говорит
мой старик, - но я не скажу".  Тогда  они  начали  стрелять  так,  что  пули
ложились совсем близко от него: хотели запугать. Я тогда  был  мальчонкой  и
собственными глазами видел, сэр, как стоял  мой  старик,  храбро  этак,  как
герой. Они не вытянули из него ни слова, сэр.  Потому  что  он  любил  своих
хозяев, очень любил.
     Негр улыбнулся, и по его блаженной улыбке видно было, что он не  только
рад вспомнить еще раз эту семейную легенду, но что он сам встал бы под пули,
но не предал бы людей, которых любил.
     - Интересная история, Ричард. Вот только...  Упрямый  был  чудак,  твой
отец, не так ли?
     Негр посмотрел на меня ошеломленно и с  явным  негодованием,  но  затем
лицо его снова  расплылось  в  широкой  улыбке,  и  он  засмеялся  хрипло  и
негромко.
     - Конечно, сэр, конечно! Упрямый чудак был мой старик! Да, да! -  И  он
ушел, посмеиваясь.
     Не успел садовник отойти, как снова послышались шаги за кустами  азалий
и голос мисс Монрой:
     - Значит, согласно вашей философии, любящие - это фавн и  нимфа?  А  вы
сумели бы сыграть такую роль?
     - Дайте мне только возможность...
     Голос Ванесса прозвучал так горячо, что я  отчетливо  представил  себе,
как вспыхнуло его лицо, как заблестели красивые глаза и задрожали выхоленные
руки.
     За кустом раздался звонкий, задорный смех.
     - Ну что ж! Тогда поймайте меня!
     Я услышал, как, шурша платьем и задевая  им  за  ветви,  побежала  мисс
Монрой, затем удивленное восклицание Ванесса и его топанье по тропинке среди
гущи азалий. Я молил небо, чтобы они не повернули назад и не  увидели  меня.
Напряженно вслушиваясь, я услышал снова смех девушки, затем шумное  пыхтение
Ванесса, проклятье вполголоса... Издалека донеслось призывное "ау!".  Спустя
несколько минут появился Ванесс. Он  шел,  пошатываясь,  еле  переводя  дух,
бледный от жары и. дог сады. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, рукой
он держался за бок, по лицу градом катился пот. Жалкое  зрелище  представлял
этот  побежденный  охотник  за  любовью!  Увидев   меня,   он   остановился,
пробормотал что-то и, резко повернувшись, пошел прочь. А я смотрел ему вслед
и дивился: куда девались его утонченность и щегольство, все то,  за  что  он
ратовал?
     Я не знаю, как он и мисс Монрой добирались до Чарльстона; полагаю,  что
не в одном вагоне. Я же всю дорогу  был  погружен  в  глубокое  раздумье.  Я
понимал, что стал свидетелем трагедии, и не хотелось мне встретиться снова с
Ванессом.
     Он не вышел к обеду, а  мисс  Монрой  сидела  за  столом  веселая,  как
всегда. И хотя я был рад, что он не мог догнать ее, я в глубине души все  же
досадовал на то, как откровенно молодость торжествует победу. На Сабине было
черное платье, в волосах и на  груди  красные  цветы.  Никогда  еще  она  не
выглядела такой хорошенькой и жизнерадостной.
     После обеда, вместо того, чтобы наслаждаться сигарой в прохладной  тени
у фонтана, я вышел в парк и присел подле памятника какому-то  знаменитому  в
этих местах общественному деятелю.  Вечер  был  чудесный,  нежно  благоухало
неподалеку какое-то дерево или кустарник, а листья акации,  озаренные  белым
электрическим  светом,  ясно  вырисовывались  на  густой  синеве   неба.   И
светлячки. Если бы не было на земле этих жучков, то их, право же, стоило  бы
выдумать. Словом, вечер был точно предназначен для гедонистов!
     И вдруг перед  моим  мысленным  взором  предстал  Ванесс,  одетый,  как
всегда, с иголочки, но бледный, задыхающийся, растерянный;  затем  благодаря
странной игре зрения я увидел подле него отца старого негра: он был привязан
к дубу, вокруг свистели пули, но лицо его было преображено высоким чувством.
Так они и стояли рядом - глашатай наслаждений, зависящих от размера талии, и
олицетворение верной любви, которой не страшна смерть!
     "Ага, - подумал я. - Так кто же из вас посмеется последним?"
     А затем и в самом деле у фонаря появился Ванесс с сигарой в зубах  и  в
плаще, распахнутом так, что виднелась его  шелковая  подкладка.  Беспощадный
свет фонаря упал на его бледное, обрюзгшее лицо с горькими складками у  рта.
И в тот миг мне стало жаль, очень жаль Руперта К. Ванесса.


ДОБРОДЕТЕЛЬ

     Перевод Г. Любимовой

     Гарольд  Мелеш,  мелкий  служащий  страхового  общества,  вызванный   в
полицейский суд в качестве свидетеля по делу о разбитом автомобиле,  впервые
столкнулся  с  тем,  как  применяются  законы,  и  это  его  ошеломило.  Его
детски-наивные, голубые глаза широко раскрылись,  на  гладком  лбу  внезапно
появились морщины, кудрявые волосы зашевелились  на  голове,  руки  невольно
сжали  соломенную  шляпу.  В  суде  слушалось  дело  четырех  девиц  легкого
поведения; трех девиц приговорили к тюремному заключению, а одну - к штрафу,
и вот тут-то Гарольд разволновался не на шутку.  Быть  может,  его  волнение
объяснялось тем, что эта  девушка  была  внешне  интереснее  и  явно  моложе
других, а также тем, что она плакала.
     - Для первого раза - два фунта десять шиллингов.
     - Но у меня нет денег, сэр.
     - Что ж, в таком случае - две недели тюрьмы.
     Слезы оставляли дорожки на ее напудренных щеках,  горлом  она  издавала
какие-то странные звуки - все это в конце концов довело молодого  Мелеша  до
точки кипения. Он взял полицейского за рукав.
     - Вот! Возьмите! - сказал он. - Я плачу за нее штраф.
     В эту минуту он почувствовал, что холодный взгляд полицейского пробежал
по его лицу, как отвратительное насекомое.
     - А это кто? Ваша подружка?
     - Нет.
     - Тогда я не приму у  вас  денег.  Все  равно  через  месяц  она  опять
попадется.
     Девушка прошла мимо Гарольда, и,  увидев,  как  она  судорожно  глотает
слезы, он твердо заявил:
     - Это меня не касается. Я плачу штраф.
     Он снова ощутил на себе липкий взгляд полицейского.
     - Тогда пойдемте со мной. Мелеш последовал за ним.
     - Послушайте, - сказал полицейский одной из подчиненных  ему  девиц,  -
этот господин уплатит штраф.
     Покраснев от смущавших его взглядов, молодой человек вытащил  все  свои
деньги - два фунта пятнадцать шиллингов - и, протянув  в  уплату  два  фунта
десять шиллингов, подумал: "Боже мой! Что скажет Алиса?"
     Но тут девушка дрожащим от волнения голосом сказала ему:  "Спасибо",  -
затем полицейский пробормотал: "Хоть вы и даром потратили деньги, а все-таки
это хороший поступок", - и Мелеш вышел на улицу. Настроение у него  внезапно
испортилось; он впал в уныние, как  будто,  уплатив  эти  два  фунта  десять
шиллингов, утратил свою добродетель.
     - Огромное спасибо! Вы так добры!.. - послышался сзади голос девушки.
     Мелеш приподнял соломенную шляпу и,  уступая  дорогу  девушке,  неловко
посторонился. Девушка сунула ему в руку свой адрес.
     - Будете поблизости - заходите в любое время, я буду рада.  Я  вам  так
благодарна!
     - Не за что!
     Смущенный, как  и  она,  Мелеш  отправился  в  контору.  Весь  день  он
чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог решить, как он  поступил:  как
дурак или как герой? Временами он возмущался: "До чего полицейские  грубы  с
этими девушками!", - но тут же возражал себе: "Не знаю. Должны же они как-то
с этим бороться".  И  Мелеш  старался  не  думать,  как  он  объяснит  Алисе
исчезновение  двух  фунтов  десяти   шиллингов,   на   которые   она   очень
рассчитывала. Душа его была столь же бесхитростна, сколь  бесхитростно  было
выражение его лица.
     Он пришел домой в обычное время - в половине седьмого. Он жил в  ветхом
сером домишке, но здесь было немного зелени, и  метро  доходило  и  до  этой
окраины. Жена только что уложила дочку и теперь сидела в гостиной и  штопала
его носки. Она подняла голову - лоб у  нее  был  гладкий,  как  колено,  без
единой морщинки.
     - Ты ужасно рвешь носки, Гарольд, - сказала она. -  Вот  все,  что  мне
удалось сделать с этой парой.
     Глаза у Алисы были голубые и  круглые,  как  фарфоровые  блюдца,  голос
монотонный,  невыразительный.  Отец  ее  был  фермер.  Мелеш  проводил  свой
очередной отпуск в Сомерсете и тогда же сделал ей предложение. Сейчас, устав
после целого дня работы и изнемогая от жары, он прежде всего  подумал:  "Как
плохо выглядит Алиса!"
     - Ну и жара! Я иногда жалею, что у нас ребенок, -  сказала  она.  -  Он
связывает меня по вечерам. Жду не дождусь Троицы!
     Мелеш, высокий и нескладный, наклонился и  поцеловал  ее  в  лоб.  Черт
возьми! Как сказать ей, что  он  лишил  их  обоих  праздничного  отдыха?  Он
понимал, что сделал ужасную вещь. Но, может быть, она поймет, что он не  мог
спокойно смотреть, как девушку уводят в тюрьму у него на глазах. И, не  доев
своего скудного ужина, он вдруг сказал:
     - Сегодня утром я так  расстроился!  Меня  вызвали  в  суд  по  делу  о
разбитом автомобиле, - помнишь, я тебе говорил? - и там я увидел  девушек  с
Пикадилли. Полицейские обращаются с ними возмутительно!
     Жена подняла голову, выражение лица у нее было детски-наивное.
     - Что же они с ними сделали?
     - Посадили в тюрьму за то, что те заговаривали с мужчинами на улице.
     - А ведь это и правда нехорошо.
     Раздраженный равнодушным тоном жены, Мелеш продолжал:
     - Полицейские обращались с ними, точно с какой-то мразью.
     - А разве они не мразь?
     - Может быть, они и распутные, но ведь и мужчины не лучше.
     - Мужчины не были бы такими, если бы не было этих девушек.
     - Что называется - порочный круг, - заметил Мелеш  и,  довольный  своим
каламбуром, добавил: - Две из них прехорошенькие.
     Жена насмешливо улыбнулась.
     - Надеюсь, с ними полицейские обращались мягче?
     Это было чересчур цинично, и Гарольд выпалил:
     - Одна совсем молоденькая, никогда не бывала прежде в полиции; дали  ей
две недели только за то, что у нее не оказалось денег,  -  я  не  мог  этого
вынести и заплатил за нее штраф.
     На лбу у него выступил пот. Лицо жены порозовело.
     - Заплатил? Сколько?
     Он хотел было сказать: "Десять шиллингов", - но что-то в  душе  у  него
воспротивилось этому.
     - Обычный грабеж - два  фунта  десять  шиллингов,  -  ответил  Мелеш  и
подумал мрачно: "Каким же я был дураком!"
     И зачем у Алисы открылся рот, и зачем  у  нее  такое  глупое  выражение
лица? Но лицо ее вдруг сморщилось и побелело;  ему  стало  стыдно  так,  как
будто он ударил ее.
     - Прости, Алиса, - пробормотал он. - Я не хотел за нее платить, но  она
плакала.
     - Как же ей не плакать? Дурак ты, Гарольд!
     Мелеш, очень расстроенный, встал.
     - Ну, а как бы ты поступила на моем месте?
     - Я? Конечно, не мешала бы ей развратничать. Не твое это дела
     Алиса  тоже  встала.  Мелеш  запустил  пальцы  в  волосы.  Он  вспомнил
хорошенькое смущенное лицо девушки со следами слез, тот мягкий, приветливый,
естественный тон, каким она заговорила с ним.
     Жена повернулась к нему спиной. Так! На него рассердились и долго будут
дуться. Ну, что ж, он это заслужил.
     - Я признаю, что вел себя как дурак, - пробормотал он. - Но я надеялся,
- ты поймешь, что я почувствовал, когда увидел ее слезы. Поставь себя на  ее
место.
     По тому, как жена  вскинула  голову,  он  понял,  что  сказал  какую-то
чудовищную глупость.
     - А, так вот какого мнения ты обо мне! Он схватил ее за плечо.
     - Перестань, Алиса! Что за чепуха! Она сбросила его руку.
     - Ты понимаешь, какие это деньги? Ты лишил отдыха и меня и  ребенка.  А
все из-за того, что увидел слезы этой девки.
     Не дав ему возразить, Алиса вышла из комнаты. В  душе  у  него  остался
неприятный осадок, как будто он совершил  несправедливость.  В  самом  деле,
пожертвовать ее отдыхом, пожертвовать отдыхом жены ради уличной  девчонки!..
Да, но и себя он тоже лишил отдыха, и  деньги  эти  достались  ему  нелегко.
Когда он явился в суд, у него и в мыслях не было, что он отдаст их  девушке,
и отдал он  их,  не  рассчитывая  на  вознаграждение.  А  что,  если  бы  он
пожертвовал эти деньги на бедных - рассердилась бы тогда Алиса, хотя  это  и
лишило бы их отдыха? Большой разницы сам Мелеш в этом не видел.
     Мелеш сел и, поставив локти на колени, принялся разглядывать  пионы  на
брюссельском ковре, купленном в кредит. Мысли, всегда возникающие у  живущих
вместе людей, когда они не согласны друг с  другом,  роились  теперь  в  его
кудрявой голове, а глаза у него были испуганные и  чистые,  как  у  ребенка.
Если бы полицейские не обращались с девушками, как с мразью! И если  бы  она
не плакала! Дело даже не в ее слезах, а в том, как  она  плакала.  А  сам-то
судья - святой, что ли? Кто же имеет право так с ней обращаться? Может быть,
Алиса? Ну, нет! Но тут он снова представил себе Алису, бледную, задыхающуюся
от жары: она штопает его носки, она все время что-то делает для него или для
ребенка, а он пустил на ветер ее отдых! Да, он виноват! Его мучили угрызения
совести. Он должен подняться к ней и попытаться помириться, он заложит  свой
велосипед, и Алиса отдохнет. Да, так он и сделает!
     Он отворил дверь и прислушался. В домике царила зловещая тишина, только
с улицы доносились грохот автобусов, голоса детей, игравших на тротуаре,  да
крики торговца, развозившего бананы в ручной тележке.
     Алиса, по всей вероятности, была наверху, в  спальне,  с  ребенком.  Он
поднялся по чисто вымытой лестнице. Алисе хотелось, чтобы  на  лестнице  был
постлан ковер, чтобы лестница была покрашена, и еще ей хотелось многого,  но
всего нельзя было приобрести на четыре фунта десять шиллингов в неделю - его
жалованья хватало только на пропитание. Она должна помнить, что и  ему  тоже
кое-чего хочется, но чтобы приобрести - об этом он и не мечтает.
     Дверь  спальни  была  заперта.  Он  подергал  ручку.   Дверь   внезапно
отворилась, и на площадку вышла Алиса.
     - Я не хочу тебя видеть.
     - Послушай, Алиса! Так нехорошо!
     Она притворила дверь и загородила ему дорогу.
     - Что нехорошо? Уходи, я не желаю тебя видеть. Так я и поверила, что ты
отдал ей деньги из-за того, что она плакала! Как тебе не стыдно!
     Стыдно! Пожалуй, он проявил излишнее мягкосердечие,  но  стыдиться  ему
нечего.
     - Думаешь, я не знаю, что  мужчинам  нужно?  Ну  так  и  беги  к  своей
бесстыднице, если она тебе приглянулась.
     Алиса стояла у двери, суровая и непреклонная,  с  красными  пятнами  на
щеках. Он уже готов был признать себя негодяем -  такое  осуждение  выражала
вся ее фигура.
     - Алиса! Ради бога! Не сходи с ума! Я же ничего плохого не сделал!
     - Не сделал, так еще сделаешь. Убирайся! Видеть тебя не могу!
     Осуждающий взгляд ее голубых глаз, злобный голос, горечь, кривившая  ее
рот, - все это заставило его почувствовать, что он плохо знал свою жену.  Он
прислонился к стене.
     - Будь я проклят! - Больше он ничего не мог выговорить.
     - Ты хочешь сказать, что она тебя ни о чем не просила?
     Ладони у Мелеша вспотели. Ведь у него в кармане лежит адрес девушки!
     - Если тебе доставляет удовольствие со  мной  ссориться,  то  я  умываю
руки. Что я такого сделал?
     - Отдал деньги, отложенные на отдых  ребенка,  грязной  девке!  Ты  был
должен ей - вот в чем дело, или еще будешь должен. Что ж, действуй в том  же
духе, только убирайся отсюда вон!
     У него появилось отвратительное желание ударить ее по губам - ведь  рот
у нее был такой жестокий!
     - Да, теперь я понял, - сказал он раздельно.
     Что же он понял? Он улавливал в ней нечто общее с полицейским судом,  с
самими  полицейскими,  со  всем  тем   беспощадным,   неумолимым,   хотя   и
справедливым, что иногда обрушивается на людей.
     - Я думал... я думаю... ты могла бы... Он запнулся.
     - Ах, вот оно что!
     Этот возглас  довел  его  до  белого  каления.  Он  стал  спускаться  с
лестницы.
     - Лицемер!
     Мелеш только  хотел  было  ответить  на  новое  оскорбление,  но  Алиса
хлопнула дверью и заперлась на ключ.
     "Идиотка!" Лестничная площадка была слишком мала,  чтобы  вместить  его
чувства. Разве стал бы он все рассказывать Алисе, если бы хоть что-нибудь за
собой знал? Но у него даже мыслей таких не было.
     От досады у него кружилась голова. Он сбежал  по  лестнице,  схватил  с
вешалки соломенную шляпу и вышел из дому. На улице пахло лондонским туманом,
жареной  рыбой,  бензином,  человеческим  потом.  Мелеш  от  волнения  делал
огромные шаги; он испытывал физическую боль, и выражение лица  у  него  было
страдальческое. И он женился на такой женщине! Это все равно,  что  жениться
на полицейском суде! Это бесчеловечно!  Надо  быть  таким  подозрительным  и
добродетельным, как все! Какая польза в скромности и прямоте,  если  за  них
получаешь такую награду?
     Кто-то тронул его за плечо.
     - Сударь! У вас вся спина белая. Позвольте, я вас почищу.
     Мелеш, смущенный, стоял, а в это время полный белокурый мужчина  чистил
его своей большой плоской ладонью.  "Лицемер!"  От  возмущения  на  губах  у
Мелеша выступила пена. Ну хорошо! Он ей покажет! Мелещ нащупал адрес девушки
и внезапно был поражен тем, что ему не нужно читать адрес, - он  помнит  его
наизусть: недалеко отсюда - на той стороне Юстон-Род. Чудно! Может быть,  он
тогда машинально посмотрел на адрес? Говорят, будто есть подсознательный ум.
Пусть так. Но у него есть еще и сознательный  ум,  и  этот  сознательный  ум
намерен проучить Алису. Вот и Юстон-Род. Переходя улицу, Мелеш  почувствовал
странную и приятную слабость в ногах.  Теперь  он  понимал,  что  собирается
сделать нечто нехорошее. Он  идет  к  девушке  не  только  для  того,  чтобы
проучить жену, но и потому, что надеется... А  это  дурно,  очень  дурно,  и
выходит, что Алиса права.
     Мелеш стоял на углу узкой площади, возле садовой ограды. Он облокотился
на ограду и заглянул в сад. Он всегда был откровенен  с  женой,  и  это  она
виновата, что у него  возникли  такие  желания.  А  вместе  с  тем  приятная
слабость в ногах  как  бы  доказывала,  что  она  права.  У  него  появилось
сомнение: а может быть, он испытывал то же ощущение и в суде? Как должен был
бы  поступить  на  его  месте  любой  другой  человек,  не  считая  Алисы  и
полицейских?   Отрешиться   от   добродетели,   совершенно   отрешиться   от
добродетели. В саду заворковал голубь. "Будете поблизости - заходите в любое
время,  я  буду  рада".  Слова  эти  девушка   произнесла   с   неподдельной
искренностью. Да и сама она была ничуть не хуже других. Тем не  менее,  если
бы Алиса отнеслась к происшествию в суде спокойно, он бы  и  не  вспомнил  о
девушке. Ну, ладно!.. В конце  концов  он  решил  уйти  отсюда.  Он  человек
женатый, в этом все дело. А на номера домов он,  однако,  смотрел.  Двадцать
семь!
     Вот он, этот дом! Мелеш густо покраснел. Ветка сирени хлестнула его  по
лицу. Ее аромат напомнил ему ферму в Сомерсете, где он ухаживал  за  Алисой.
За другой Алисой - не за той, которая  бранилась  сегодня  на  лестнице!  Он
внимательно осмотрел запущенный дом, и вдруг его бросило в жар. Положим,  он
войдет. Что подумает девушка? Что он потому заплатил  штраф...  Но  ведь  он
заплатил его не потому! Не такая же он дрянь! Мелеш  повернулся  и  быстрыми
шагами пошел прочь.
     Зажглись театральные рекламы. Движение здесь было небольшое -  медленно
ехал в экипажах  или  прогуливался  пешком  праздный  люд.  Мелеш  дошел  до
Лейстер-сквер и сел на скамейку. Вокруг него в сгущавшихся сумерках все ярче
горели огни реклам и уличные фонари. Сидя на  скамейке,  Мелеш  размышлял  о
ничтожности жизни. Так много всего на свете, а достается на  твою  долю  так
мало! Целый день возиться с цифрами, потом идти домой, к Алисе, и это жизнь!
Все казалось ему еще не  таким  плохим,  пока  Алиса  была  с  ним  ласкова.
Подумать только, что он упустил! Он вспомнил книгу об островах Южного  моря,
о природе, о людях, о достопримечательностях,  о  звуках,  о  запахах  всего
мира. А взамен - четыре фунта десять  шиллингов  в  неделю,  жена,