтрак не готов. И Хээпгуд сказал, что будет ливень.  Мисс  Пэшьенс
еще не начинала играть на  скрипке,  а  мистер  Форд  не  выходил  из  своей
комнаты. И как? И что?  И  почему?..  Ну  и  ну,  глядите-ка,  клещ!  Что-то
рановато для них!" Просто диву даешься, как она ловко хватает  всякую  такую
нечисть, когда я даже разглядеть их не могу. Она спокойно зажала  его  между
большим и указательным пальцами и  принялась  обрабатывать  нас  по  другому
поводу. Не успела она добраться до сути дела, как мы уже проглотили  кофе  и
пустились в дорогу. Но когда мы выезжали,  она  бегом  догнала  нас,  высоко
поддерживая одной рукой юбку, глянула на нас своими умными и  встревоженными
глазами, окруженными густой сеткой мелких морщинок, и спросила:
     - Признайтесь, вам жалко ее?
     Вместо ответа мы только пожали плечами.  Мы  пробирались  тропинками  -
мимо запущенных скотных дворов, где полно  свиней  и  грязной  соломы,  мимо
фермеров с гладко выбритой верхней губой  и  бакенбардами;  через  засеянные
поля, над которыми пели жаворонки. Вверх, вниз, не выпуская поводьев из рук,
пока не добрались до гостиницы, где жил Дэн.
     Перед нами в радужной дымке, принимавшей самые  причудливые  очертания,
сверкала река. Казалось, небо сливается с землей. Нигде,  кроме  Девона,  не
видел я такого удивительно нежного единения. И всякое судно, почерневшее  ли
от времени, или совсем новехонькое, казалось в этих светлых водах  сказочным
кораблем.  Высокие  зеленые  леса,  красноватая  земля,  белые  дома  -  все
сливалось в опаловом мареве. Шел дождь, но сквозь тучи  пробивалось  солнце.
Над нами проносились чайки - тени умерших мореходов, жадных до наживы.
     Мы велели двум лодочникам отвезти нас к "Волшебнице". Они рьяно взялись
за весла, но потом бросили грести.
     - К "Волшебнице", сэр? - спросил один вежливо. - Это которая же?
     В этом весь крестьянин с нашего Запада! Никогда не  скажет  вам  "нет",
никогда не упустит своей удачи, никогда не признается, что чего-то не  знает
или не может, независим, добродушен и всегда на страже своих  интересов.  Мы
назвали Пирса.
     - Капитан Зэхери Пирс! - Они обменялись полунасмешливым,  полудовольным
взглядом. -  Вы  это,  небось,  о  "Подсолнечной".  Она  и  есть.  Э-гей,  к
"Подсолнечной"!
     Когда мы перелезали через  черный  борт,  я  слышал,  как  один  сказал
другому:
     - "Волшебница"! Подходящее название, благородное, лучше не придумаешь!
     И оба рассмеялись, налегая на весла.
     Нас  встретил  помощник  капитана  "Подсолнечной",  или,  как  там  ее,
"Волшебницы", - высокий молодой парень в одной рубахе, дочерна загорелый,  с
сильными мускулами и татуировкой на руках, с темными  кругами  вокруг  серых
глаз от постоянных наблюдений за, погодой.
     - Капитан как раз на борту, - сказал он. - Как видите,  дел  у  нас  по
горло. А ну,  пошевеливайся,  сукины  вы  дети!  -  прикрикнул  он  на  двух
молодцов, которые бездельничали. По палубе тут и там волокли груз, увязывали
и складывали его.
     - Сегодня пятница;  в  среду  при  любых  обстоятельствах  мы  выходим.
Пройдите, пожалуйста, вот сюда. - Он проводил нас вниз по трапу  в  какую-то
дыру, называвшуюся кают-компанией.
     - Как мне доложить о вас? Ах, да! - Это относилось к  Дэну.  -  Так  вы
мистер Треффри? Значит, мы компаньоны! - И на лице его заиграла мальчишеская
радость.
     - Смотрите! - сказал он. - Вам я могу кое-что показать. -  И  он  отпер
дверь каюты.
     Казалось, там не было ничего, кроме большущего куска брезента, который,
оттопырившись, свисал с  верхней  койки.  Он  откинул  брезент.  Потом  была
отодвинута нижняя койка и на ее месте обнаружился уродливый ствол снятого со
станка пулемета.
     - У нас таких шесть,  -  сообщил  он  шепотом  и  с  такой  невероятной
таинственностью, что она только подчеркивала его природное простодушие.
     - Наш капитан говорит, они сейчас там на вес золота. И винтовок  у  нас
тоже порядочно, а боеприпасов полным-полно. Он  и  меня  взял  в  долю.  Все
лучше, чем служить в пароходной компании да играть  на  палубе  в  крикет  с
пассажирами. Я уже решил, как повстречался с капитаном:  все  это  побоку  и
куплю сахарную плантацию. Душа-человек, наш капитан! Пойду доложу  ему.  Всю
ночь его не было; вернулся на борт, когда уже четыре склянки пробили; теперь
прилег вздремнуть, но ради вас разбужу, не заругает.
     Он вышел. Я гадал, что в Зэхери Пирсе могло привлечь такого  вот  юнца?
Какой-нибудь сынок, один из двенадцати детей сельского  пастора,  не  иначе,
горит  желанием   застрелить   нескольких   негров,   вечно   ребячливый   и
простодушный.
     Вернулся он с целой грудой бутылок.