достность, граничащую с неприличием, и это забавляло  старого  циника
Хейторпа. Что до Филлис и Джока, он сильно привязался к  своим  резвым,  как
жеребята, внучатам. Возможность одним ловким ходом обеспечить  их  суммой  в
шесть  тысяч  фунтов  стерлингов  казалась  ему  просто   манной   небесной.
Обстоятельства складывались так, что если он "отдаст концы", - а это  могло,
разумеется, случиться в любой момент, - то они не получат ни гроша.  А  ведь
после него останется в худшем случае тысяч пятнадцать. Сейчас он выдавал  им
триста фунтов в год из своего  жалованья,  но  мертвые  директора,  увы,  не
получают жалованья. Шесть тысяч фунтов  стерлингов,  помещенные  так,  чтобы
мамаша не могла растранжирить их, при четырех с половиной процентах  годовых
будут приносить им двести пятьдесят фунтов в год - это  лучше,  чем  ничего.
Чем дольше он думал, тем больше нравилось ему  это  дельце.  Только  бы  тот
слабонервный тип Джо Пиллин не струсил в последний миг, когда он уже так на-
строился.
     Через четыре дня "слабонервный тип" снова появился  вечером  в  доме  в
Сефтон-парк.
     - Сильванес, я подумал. Мне не подходят твои условия.
     - Еще бы! И все-таки ты согласишься.
     - Почему я должен жертвовать собой? Пятьдесят четыре тысячи  за  четыре
судна - это, знаешь, серьезно уменьшит мои доходы.
     - Зато гарантирует их, дорогой.
     - Так-то оно так, но, понимаешь, я не  могу  участвовать  в  незаконной
сделке. Если это выплывет наружу, что будет с моим именем и вообще...
     - Это не выплывет...
     - Ты вот уверяешь, а...
     - Единственное, что от тебя требуется, - сделать дарственную запись  на
третьих лиц, которых я тебе назову. Сам я не возьму  ни  пенса.  Пусть  твой
стряпчий подготовит бумаги, сделай его  доверенным  лицом.  А  ты  подпишешь
документы, когда сделка будет заключена. Я доверяю тебе, Джо. Какие из твоих
акций дают четыре с половиной процента?
     - Мидлэнд...
     - Отлично. Не продавай их.
     - Хорошо, но кто эти люди?
     - Женщина и ее дети. Я хочу оказать им услугу. ("Как вытянулось лицо  у
этого типа!") Боишься связываться с женщиной, Джо?
     - Тебе смешно... А я в самом деле боюсь связываться с чужими женщинами.
Нет, не нравится мне все это дело, решительно не нравится.  Я  человек  иных
правил и прожил жизнь не так, как ты.
     - Тебе повезло,  иначе  ты  давно  бы  сошел  в  могилу.  Скажи  своему
стряпчему, что это твоя старая пассия, хитрец!
     - Ну вот! А что, если меня начнут шантажировать?
     - Пусть он держит язык за зубами и переводит деньги на них  каждые  три
месяца. Они решат, Что благодетель - я, а ведь так оно и есть на самом деле.
     - Нет, Сильванес, не нравится мне это, не нравится.
     - Тогда забудь о нашем разговоре, и дело с концом. Возьми сигару!
     - Ты же знаешь, я не курю... А нет какого-нибудь иного способа?
     - Есть. Продай в Лондоне акции, вырученную  сумму  помести  в  банк,  а
после принеси мне банкнотами шесть  тысяч.  Они  будут;  у  меня  до  общего
собрания. Если дело не выгорит, я верну их тебе.
     - Ну нет, это мне еще меньше по душе.
     - Не доверяешь?
     - Ну что ты, Сильванес! Просто все это - обход закона.
     -  Нет  такого  закона,  который  запрещал  бы  человеку  распоряжаться
собственными деньгами. Мои дела тебя не  касаются.  И  запомни:  я  действую
совершенно бескорыстно, мне не перепадет ни полпенни.  Ты  просто  помогаешь
вдове и сиротам - как раз в твоем духе!
     - Удивительный ты человек, Сильванес. Ты, кажется, вообще  не  способен
принимать что-либо всерьез.
     - Принимать все всерьез - рано в могилу лечь!
     Оставшись один после второго разговора, Хейторп подумал: "Он клюнет  на
эту удочку".
     Джо и в самом деле клюнул. Дарственная запись была оформлена и  ожидала
подписи. Сегодня правление решило произвести  покупку,  оставалось  добиться
одобрения общего собрания акционеров. Только бы ему  разделаться  с  этим  и
обеспечить внуков, и плевать он тогда хотел  на  лицемерных  сутяг,  мистера
Браунби и компанию! "Мы надеемся, что вы еще долго проживете!" Как будто  их
интересует что-либо, кроме его денег, точнее - их  денег.  Он  встрепенулся,
поняв, как долго просидел в задумчивости, ухватился за  подлокотники  кресла
и, пытаясь встать, нагнулся вперед; лицо и шея у него побагровели. А  доктор
запретил ему делать это во избежание удара  -  как  и  сотни  других  вещей!
Чепуха! Где Фарни или кто-нибудь из тех молодчиков, почему никто не  поможет
ему? Позвать - значит уронить свое достоинство. Но неужели  сидеть  тут  всю
ночь? Трижды  он  пытался  встать  и  после  каждой  попытки  подолгу  сидел
неподвижно, красный и  выбившийся  из  сил,  В  четвертый  раз  ему  удалось
подняться, и он  медленно  направился  к  канцелярии.  Проходя  комнату,  он
остановился и сказал едва слышно:
     - Молодые люди, вы забыли обо мне.
     - Вы просили, чтобы вас не беспокоили, сэр, -  так  нам  сказал  мистер
Фарни.
     - Очень любезно с его стороны. Подайте мне пальто и шляпу.
     - Слушаюсь, сэр,
     - Благодарю вас. Который час?
     - Ровно шесть, сэр.
     - Попросите мистера Фарни прийти ко мне завтра в  полдень  насчет  моей
речи на общем собрании.
     - Непременно, сэр.
     - Доброй ночи.
     - Доброй ночи, сэр.
     Своей черепашьей походочкой  старик  прошел  между  стульями  к  двери,
неслышно открыл ее и исчез. Клерк, закрывший за ним дверь, произнес:
     - Совсем немощным стал наш председатель! Еле ноги волочит.
     Другой отозвался:
     - Чепуха! Этот старик из крепких. Он и умирая будет драться.

2

     Выйдя на улицу, Сильванес Хейторп направился к перекрестку, где  всегда
садился на трамвай, идущий в  Сефтон-парк.  На  переполненной  улице  царило
деловое оживление, характерное для города, где встречаются Лондон,  Нью-Йорк
и Дублин, где люди ловят и упускают свои возможности. Старому Хейторпу нужно
было перейти на противоположную сторону  улицы,  и  он  бесстрашно  тронулся
вперед, не обращая внимания на уличное движение. Он  тащился  медленно,  как
улитка,  и  всем  своим  невозмутимо-величественным  видом  будто   говорил:
"Попробуйте сшибить, я все равно не стану торопиться,  будьте  вы  неладны".
Раз десять на дню  какой-нибудь  истинный  англичанин,  соединяющий  в  себе
флегматичность со склонностью брать людей под свою защиту, спасал ему жизнь.
Трамвайные кондукторы на этой линии давно привыкли  к  нему  и  всякий  раз,
когда он дрожащими руками цеплялся за поручни и ремни, подхватывали его  под
мышки и, точно мешок с углем, втаскивали в вагон.
     - Все в порядке, сэр?
     - Да, благодарю вас.
     Он проходил в вагон, и там ему неизменно уступали место  из  любезности
или из опасения, что он свалится прямо на колени  к  кому-нибудь.  Он  сидел
неподвижно, плотно закрыв глаза. Видя его румяное лицо, кустик  седых  волос
на квадратном, гладко выбритом раздвоенном подбородке,  огромный  котелок  с
высокой тульей, который казался еще слишком тесным для такой головы с шапкой
густых волос, его можно было  принять  за  идола,  выкопанного  откуда-то  и
выставленного напоказ в слишком узком одеянии.
     Один из тех особенных голосов, какими говорят молодые люди из  закрытых
школ или служащие на бирже, где беспрерывно что-то покупается  и  продается,
сказал у него над ухом:
     - Добрый вечер, мистер Хейторп!
     Старый Хейторп открыл глаза. А, это тот прилизанный молокосос, чадо Джо
Пиллина! Только поглядите  на  этого  круглоглазого  и  круглолицего  щенка:
маленькие усики, меховое пальто, гетры, бриллиантовая булавка в галстуке.
     - Как отец? - спросил он.
     - Спасибо, неважно себя чувствует. Все беспокоится насчет  судов.  А  у
вас, наверно, нет еще для него новостей?
     Старый Хейторп кивнул. Молодой человек всегда  вызывал  в  нем  чувство
отвращения, как воплощение самодовольной посредственности нового  поколения.
Он был из тех скроенных на один манер чистюль, которые  трижды  примеряются,
прежде чем взяться за что-нибудь, ничтожеств,  не  обладающих  ни  умом,  ни
энергией, ни даже пороками, и Хейторпу не хотелось удовлетворять любопытство
этого молокососа.
     - Зайдем ко мне, - сказал он. - Я напишу ему записку.
     - Спасибо. Очень хотелось бы  подбодрить  старика.  Старика!  Нахальный
ублюдок! Закрыв глаза, старый
     Хейторп сидел неподвижно, пока трамвай,  петляя,  тащился  в  гору.  Он
размышлял.
     Чего только он не переделал, когда  ему  было  столько  же,  как  этому
щенку, - лет  двадцать  восемь,  наверное,  или  около  того!  Взбирался  на
Везувий, правил четверкой лошадей, проигрался до нитки на скачках в Дерби  и
вернул все до последнего пенни в Оуксе; знал всех знаменитых тогда танцовщиц
и оперных певиц; в Дьеппе дрался на дуэли с одним янки, который на  редкость
противным гнусавым голосом заявил, что старушка Англия больше ни на  что  не
способна, и ранил его в руку; был  уже  членом  правления  судовладельческой
компании; мог перепить полдюжины завзятых выпивох в Лондоне; чуть не свернул
себе шею на скачках с препятствиями;  прострелил  грабителю  ногу;  едва  не
утонул, прыгнув в воду на пари; стрелял бекасов в Челси; вызывался в суд  за
свои грехи, мог смутить самого Чифта;  путешествовал  с  испанкой.  Этот  же
щенок успел, быть  может,  только  в  таких  путешествиях  и  тем  не  менее
воображает себя светским львом...
     Кондуктор дотронулся до его рукава:
     - Вам выходить, сэр.
     - Благодарю.
     Он сошел с подножки и двинулся в синеющих сумерках к воротам дома своей
дочери. Боб Пиллин шагал рядом и думал: "Бедный старикан, еле ноги волочит".
А вслух сказал:
     - Мне кажется,  вам  лучше  брать  извозчика,  сэр.  Мой  старик  сразу
свалился бы, прогуляйся он в такой вечер!
     Сквозь туман прозвучал ответ:
     - Твой отец всегда был дохлятиной.
     Боб Пиллин рассмеялся тем сальным смешком, который нередко  слышишь  от
определенного типа людей, и старый  Хейторп  подумал:  "Смеется  над  отцом,
попугай!"
     Они подошли  к  подъезду.  Стройная,  темноволосая  женщина  с  тонким,
правильным лицом расставляла в холле цветы. Она обернулась и сказала:
     - Вам, право же, не следовало бы задерживаться так  поздно,  папа.  Это
вредно в такое время года. Кто это? А-а, мистер Пиллин! Здравствуйте. Вы уже
пили чай? Может быть, пройдете в гостиную или хотите поговорить с папой?
     - Благодарю! Ваш отец...
     Хейторп перешел холл, не обращая ни малейшего  внимания  на  дочь.  Боб
Пиллин подумал: "Клянусь, старик и в самом  деле  чудит";  потом  сказал  на
ходу: "Премного благодарен! Мистер  Хейторп  хочет  кое-что  передать  моему
отцу", - и последовал за стариком. Мисс Хейторп была совсем не в его  вкусе,
он даже побаивался этой худощавой женщины, у которой был такой  вид,  словно
она никому никогда не позволит расстегнуть свой корсаж.  Говорили,  что  она
очень набожная и все такое.
     Оказавшись в своем святилище, старый Хейторп направился  к  письменному
столу, спеша, по-видимому, сесть и отдохнуть.
     - Вам помочь, сэр?
     Тот покачал  головой,  и  Боб  Пиллин,  остановившись  у  камина,  стал
наблюдать за Хейторпом. Старикан, видно, не любит зависеть от других. И  как
только он садится в такое кресло! Когда доходишь до такого состояния,  лучше
уж загнуться сразу и уступить место молодым. И как это в его Компании терпят
этакое ископаемое в качестве председателя - чудеса! Тут ископаемое заворчало
и проговорило почти неслышным голосом:
     - Наверное, ждешь не дождешься возможности прибрать к  рукам  отцовские
дела.
     У Боба Пиллина отвисла челюсть. Старик продолжал:
     - Куча монет, и никакой ответственности! Посоветуй ему от  моего  имени
пить портвейн. Лет на пять дольше протянет.
     Боб Пиллин ответил только смешком на этот неожиданный выпад, так как  в
кабинет вошел слуга.
     - Миссис Ларн, сэр! Вы примете ее?
     Молодому человеку показалось, что, услышав это  имя,  старик  попытался
встать. Но он только кивнул и протянул ему записку. Боб Пиллин взял  записку
- при этом ему почудилось, что старик пробормотал что-то вроде  "Ну,  теперь
держись!" - и пошел к двери.  Мимо  него,  словно  согревая  воздух  вокруг,
проскользнула стройная женская фигура в меховом  пальто.  Лишь  в  холле  он
спохватился, что забыл в кабинете шляпу.
     У камина на медвежьей шкуре стояла молоденькая  хорошенькая  девушка  и
смотрела на него круглыми наивными глазами. "Ну и хорошо! - мелькнуло у него
в голове. - Я уж не стану беспокоить их из-за шляпы". - Потом, приблизившись
к камину, он сказал:
     - Сегодня здорово холодно, правда?
     Девушка улыбнулась.
     - Да, очень.
     Он заметил, что у нее пышные русые волосы, короткий прямой нос, большие
серо-синие глаза, веселый, открытый взгляд;  на  груди  был  приколот  букет
фиалок.
     - М-м... - начал он. - Я оставил там свою шляпу.
     - Забавно!
     При звуке ее негромкого чистого смеха что-то шевельнулось вдруг в  Бобе
Пиллине.
     - Вы хорошо знаете этот дом?
     Она покачала головой.
     - Чудесный дом, правда?
     Боб Пиллин, который этого не находил, ответил неопределенно:
     - Вполне о'кей.
     Девушка откинула голову и снова рассмеялась:
     - О'кей? Что это такое?
     Боб  Пиллин  увидел  ее  белую  округлую  шею  и  подумал:  "Какая  она
прелесть!" Потом, набравшись смелости, сказал:
     - Моя фамилия Пиллин. А ваша - Ларн, не так ли? Вы родственница мистеру
Хейторпу?
     - Он наш опекун. Он славный старик, правда?
     Боб Пиллин вспомнил, как старик едва слышно  пробормотал  что-то  вроде
"Ну, теперь держись!", и уклончиво ответил:
     - Ну, вы-то его лучше знаете.
     - Разве вы не внук ему и не родственник?
     Боб Пиллин не пришел в ужас от этого предположения.
     - Да нет, мой отец и он - старые знакомые. Вот и все.
     - А ваш папа такой же, как он?
     - Н-не совсем...
     - Жалко! Если бы они были вроде двойников - вот было бы забавно!
     Боб Пиллин подумал: "Ого, у нее острый язычок!  Как  ее  зовут?"  Потом
спросил:
     - Как ваши крестные нарекли вас?..
     Девушка снова рассмеялась - казалось, все вызывало у нее смех.
     - Филлис!
     Может быть, сказать: "Вот имя, которое я люблю"? Нет, лучше не надо! А,
может, все-таки стоит? Если упустить момент, то никогда уж не встретить  ее!
Он сказал:
     - Я живу в доме на краю парка, в красном таком, знаете? А вы где?
     - Я далеко, Миллисент Виллас, 23. Я ненавижу наш убогий домишко. Но  мы
там очень весело живем.
     - Кто это мы?
     - Ну, мама, я и Джок. Ужасный мальчишка! Вы даже  представить  себе  не
можете. И волосы у него почти рыжие. Когда состарится, он,  наверное,  будет
таким же, как дедушка Хэйторп. Нет, Джок просто невозможен!
     Боб Пиллин пробормотал:
     - Интересно было бы познакомиться с ним.
     - Правда? Я  спрошу  у  мамы,  не  разрешит  ли  она.  Но  вы  сами  не
обрадуетесь. Он вечно вспыхивает, как фейерверк.
     Она откинула голову, и у Боба Пиллина снова поплыло все перед  глазами.
Взяв себя в руки, он спросил, растягивая слова:
     - Разве вы не пойдете повидаться со своим опекуном?
     - Нет, у мамы к нему секретный разговор. Мы здесь в первый  раз.  Чудак
он, правда?
     - Чу-дак?
     - Ну да! Но он  очень  хорошо  ко  мне  относится.  Джок  называет  его
последним стоиком.
     Из кабинета старого Хейторпа крикнули:
     - Филлис, поди сюда!
     Этот голос принадлежал, несомненно, женщине с красивым ртом, у  которой
нижняя губа чуть-чуть прикрывала верхнюю; в нем была и теплота,  и  живость,
ласкающая слух, и что-то неискреннее.
     Девушка бросила Пиллину через  плечо  смеющийся  взгляд  и  скрылась  в
комнате.
     Боб Пиллин прислонился спиной к камину, уставив круглые  щенячьи  глаза
на то место, где  только  что  стояла  девушка.  С  ним  происходило  что-то
непонятное. Поездки с дамой  сердца,  возможность  которых  допускал  старый
Хейторп,  утоляли  лишь   чувственность   этого   молодого   человека;   они
прекратились в Брайтоне и Скарборо и были лишены малейшего намека на любовь.
Рассчитанная до мелочей карьера и "гигиеничный"  образ  жизни  избавляли  от
беспокойства и его самого и его отца. А сейчас у него застучало в  висках  и
что-то большее, нежели просто восхищение, стеснило ему  горло  как  раз  над
высоким  стоячим  воротничком  -   то   были   первые   признаки   рыцарской
влюбленности! Но светский человек нелегко поддается нахлынувшим чувствам,  и
кто знает, окажись под рукой шляпа, не поспешил ли бы он вон из этого  дома,
бормоча себе под нос: "Ну нет, дорогой, Миллисент Виллас  вряд  ли  подойдет
тебе, если у тебя серьезные намерения". А то кругленькое, смеющееся  личико,
блестящая прядка на лбу и широко раскрытые серые глаза  как-то  не  вызывали
намерений иного рода: невинная юность неотразимо действует на самых  трезвых
молодых людей. Охваченный каким-то  смятением,  Пиллин  думал:  "Удобно  ли,
осмелюсь ли предложить проводить их  до  трамвая?  А  может,  лучше  сбегать
нанять автомобиль и отправить их домой? Нет, они могут  уйти  тем  временем!
Надо ждать здесь! Боже, как она смеется! Не  личико,  а  загляденье:  цветом
точно клубника со сливками, волосы, словно  сено,  и  все  такое!  Миллисент
Виллас..." И он торопливо записал адрес на манжете.
     Дверь  растворилась,  и  он  услышал  тот  теплый  переливчатый  голос:
"Пойдем, Филлис!", потом девичий  голосок:  "Хорошо,  иду!"  и  ее  звонкий,
веселый смех. Он быстро  пошел  к  входной  двери,  в  первый  раз  в  жизни
испытывая подлинный трепет. Он проводит их до трамвая без шляпы  -  это  еще
более по-рыцарски! Но тут же он услышал:
     - Молодой человек, у меня ваша шляпа!
     А затем раздался голос ее матери, живой, притворно возмущенный:
     - Филлис, как тебе не стыдно! Вы  когда-нибудь  видели  такую  скверную
девчонку, мистер...
     - Пиллин, мама.
     Потом - он сам не знал, как это произошло, -  он  шагал  между  ними  к
трамваю, защищенный от январского холода смехом и ароматом мехов  и  фиалок.
Это было похоже на сказку из "Тысячи и одной ночи"  или  что-нибудь  в  этом
роде, какое-то опьянение, когда уверяешь, что тебе - по пути, хотя потом всю
дорогу назад придется снова трястись на этом  дурацком  трамвае.  Никогда  в
жизни он не чувствовал такого воодушевления, как сейчас, когда  восседал  на
скамье между ними, забыв и о записке в кармане и о своем желании  подбодрить
отца.  На  конечной  остановке  они  вышли.  Мурлыкающее  приглашение  зайти
как-нибудь, отчетливое  "Джок  будет  рад  познакомиться  с  вами!",  низкий
грудной смех. "Ах ты, скверная  девчонка!"  И  вдруг  хитрая  мысль  молнией
осенила его, когда он снимал шляпу.
     - Большущее спасибо, зайду непременно! - Он снова вскочил  на  подножку
трамвая, деликатно намекая этим, как безмерно он был галантен.
     - Вы же сказали, что вам по пути! Ну, зачем вы так?..
     Слова ее были точно музыка, а раскрытые  от  удивления  глаза  казались
самыми прекрасными на земле. Миссис Ларн снова засмеялась низким, теплым, но
и каким-то рассеянным смехом, а девушка помахала ему рукой на  прощание.  Он
глубоко вздохнул и пришел в себя только в клубе,  за  бутылкой  шампанского.
Пойти домой? Ну, нет! Ему хотелось пить и мечтать. Ничего,  "старик"  узнает
новости завтра.

3

     Эти слова "Сэр,  вас  хочет  видеть  миссис  Ларн!"  могли  бы  смутить
человека с более слабыми нервами. Что привело ее? Она же знает,  что  ей  не
следует приходить сюда. Старый Хейторп с циничным любопытством наблюдал, как
вошла его сноха. Каким- взглядом она окинула этого  щенка,  когда  проходила
мимо! Он отдавал должное вдове своего сына и спрятал улыбку между усами. Она
взяла  его  руку,  поцеловала,  прижала  к  своей   великолепной   груди   и
проговорила:
     - Вот видите, наконец-то  я  здесь!  Вы  не  удивлены?  Старый  Хейторп
покачал головой.
     - М