доверия.  Надо
сказать, оба они были весьма  приметные.  Девочка,  с  ее  темными  глазами,
светлыми волосами и острым подбородком, была  похожа  на  эльфа,  а  одежда,
которую она носила, никак не вязалась с ее обликом. Если они  не  стояли  на
месте, девочка нетерпеливо тащила его куда-то  за  руку.  Он  был  маленьким
подвижным старичком, и казалось, ноги то и дело обгоняют его.  Помнится,  на
нем было потертое коричневое пальто и  мягкая  широкополая  серая  шляпа,  а
видневшиеся из-под пальто брюки были заправлены в узкие черные  гетры,  едва
доходившие до изрядно поношенных коричневых ботинок.  Одним  словом,  костюм
его не свидетельствовал о большом богатстве. Но особенно привлекало  к  себе
внимание его лицо. Худое, красное,  как  вишня,  и  высохшее,  точно  старое
дерево, оно было по-своему ярким. Острые черты,  лучистые  голубые  глаза  и
волны  серебристых  волос  делали  его  необычайно  выразительным.   "Старик
смахивает на сумасшедшего", - думал я. Стоя у  садовой  ограды,  он  выводил
иногда удивительные трели и рулады, ловко подражая разным птицам.  При  этом
его увядшие губы округлялись, а щеки так втягивались внутрь, что,  казалось,
ветер вот-вот пронижет их насквозь.
     С людьми, которые вызывают к  себе  интерес,  обычно  заговариваешь  не
сразу - удерживает какая-то робость. Так что прошло довольно много  времени,
прежде чем я познакомился с ним. Однажды я увидел его  неподалеку  от  пруда
Серпентайн. Он шел один и, видимо, был чем-то очень опечален,  но  весь  его
облик по-прежнему оставался поразительно ярким. Он присел на скамью рядом со
мной,  положил  свои  маленькие  высохшие  руки  на  худые  колени  и   стал
разговаривать сам с собой тихо, почти шепотом. Мне удалось уловить несколько
слов: "Бог не может быть похожим на нас". Я боялся, что он  и  дальше  будет
изрекать такие же бесценные истины, которые  нет  смысла  подслушивать.  Мне
следовало либо уйти, либо заговорить с ним.
     - Почему? - повинуясь какому-то порыву, спросил я.
     Он взглянул на меня без всякого удивления и сказал:
     - Я потерял девочку моей хозяйки... Она умерла!  Ей  было  только  семь
лет!
     - Та самая девчушка, которую я не раз видел с вами?
     - Вы ее видели?.. Правда? Я очень рад этому.
     - Я часто видел, как вы смотрели с ней на цветы, на  деревья,  на  этих
уток.
     Его лицо засветилось грустью.
     - Да, - вздохнул он, устремив взгляд на гладь пруда. - Она была хорошим
товарищем такому старику, как я.
     У него была необычная манера разговаривать, которая очень  подходила  к
его забавному маленькому лицу.
     Потом он посмотрел на меня своими голубыми, по-юношески живыми глазами,
которые сверкали, точно два огонька, окруженные  густой  сетью  морщинок.  А
когда он заговорил снова, голос его звучал бодрее, и я порадовался этому.
     - Мы были большие друзья... А этого я никак не мог ожидать. Но ничто не
вечно. Правда?.. Прежде я служил в оркестре театра "Хармони", и в те времена
мне даже в голову не приходило, что наступит  день,  когда  я  не  буду  там
больше играть. Я чувствовал себя, как птица, и это благодаря музыке, сэр. Вы
забываете обо всем на свете, подобно вон тому дрозду.
     И он стал подражать дрозду, да так искусно, что я не был уверен, кто  ж
из них начал первым.
     - Птицы и цветы! Какое же это чудо, - продолжал старик, указывая  ногой
на маленький золотистый цветок. -  Даже  этот  лютик!..  Ну,  видели  ли  вы
когда-нибудь такое удивительное творение природы? -  Потом,  обернувшись  ко
мне, он добавил: - И все же я как-то слышал, что коровам эти  цветы  вредны.
Неужели это возможно?  Сам-то  я  не  сельский  житель,  хоть  и  родился  в
Кингстоне.
     - В моих краях коровы охотно едят их, -  заметил  я.  -  Да  и  фермеры
говорят, что они любят лютики.
     - Я рад слышать это. А то обидно  было  думать,  что  такие  прелестные
цветы приносят вред.
     Когда я поднялся, чтобы уйти, он тоже встал.
     - Как мило с вашей стороны, что вы заговорили со мной.
     - Мне это доставило только удовольствие... Здесь,  в  парке,  я  обычно
бываю днем. Если вам когда-нибудь захочется поболтать со мной еще, вы можете
найти меня здесь.
     - Чудесно! - воскликнул старик.  -  Чудесно!..  Я  стараюсь  дружить  с
животными и цветами, но мне не всегда удается понять их.
     Тут мы распрощались, и он опять  уселся  на  скамью,  положив  руки  на
колени.
     Когда я в следующий раз встретил его, он стоял у ограды, держа на руках
старую, очень несчастную с виду кошку.
     - Терпеть не могу мальчишек, - сказал он,  даже  не  поздоровавшись.  -
Знаете, что они вытворяли с этой бедной старой кошкой? Тащили ее на  веревке
и хотели утопить. Видите, как  глубоко  врезалась  веревка  вот  здесь!  Мне
кажется, мальчишки презирают всех старых и слабых.
     Он протянул мне кошку, которая в его маленьких высохших руках  казалась
почти мертвой. Более несчастного существа мне еще не приходилось видеть.
     - Я думаю, - сказал он, -  что  кошка  -  одно  из  самых  изумительных
созданий в мире. Как глубоко заложена в ней жизнь!
     Пока он говорил, кошка приоткрыла пасть, словно протестуя.  Вид  у  нее
был самый плачевный.
     - Что же вы думаете с ней делать?
     - Возьму домой. Ведь тут она может умереть.
     - А вы не считаете, что для нее это было бы куда лучше?
     - Как знать! Я подумаю. Полагаю, что немножко ласки и тепла пошло бы ей
на пользу. Она ведь очень умная: я вижу это по ее глазам.
     - Можно мне пройтись с вами немного?
     - О, я буду счастлив!
     Мы пошли рядом, привлекая к себе насмешливые взгляды чуть  ли  не  всех
прохожих: уж очень лицо его напоминало лицо матери, кормящей ребенка!
     - Вот увидите, - заверил он меня,  -  завтра  эту  кошку  нельзя  будет
узнать. А сейчас мне нужно пробраться к  себе  так,  чтобы  моя  хозяйка  не
заметила. Странная она женщина. Я уже подобрал несколько бездомных животных.
     - Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
     - Благодарю вас... Я сейчас позвоню у черного  хода,  и  когда  хозяйка
пойдет вниз открывать, я проскочу наверх через парадное. Она  подумает,  что
это мальчишки. Они ведь часто так делают.
     - Но разве она не убирает ваши комнаты, не прислуживает вам?
     От улыбки лицо его еще больше сморщилось.
     - У меня всего одна комната, и я сам убираю ее. О,  мою  хозяйку  никак
нельзя допускать до этого дела, даже если б это и было мне по карману...  Не
откажите мне в  любезности,  пойдемте  со  мной.  Вы  могли  бы  отвлечь  ее
внимание, спросив, где живет мистер Томсон. Это я. В музыкальном мире я  был
известен под фамилией Моронелли. Но, по правде сказать,  в  моих  жилах  нет
итальянской крови.
     - А наверх мне можно подняться?
     - Это будет большой честью для меня. Но я живу очень скромно.
     Мы вышли из парка у  Ланкастерских  ворот,  там,  где  все  дома  такие
богатые, и углубились в узкую улочку, чем-то похожую  на  грязного  ребенка,
который прячется за материнской юбкой. Здесь он вынул из  кармана  газету  и
завернул в нее кошку.
     - Странная она женщина, моя хозяйка, -  повторил  старик.  -  Родом  из
Шотландии, знаете ли.
     Потом он решительно позвонил и стремглав бросился вверх по лестнице.
     Но уловка не удалась. Когда  он  открыл  дверь,  я  увидел  в  передней
невысокую худую женщину, одетую в черное, с  суровым,  бугристым  лицом.  Ее
голос прозвучал резко и решительно:
     - Что это у вас, мистер Томсон?
     - Газета, миссис Марч.
     - Вот как! Но эту кошку вам все равно не удастся протащить наверх.
     И тут в голосе этого маленького  тщедушного  старичка  вдруг  зазвучала
отчаянная решимость.
     - Отойдите, прошу вас. Если вы меня не пустите,  я  съеду  с  квартиры.
Кошку необходимо отнести наверх. Она больна, и я возьму ее к себе.
     Тут вмешался я:
     - Скажите, здесь живет мистер Томсон?
     В ту же секунду он проскочил мимо нее и кинулся наверх.
     - Это он, - ответила хозяйка. - До чего же  он  мне  надоел  со  своими
грязными кошками! Он что, вам нужен?
     - Да.
     - Он живет на самом верху, - сказала она, а затем неохотно,  и  как  бы
извиняясь, добавила: - Ничего не могу поделать, он всегда меня раздражает.
     - Это не удивительно.
     Она взглянула на меня. Неудержимое желание поболтать, одолевающее  тех,
кто целыми днями открывает на звонки дверь, и  присущая  шотландцам  страсть
оправдываться одновременно отразились на ее лице,  которое  было  похоже  на
холмистый берег, иссушенный восточным ветром.
     - Еще бы! - воскликнула она. - Я не отрицаю, человек он  добрый.  Но  у
него нет ни капли здравого смысла. Одному богу ведомо, что творится  у  него
там, наверху. Даже не знаю,  зачем  я  держу  его  у  себя.  Такому  старику
следовало бы быть разумнее. Сам недоедает, а их кормит.
     Она  замолчала,  бесцеремонно  разглядывая   меня   своими   холодными,
блестящими глазами.
     - Если вы пойдете наверх, - продолжала она, -  постарайтесь  образумить
его. Меня он никогда к себе не пускает. Не знаю, зачем я только держу его.
     Я поднялся на третий этаж. Лестница  была  узкая,  но  чистая  и  пахла
клеенкой. Выбрав наугад  одну  из  двух  дверей,  я  постучал.  Из-за  двери
осторожно высунулось его выразительное сморщенное лицо.
     - Ах, это вы! - обрадовался он. - А я боялся, что это она.
     Комната была довольно большая.  Вся  обстановка  состояла  из  складной
кровати и комода, на котором стояли кувшин и таз. Пол ничем не был  застлан.
На стене висела птичья клетка с настежь открытой дверцей.  В  комнате  пахло
мылом да еще  животными  и  птицами.  Из  стен,  побеленных  поверх  зеленых
продранных во многих местах обоев, торчали  гвозди  без  шляпок.  На  гвозди
высоко над полом были насажены деревянные жердочки, служившие  насестом  для
птиц. Открытое окно было завешено проволочной сеткой. Небольшая спиртовка  и
старый халат, висевший на вешалке, завершали убранство комнаты, в которую  я
вошел не без опаски. Старик не преувеличивал. Кроме новой кошки, здесь  были
еще три кошки и четыре птицы. Все птицы, кроме снегиря,  были  искалеченные.
Кошки жались к стене, стараясь держаться от меня  подальше,  но  внимательно
следили за каждым движением своего хозяина. Больные птицы забились в клетку,
и только снегирь сидел у него на плече.
     - Что за чертовщина! - удивился я. - Как это вам удается держать  кошек
и птиц в одной комнате?
     - Да, это опасно, - согласился он. - Но до  сих  пор  у  меня  не  было
никаких неприятностей. Пока у них не залечатся лапки или крылья,  они  почти
не вылезают из клетки. А потом  они  сидят  на  этих  жердочках.  Но  вы  не
думайте, они не останутся здесь долго. Стоит им окрепнуть, и  они  упорхнут.
Окно я завесил сеткой только на время. Завтра я уберу ее, и  путь  для  всей
компании будет открыт.
     - И тогда они улетят?
     - Да. Сначала воробей, а потом и оба дрозда.
     - А этот красавец?
     - Спросите у него... Эй, забияка, ты тоже упорхнешь?
     Но снегирь не удостоил его ответом.
     - Ну, а кошки тоже больные? - полюбопытствовал я.
     - Да, - ответил старик. - Иначе зачем бы я им понадобился?
     Затем он принялся разогревать молоко, почему-то отливавшее синевой,  то
и дело поглядывая на новую кошку, которую уложил в круглую корзину,  поближе
к спиртовке. Снегирь тем временем перебрался к нему на голову.
     Мне пора было уходить.
     - Я всегда рад видеть вас, сэр, -  сказал  он,  а  потом,  указывая  на
снегиря, прибавил: - Ну, где вы найдете более очаровательное  существо,  чем
эта птичка? У нее такое доброе маленькое сердечко!.. Просто чудо!
     Когда я вышел из его комнаты и стал спускаться вниз, мне казалось,  что
все еще слышу, как он восторженно говорит: "Просто чудо",  -  и  вижу  перед
собой этого необыкновенного  человека  с  птичкой,  сидящей  на  его  густых
серебристых волосах.
     Хозяйка все еще стояла внизу у лестницы.
     - Значит, вы побывали у него! - заговорила она. - Не знаю, зачем только
я держу его... Правда, он любил мою девочку. - На глазах у  нее  навернулись
слезы. - И зачем только я держу его, вместе с  его  птицами  и  кошками?  Но
подумайте сами, куда ж ему деться? Ведь у него нет ни родных, ни друзей - ни
одного близкого человека  в  целом  мире.  Чудак  он!  Сам,  можно  сказать,
воздухом питается, а кошек кормит! Терпеть их не могу, только и  знают,  что
объедать его. Он никогда меня к себе не пускает. Кошки и птички! И  зачем  я
его держу? Совсем о себе не думает из-за этих негодных тварей.  Я  убеждена,
что он всегда был таким. Поэтому-то и сидел всю жизнь у разбитого корыта.  У
него нет ни капли здравого смысла.
     И она испытующе посмотрела на меня. Видно было, что ей  ужасно  хочется
узнать, что меня сюда привело.
     После этого я довольно долго не встречал старика  в  парке  и  в  конце
концов решил навестить его. Если завернуть за угол грязной маленькой улочки,
на которой он жил, то сразу натыкаешься на извозчичий двор. У ворот я увидел
группу людей, столпившихся вокруг медведя, - одного из тех медведей, которых
иногда водят по окраинам наших больших городов. Бурый зверь сидел на  задних
лапах, почтительно поглядывая на кнут своего хозяина. Время  от  времени  он
ворчал и, задрав голову, неуклюже  тыкался  мордой  из  стороны  в  сторону.
Зрелище это забавляло зрителей, но раскошеливаться они явно не собирались.
     - Позвольте вашему медведю встать на все  четыре  лапы,  и  я  дам  вам
пенни, - услышал я чей-то голос и тут же увидел моего старика  в  его  серой
шляпе с обвислыми полями. Он тоже оказался  среди  толпы  зевак,  каждый  из
которых был на добрую голову выше него.
     Но хозяин медведя только ухмыльнулся и сильно ткнул зверя в грудь.  Он,
видимо, сразу смекнул, чем тут пахнет.
     - Я дам вам два пенса, только не мучьте его.
     - Маловато! - Хозяин осклабился еще шире и снова ткнул медведя в грудь.
     Зрители развеселились.
     - Три пенса! А если вы не сделаете этого, я вас стукну.
     - Идет! - крикнул хозяин и протянул руку. - Так и быть:  за  три  пенса
согласен.
     Я видел, как хозяин взял монеты и как затем зверь опустил передние лапы
на землю. Как раз в эту минуту показался полицейский. Хозяин поспешил увести
медведя, зеваки разошлись, и мы с моим стариком остались одни.
     - Как бы мне хотелось взять к себе этого медведя, - сказал он. - У меня
ему было бы хорошо... Но даже если бы я и мог купить его, что стал  бы  я  с
ним делать там, наверху, у себя? Ведь она такая странная женщина!
     Мы шли по улице, и его мрачное настроение постепенно рассеивалось.
     - Медведь - поистине необыкновенное животное, - сказал он.  -  Какие  у
него умные маленькие глазки! Я совершенно убежден, что это  чудо  природы!..
М-да, теперь моим кошечкам придется обойтись без обеда. Я  собирался  купить
им еду на те три пенса.
     Я попросил старика позволить мне купить что-нибудь его питомцам.
     - Ну, что ж! - обрадовался он. - Зайдем  вот  сюда.  Больше  всего  они
любят тресковые головы.
     В рыбной лавке хозяин посматривал на него с той же насмешливой улыбкой,
какую он обычно вызывал и у других. Но мой друг ничего не  замечал:  он  был
слишком занят, разглядывая рыбу.
     - Рыба - удивительное создание,  уверяю  вас,  стоит  только  над  этим
задуматься, - пробормотал он. -  Взгляните  на  ее  чешуйки.  Видели  ли  вы
когда-нибудь такое совершенство?
     Мы купили пять тресковых голов, которые он  тут  же  сунул  в  кошелку.
Затем мы распрощались, и он ушел, видимо, предвкушая удовольствие, с которым
будет любоваться своими кошками, уплетающими эти головы.
     После этого я часто виделся с ним. Иногда  мы  ходили  вместе  покупать
какую-нибудь еду для его кошек, которых, кажется, становилось все больше. Он
только и говорил, что о своих питомцах, о чудесах природы и о той поре в его
жизни, когда он играл на флейте в театре "Хармони". Старик был  без  работы,
если не ошибаюсь, больше десяти лет. И когда его об этом спрашивали,  только
вздыхал:
     - Пожалуйста, оставим это!
     Его хозяйка с бугристым лицом никогда не упускала случая поговорить  со
мной. Она была из тех женщин, которые всегда поступают по совести, но  потом
негодуют и злятся на свою совестливость.
     - Я никуда не хожу, - говорила она.
     - А почему?
     - Не могу оставить дом.
     - Но ведь дом не убежит.
     А она, бывало, уставится на меня, будто думает, что дом и в самом  деле
может убежать, и повторяет:
     - Ах, я никуда не хожу! Поистине шотландский темперамент!
     Однако, несмотря на бойкий нрав, жилось ей, видимо, нелегко: вечно надо
было что-то убирать, мыть, чистить, выбегать к двери на  звонки,  безвыходно
сидеть дома и самой удивляться, зачем она держит у себя этого старика. Точно
так же и ему жилось нелегко: надо было ходить по улицам, подбирать бездомных
животных, всюду отыскивать чудеса природы и называть ее  странной  женщиной.
Казалось, только умершая девочка связывает их.
     И все же, когда в  июле  я  снова  зашел  к  ним,  хозяйка  была  очень
расстроена. Оказалось, что еще три дня назад бедный старик серьезно заболел.
     - Он там, у себя, - сказала она. -  Ни  к  чему  не  притрагивается.  Я
уверена, что он сам во всем виноват - все эти годы отказывал себе в еде ради
своих кошек. Я сегодня выгнала вон этих мерзких тварей; духу их здесь больше
не будет.
     - Напрасно вы это сделали, - сказал я. - Это только огорчит его.
     Она вскинула голову.
     - Ха!.. Не знаю, зачем я вообще держала его у себя столько лет вместе с
этими птицами и кошками, которые загадили весь дом. А теперь он лежит там  и
бормочет что-то совсем  непонятное.  Он  заставил  меня  написать  какому-то
мистеру Джексону, в какой-то театр. Нет у меня  никакого  терпения.  Да  еще
этот плюгавый снегирь все время торчит у него на  подушке!  Я  бы  и  с  ним
расправилась, попадись только он мне в руки.
     - А что говорит доктор?
     -  Двухстороннее  воспаление  легких.  Наверно,  промочил  ноги,  когда
гонялся за какой-нибудь бездомной  тварью.  Мне  теперь  приходится  за  ним
ухаживать. Его нельзя оставлять одного.
     Когда я вошел к нему в комнату, он лежал совсем  тихо.  Солнечный  свет
падал на его постель, а снегирь и вправду сидел на подушке. От сильного жара
у старика пылали щеки, и поэтому лицо его казалось еще краснее  обычного.  И
он не то чтобы бредил, но и не владел полностью своими мыслями.
     - Мистер Джексон!.. Он скоро приедет... Мистер Джексон! Он это  сделает
для меня. Я вправе попросить его,  раз  уж  приходится  умирать...  Странная
женщина!.. Мне не хочется есть!.. Только бы вздохнуть...
     Тут снегирь вспорхнул с подушки и стал кружить  по  комнате,  очевидно,
напуганный непривычными тревожными нотками, прозвучавшими в голосе хозяина.
     Старик, должно быть, узнал меня.
     - Кажется, я умираю, - сказал он. - Я очень ослабел... Как хорошо,  что
некому горевать обо мне... Хоть бы он пришел поскорее... Пожалуйста... - Тут
он с трудом приподнялся на  постели.  -  Пожалуйста,  уберите  эту  сетку  с
окна... чтобы мои кошки могли вернуться... Она их прогнала. Я хочу, чтоб  он
пообещал взять их к себе... и этого маленького забияку... чтоб кормил их  на
мои деньги, когда я умру...
     Понимая, что такое волнение для него опасно, я убрал  сетку.  Тогда  он
снова упал на подушку и сразу же успокоился. Вскоре все его кошки,  одна  за
другой, крадучись, влезли в окно и, спрыгнув на пол, расселись  у  стены.  А
снегирь, как только он умолк, вернулся на подушку.
     Старик, не отрываясь, смотрел  на  солнечные  блики,  игравшие  на  его
постели, и глаза его излучали какое-то неземное сияние.
     - Видели ли вы что-нибудь более прекрасное, чем этот солнечный свет?  -
тихо, но вполне внятно спросил он. - Это поистине чудо природы!
     Затем он не то забылся, не то впал в оцепенение. А я продолжал сидеть у
окна,