Занавес


СЦЕНА ВТОРАЯ

Пятый  час.  Грязный, заполненный рабочими пустырь под мрачным небом. Позади
пустыря,  за  колючей  проволокой,  на  некотором  возвышении  - тропа вдоль
канала;  у  берега стоит на якоре баржа. Вдали раскинулись болота и покрытые
снегом  холмы.  Поперек  пустыря, от самого берега, тянется заводская стена.
Там,  где  стена образует угол, из досок и бочек сооружена импровизированная
трибуна,  на которой - Харнесс. Робертc стоит, прислонившись спиной к стене,
     чуть поодаль от толпы. На берегу сидят, покуривая, два лодочника.

     Харнесс (поднимая руку). Ну вот, я вам  все  выложил.  Больше  добавить
нечего, говори я тут хоть до завтрашнего дня.
     Яго (темноволосый, испанского обличья  человек  с  небольшой  реденькой
бородкой  и  бледным  лицом).  Послушайте,  мистер,  а   если   они   наймут
штрейкбрехеров?
     Балджин. Пусть только попробуют!  (По  толпе  прокатывается  угрожающий
гул.)
     Браун (круглолицый человек). Где их найти-то?
     Эванс (невысокого роста, бойкий, с изможденным, но воинственным лицом).
Штрейкбрехеры всегда найдутся: такая уж  это  порода.  Мало  ли  таких,  кто
печется только о собственной шкуре?

Снова  недовольный  гул.  Сквозь  толпу,  расталкивая остальных, пробирается
                  старый Томас, и встает в переднем ряду.

     Харнесс (поднимает руку). Нет, со стороны им нанять некого. Но  это  не
спасет вас.  Рассудите  сами:  если  Компания  удовлетворит  требования,  то
вспыхнет десяток новых  забастовок.  А  мы  к  этому  не  готовы.  Профсоюзы
основаны на принципе: справедливость для всех, а не для кого-нибудь  одного.
Каждый рассудительный человек вам скажет: зря вас на это подбили! Я ведь  не
говорю, что ваши требования чрезмерно высоки и вы не имеете права добиваться
своего. Нет! Просто сейчас не время. Вы сами себе яму роете.  Выкарабкаетесь
вы оттуда или нет - вам решать!
     Льюис  (истый  валлиец  с  черными  усами).  Правильно,  мистер!   Надо
выбирать.

В  толпе  движение:  между  рядами  быстро  пробирается  Раус и встает около
                                  Томаса.

     Харнесс. Умерьте  свои  требования,  и  мы  поможем  вам.  Но  если  вы
откажетесь, больше меня здесь не увидите, я не могу даром терять время. Я не
из тех, кто бросает слова на ветер, сами убедились.  Вы  же  разумные  люди,
почему вы должны кого-то слушать (останавливает взгляд на  Робертсе).  Разве
не лучше выйти на работу, а  мы  добьемся  от  Компании  кое-каких  уступок.
Держаться вместе и победить или и дальше дохнуть с голоду - выбирайте!

                                Толпа гудит.

     Яго (угрюмо). Вам легко говорить.
     Xарнесс (перекрывая шум). Легко? (Страстно.) Мне довелось  испытать  то
же самое, что и вам, когда я был не старше  вон  того  юнца  (показывает  на
парнишку). А профсоюзы тогда разве такие были? Почему  они  стали  сильными,
как вы думаете? Потому что мы держались друг за друга. Что до меня -  так  я
всего навидался, и это вот тут у меня.  (Ударяет  себя  в  грудь.)  Да,  вам
нелегко пришлось, мне рассказывать не надо. Но наше общее дело  важнее,  чем
ваши требования, вы же только часть целого. Помогите нам, и мы поможем вам.

Он  медленно  обводит  глазами  толпу.  Шум  растет.  Рабочие разбиваются на
    группы, спорят. Грин, Балджин и Льюис говорят, перебивая друг друга.

     Люис. Толковые вещи говорит этот парень из профсоюза.
     Грин (спокойно). Если бы меня послушали в свое время, то еще два месяца
назад услышали бы толковые вещи.

                        Лодочники на берегу смеются.

     Льюис (кивает). Посмотрите на тех двух бездельников.
     Балджин (мрачно). Если они не перестанут ржать, я им челюсть сворочу.
     Яго (внезапно). Эй, разве нагревальщикам достаточно платят?
     Харнесс. Я не говорил, что достаточно. Им платят столько же, сколько на
других заводах.
     Эванс. Это ложь! (Шум, выкрики.) А как на заводе Харперса?
     Харнесс (со спокойной иронией). Помолчал бы, приятель, если не  знаешь.
У Харперса смены длиннее, то на то выходит.
     Генри Раус (вылитый Джордж, только темноволосый). А вы поддержите  наше
требование о двойной плате за сверхурочные по субботам?
     Харнесс. Да!
     Яго. А что профсоюз сделал с нашими взносами?
     Харнесс (ровно). Я уже сказал, куда мы собираемся истратить эти деньги.
     Эванс. Вот-вот, только и слышишь: "Собираемся собираемся!"

                               Шум, выкрики.

     Балджин (кричит). А ну тише!

                    Эванс сердито осматривается вокруг.

     Xарнесс (повышая голос). Всякий, кто умеет отличить черное  от  белого,
знает, что в профсоюзах сидят не воры и не предатели. Я все сказал. Смотрите
сами, друзья. Если понадоблюсь, то знаете, где меня найти.

Харнесс  спрыгивает  на  землю,  рабочие  расступаются, и он уходит. Один из
лодочников  насмешливо  тычет  трубкой ему вслед. Рабочие снова собираются в
 группы, многие посматривают на Робертса - тот в одиночестве стоит у стены.

     Эванс. Он хочет, чтобы вы стали штрейкбрехерами. Он хочет настроить вас
против нагревальщиков, это уж точно! Да я лучше  голодать  буду,  чем  стану
предателем.
     Балджин.  Кто  говорит  о  предателях?   Ты   чего   болтаешь?   Смотри
поосторожнее.
     Кузнец (рыжеволосый парень с тяжелыми руками). А что с женщинами будет?
     Эванс. Раз мы можем выдержать, значит, и они тоже.
     Кузнец. У тебя нет жены?
     Эванс. Обхожусь.
     Томас (повышая голос). Нет,  ребята,  нам  самим  надо  договориться  с
Лондоном.
     Дэвис (медлительный, угрюмый черноволосый рабочий). Выйди и скажи, если
есть что, понял?

В   толпе  кричат:  "Томаса!"  Его  подталкивают  к  трибуне.  Он  с  трудом
карабкается  наверх,  снимает  шапку  и  ждет, пока толпа поутихнет. Выкрики
                               "Тише! Тише!".

     Рыжий парень (неожиданно в наступившей тишине). Добрый старый Томас!

В  толпе  гогочут.  Лодочники  переговариваются  между  собой.  Наконец  шум
                     стихает, Томас начинает говорить.

     Томас. Друзья, нас загнали в угол! Судьба загнала нас в угол.
     Генри Раус. Это Лондон загнал нас в угол!
     Эванс. Нет, профсоюз!
     Томас. Нет, ни Лондон и ни профсоюз  -  Судьба!  И  это  не  позор  для
смертного - покориться Судьбе. Ибо  Судьба  -  это  очень  большое.  Гораздо
больше, чем человек. Я тут самый старый и  по  себе  знаю,  как  дурно  идти
против Судьбы. Дурно заставлять человека страдать, когда все равно ничего не
добиться.

                  В толпе смех. Томас сердито продолжает.

Чего  тут смешного! Дурно, я вам говорю. Мы боремся из-за принципа. Никто не
скажет,  что  я не верю в принцип. Но если Судьба говорит "Хватит!", значит,
хватит, и нечего лезть на рожон.

             Возгласы одобрения и язвительный смешок Робертса.

Против   Судьбы   не  пойдешь.  Мы  должны  быть  чистые  сердцем,  честные,
справедливые  и  милосердные  - таковы заветы господни. (Робертсу, сердито.)
Да-да,  Дэвид Робертc, господь учит нас, что можно выполнять его заветы и не
идти против Судьбы.
     Яго. А как насчет профсоюза?
     Томас. Не доверяю я профсоюзу. Мы для них что  грязь  под  ногами.  Они
говорят:  "Поступайте,  как  мы   велим".   Я   двадцать   лет   старшим   у
нагревальщиков, и я скажу профсоюзникам (взволнованно): "Кто лучше знает, вы
или  я,   сколько   по   справедливости   должен   получать   нагревальщик?"
(Возмущенно.) Двадцать пять лет я платил деньги в  профсоюз,  а  чего  ради?
Мошенничество, чистое мошенничество, хоть тут и  говорил  всякие  вещи  этот
мистер!

                                   Ропот.

     Эванс. Слушайте, слушайте!
     Генри Раус. А ну кончай!
     Томас. Если мне не доверяют, неужели я буду доверять им?
     Яго. Правильно.
     Томас. Пусть эти мошенники сами по себе, а мы сами по себе.
     Кузнец. Мы и так сами по себе.

                               Шум в толпе.

     Томас (распаляясь). Я и сам за себя постоять  могу.  Если  у  меня  нет
денег купить что-нибудь, я обойдусь. А с чужими деньгами что угодно  сделать
можно. Мы бились что надо - и проиграли. Не наша это вина. Теперь надо самим
договариваться с Лондоном. А не получится, встретим поражение, как  мужчины.
Все лучше, чем дохнуть, как собакам, или искать у кого-то зашиты.
     Эванс (бормочет). Никто и не ищет!
     Томас (вытягивая шею). Что, не слышу? Я так считаю: если меня сшибли, я
не буду кричать "Помогите!". Я постараюсь сам встать на ноги.  А  если  меня
опять сшибут, значит, так тому и быть. Верно я говорю?

                                   Смех.

     Яго. Долой профсоюз!
     Генри Раус. Да здравствует профсоюз!

                          Остальные подхватывают.

     Эванс. Предатели.

                   Балджин и Кузнец грозят ему кулаками.

     Томас (утихомиривая рабочих). Эй вы, я старый человек...
     Толпа стихает, потом снова выкрики.
     Льюис. Старый дуралей, нельзя нам без профсоюза!
     Балджин. Я этим нагревальщикам морды поразбиваю!
     Грин. Если бы меня с самого начала послушали...
     Томас (вытирая лоб). Я вот что хотел сказать...
     Дэвис (бормочет). Давно пора!
     Томас (торжественно). Библия  говорит:  хватит  воевать!  Надо  кончать
забастовку!
     Яго. Это ложь! Библия говорит, чтобы до конца стоять!
     Томас (презрительно). Скажешь тоже! Что у меня, ушей нет?
     Рыжеволосый парень. Есть, и длинные!

                                   Смех.

     Яго. Туговат, значит, на ухо стал. Томас (возбужденно). А я говорю, что
я прав! Не может же быть, чтобы и ты и я - оба правы были.
     Рыжий парень. Так в библии: и нашим и вашим.

                         Юнец смеется. В толпе шум.

     Томас (устремив горящий взгляд на юнца). Уготованы тебе вечные муки, не
иначе. Так  вот  я  и  говорю:  если  против  библии  пойдете,  на  меня  не
рассчитывайте. И ни один богобоязненный человек не поддержит вас.

Он спускается с трибуны. Его место собирается занять Яго. В толпе крики: "Не
                           давайте ему говорить!"

     Яго.  Не  давайте  ему  говорить!  И  это,  по-вашему,  свобода  слова?
(Поднимается на трибуну.) Я долго говорить не  буду.  Давайте  посмотрим  на
вещи просто: держались-держались, а теперь, после всего, вы хотите  сдаться?
Мы же все одной веревочкой связаны, а вы, значит, решили, как вам  выгоднее?
Механики вам помогали, а вы к ним спиной  поворачиваетесь,  да?  Что  же  вы
раньше не сказали, мы бы тогда не начали забастовку! Вот и все, что я  хотел
сказать, а что до старого Томаса - плохо он читал библию. Если  вы  уступите
Компании или профсоюзу, это будет означать,  что  вы  нас  предали...  чтобы
спасти собственную шкуру... Как ни крути, грязное дельце  получается  -  вот
так!

Он  сходит  с  трибуны.  Рабочие явно смущены его короткой речью, которую он
произнес   ровным,   не  без  издевки,  голосом.  Из  рядов  выходит  Раус и
вспрыгивает  на  трибуну.  Он возбужден до крайности. По толпе прокатывается
                             гул недовольства.

     Раус (голос у него  срывается  от  волнения).  Я  складно  говорить  не
обучен, но тут не смолчишь. Люди мы или кто?  Наши  матери  голодают,  а  мы
смотрим, да?
     Робертc (подаваясь вперед). Раус!
     Раус (яростно смотрит  на  него).  Сим  Харнесс  правильно  говорит!  Я
передумал.
     Эванс. Эх ты! Переметнулся, а не передумал.
     Раус (вне себя от возбуждения). Он правильно сказал: "Помогите  нам,  а
мы поможем вам". У нас с самого начала  ошибка  вышла.  А  кто  виноват?  Он
виноват. (Показывает на Робертса.) "Будем, -  говорит,  -  драться  с  этими
разбойниками. Жать на них до последнего!" А что получилось? Им хоть бы  хны,
а нас прижали и семьи наши  прижали.  Истинная  правда  это.  Я  не  оратор,
друзья. Это кровь во мне говорит, душа моя говорит. (Делая угрожающий и в то
же время виноватый жест  в  сторону  Робертса.)  Он  тут  снова  агитировать
начнет, так вы его не слушайте! (По толпе словно  бы  прокатывается  тяжелый
вздох.). Не слушайте  вы  этого  дьявола!  (Робертс  смеется.)  Сим  Харнесс
правильно сказал. Кто мы без  профсоюза  -  горсточка  сухих  листьев,  дым,
ничто! Я не оратор, но скажу: надо кончать! Нечего женщин  и  детей  голодом
морить.

           Протестующие восклицания почти тонут в гуле одобрения.

     Эванс. Ты то почему перекрасился?
     Раус (метнув яростный взгляд). Сим Харнесс знает, что говорит. Нам надо
договариваться с Лондоном. Я не оратор, но скажу: хватит нам горя хлебать.

Он  затягивает  на  шее шарф, вскидывает голову и спрыгивает на землю. Толпа
рукоплещет  и  подается  вперед.  Раздаются  крики:  "Хватит! Да здравствует
профсоюз!"  "Харнесс  верно  сказал!",  но  Робертc  спокойно поднимается на
                                  трибуну.
                       Рабочие на мгновение затихают.

     Кузнец. Не будем мы тебя слушать! Заткнись!
     Генри Раус. А ну проваливай!

                   Толпа с криками подступает к трибуне.

     Эванс (яростно). Дайте ему сказать! Говори, Робертc!
     Балджин (бормочет). Если что, я ему башку проломлю.

Робертc  медленно  обводит  рабочих  взглядом,  и они замолкают. Он начинает
                    говорить. Один из лодочников встает.

     Робертc. Меня, значит,  не  хотите  слушать?  Рауса  и  старого  Томаса
слушали, а меня не  хотите?  Вы  даже  Сима  Харнесса  слушали,  забыв,  как
справедливо поступил по отношению к вам профсоюз. Может быть,  вы  еще  этих
людей из Лондона послушаете? Чего же вы ворчите? Вам же нравится, когда  вас
топчут ногами.
     (Видя, что к трибуне проталкивается Балджин, говорит грустно).
     Ты, конечно, хочешь своротить мне челюсть, Джон  Балджин.  Позволь  мне
сначала сказать, а потом  уж  бей,  если  это  доставит  тебе  удовольствие.
(Балджин угрюмо останавливается.) Будь я обманщиком, трусом или  предателем,
вы бы охотно выслушали меня. (Ропот прекращается, наступает мертвая тишина.)
Вы думаете, что мне очень выгодна эта забастовка? Есть среди вас хоть  один,
кто потерпел бы такой ущерб, как я? Есть среди вас хоть один, кто бы на  ней
потерял восемьсот фунтов с тех пор, как мы бросили работу? Ну, отвечайте же!
Сколько потерял старый Томас? Пять, десять фунтов или сколько там? Его-то вы
слушали, а что он говорит: "Никто не скажет, что я не верю в принципы... (со
злой иронией). Но если Судьба говорит "хватит", нечего идти против нее". А я
вам вот что скажу: если человек не решается сказать  Судьбе...  (с  каким-то
восторгом): "Я на том стою, попробуй сдвинь, если  можешь!"  -  значит,  его
принцип - лишь бы брюхо набить! Старый Томас говорит: "Мы должны быть чистые
сердцем, честные, справедливые и милосердные и должны покориться Судьбе!"  А
я скажу, что Судьба несправедлива и жестока. Взять, например, тех, кто живет
за холмом, они по себе это знают. Вымотаются за день, и каково  им  ночью  в
пургу тащиться в этакую даль! Ведь каждый шаг словно  с  бою  берешь.  Может
быть, лечь в снег и отдаться на милость милосердной Судьбы? Попробуйте-ка  и
тогда быстренько узнаете, с кем имеете дело.  Нет,  только  так...  (Ударяет
кулаком по воздуху.) ...в открытой схватке, человек может стать человеком. А
старый Томас бубнит: "Уступите, поклонитесь, прекратите эту ненужную  свару,
и враги, может быть, кинут вам корочку за послушание".
     Яго. Ни за что!
     Эванс. Будь они прокляты!
     Томас. Я этого не говорил.
     Робертc (язвительно). Не говорил, так думал! А что  о  библии  говорил?
Библия, мол, против! В первый раз слышу, что библия  и  Судьба  рядом  идут.
Этот молодой человек (показывает на Рауса) сказал,  что  я  дьявол.  Будь  я
дьяволом, тех, кто толкует о сдаче, я бы на  медленном  огне  жарил.  Только
трусы и предатели могут говорить о том, чтобы сдаться!
     Генри Раус (видя, что его брат протискивается вперед).  А  ну,  Джордж,
дай ему! Чего он зря языком треплет?
     Робертc (выкидывая руку). Постой, Джордж Раус, не время сводить  личные
счеты. (Раус останавливается.) Тут еще один выступал, мистер Саймон Харнесс.
Не очень-то  многим  мы  обязаны  мистеру  Харнессу  и  профсоюзу.  Что  они
говорили? "Отступитесь от своих товарищей, а не то мы отступимся от вас".  И
отступились!
     Эванс. Верно, отступились!
     Робертc. Мистер Харнесс, может быть, и неглупый человек, но он опоздал.
(Убежденно.) Что бы ни говорили мистер Саймон Харнесс, и Томас, и Раус,  что
бы ни говорил любой из вас, - мы победили!

Толпа  подступает  ближе,  все  жадно  смотрят на Робертса. Тот продолжает с
                          испепеляющим презрением.

Да,  нам  пришлось  подтянуть пояса. Но вы забыли, какую схватку мы ведем. Я
уже  не  раз говорил об этом, повторю еще. Это борьба, которую плоть и кровь
страны  ведет  против  кровопийцы.  Борьба  тех,  кто  истощает  себя каждым
движением и каждым дыханием, против чудовища, что растет и жиреет за их счет
по законам м_и_л_о_с_е_р_д_н_о_й Судьбы. Имя этому чудовищу - К_а_п_и_т_а_л!
Люди  трудятся  в поте лица, иссушают свой ум и тело, а он покупает наш труд
по  цене,  которую  сам же и устанавливает. Уж я-то как-нибудь знаю это! Они
купили  то,  до  чего  я дошел собственным умом, за жалкие семьсот фунтов, а
потом,  не  шевельнув  пальцем,  получили  за  это  сто тысяч! Капитал готов
сожрать  все  сам,  никому ничего не отдаст. Капиталисты говорят: "Право же,
нам  очень  жаль  вас,  бедняги,  туговато вам приходится", - но не дадут ни
полшиллинга,  чтобы  облегчить  нашу  участь.  Разве найдется среди них хоть
один,  который согласился бы заплатить лишний пенс подоходного налога, чтобы
помочь  бедным?  Равнодушное  чудовище  с  каменным  сердцем - вот что такое
К_а_п_и_т_а_л!  Вы  уже  поставили его на колени и теперь в последнюю минуту
хотите  отступить,  чтобы  избавить свою плоть от страданий. Сегодня утром я
был  у  тех  людей  из  Лондона  и словно в душу им заглянул. Был там один -
мистер  Скэнтлбери, этакая откормленная нами груда мяса. И вот он сидел, как
и  другие  акционеры  нашей  Компании, не шевеля ни пальцем, ни языком, лишь
загребая  дивиденды,  -  огромное бессловесное животное, которое поднимается
только  тогда,  когда  у него отнимают пищу. Я посмотрел ему прямо в глаза и
понял,  что  он б о и т с я, понимаете, боится за себя и за свои дивиденды и
жалованье,  боится  даже  акционеров, интересы которых он защищает. Они все,
кроме  одного, дрожат от страха - точно дети, которые оказались ночью в лесу
и пугаются каждого шороха. Я прошу вас, друзья (он замолкает и, подняв руку,
дожидается  полной  тишины):  позвольте  мне  от  вашего  имени  заявить им:
"Убирайтесь  к  себе  в  Лондон.  Рабочие  не  пойдут  ни на какие уступки!"
(Волнение  в  толпе.) Предоставьте мне свободу действий, и я клянусь, что не
пройдет и недели, как Компания удовлетворит все наши требования.
     Эванс, Яго и другие. Свободу действий! Браво! Свободу действий!
     Робертc. Мы боремся не только за сегодняшний день  (шум  смолкает),  не
только за себя, за собственные нехитрые  нужды.  Мы  боремся  за  всех  тех,
которые будут жить после нас. Друзья, ради любви к тем  людям  не  допустим,
чтобы на них легло тяжкое бремя, не дадим омрачить небо  будущему  и  залить
его морем горечи. И пусть с нами случится что угодно! Мы  готовы  пострадать
ради  них.  (Страстно.)  Нам  бы  только  стряхнуть  с  себя  это  жестокое,
кровожадное чудовище, которое от сотворения мира выжимает соки  из  рабочих,
из их жен и детей. (Понизив голос, с глубочайшей убежденностью и  болью.)  А
если у нас не достанет мужества сойтись с ним лицом к лицу и биться  до  тех
пор, пока это чудовище не попросит пощады, тогда оно и впредь будет  так  же
пить нашу кровь, и мы навсегда останемся тем,  кто  мы  есть  сейчас  (почти
шепотом), - хуже собак!

Полнейшая тишина. Робертc, слегка п