лийским искусством. Другими словами,  ваше  стремление  понять  несколько
умерило наше стремление достигнуть. В вашей литературе нас особенно  пленяет
правдивость, глубокая и всеобъемлющая терпимость.  Насколько  мне  известно,
вас в нашей литературе особенно привлекает здравомыслие и утверждающая сила,
то есть то, что для вас  непривычно  и  ново.  Смею  надеяться,  что  вы  не
заразитесь этим от нас; что никакое сближение между нами не замутит духовной
и умственной честности ваших писателей, не лишит  их  искренности.  Если  вы
восхищаетесь нашей более энергичной литературой, ее насыщенными сюжетами, ее
позицией "К  черту  психологию!",  то,  прошу  вас,  для  вашего  же  блага,
восхищайтесь  издали,  не  давайте  ей  коснуться  вас  слишком  близко!  Не
воображайте, что,  если  вам  хочется  привить  русской  душе  практичность,
действенность, методичность, вы можете позволить себе шутить шутки со  своей
литературой. В этой области вам ничего от нас не нужно, вы  можете  спокойно
довольствоваться той лучшей долей, которая у вас уже  есть.  Тут  мы  должны
заимствовать от вас, должны по возможности научиться подобно вам окунаться в
жизнь и воссоздавать ее, ничего не навязывая читателю  от  себя,  кроме  той
неуловимой личной окраски, которая придает  каждому  произведению  искусства
его неповторимо  индивидуальное  свойство.  Даже  если  вашей  литературе  в
последнее время недостает сдержанности, вы можете поучиться ей  у  ваших  же
старых мастеров лучше, нежели у нас; ибо наша сдержанность в искусстве - это
либо поверхностность, либо ханжеское наследие  пуританства.  Сдержанность  в
жизни, в поведении - иное дело. Тут вам, пожалуй, есть чему поучиться у нас,
ведь мы непревзойденные мастера по части того, чтобы держать свои чувства  в
узде.
     В вопросах поведения мы, можно сказать, старше вас;  думается,  в  этом
отношении мы больше походили на вас в дни Елизаветы, триста лет тому  назад.
Люди, с кем бы они ни общались, не становятся моложе. И если  в  будущем,  в
результате нашего нынешнего боевого  содружества,  нам  доведется  расширить
наши торговые и общественные связи, я думаю, что  ваши  обычаи  и  нравы,  а
может быть, и ваши  социальные  и  политические  взгляды  скорее  поддадутся
нашему влиянию, чем наоборот. Повторяю, нам есть  чему  поучиться  у  вас  в
искусстве, вам есть чему поучиться у нас в жизни.
     Обычно взаимной симпатией проникаются друг  к  другу  люди  либо  очень
схожие между собой, либо очень несхожие. Мне говорили, что наши солдаты  как
нельзя лучше ладят с вашими. Но когда война кончится, общаться  между  собой
будут не военные, а штатские - деловые люди и туристы. Нельзя  ожидать,  что
мы, если не считать редких исключений в той и другой стране, до конца поймем
друг друга, а тем более станем одинаково думать и поступать.  Наша  взаимная
терпимость будет во многом зависеть от признания того положения, с  которого
я начал: что мы как бы две половины единого целого, совершенно  между  собой
не  схожие;  мы  дополняем  друг  друга,  мы  совместимы,   но   отнюдь   не
взаимозаменимы. И вы и мы, хоть  и  очень  по-разному,  весьма  существенные
разновидности человечества, очень замкнутые в себе, очень  отграниченные  от
всего нерусского и  неанглийского;  очень  неизменные  и  непроницаемые  для
посторонних влияний. Отнять у  англичанина  его  английские  качества  почти
невозможно, и так же трудно, вероятно, отнять русские качества  у  русского.
Англичанин за границей как будто рассчитывает, что аборигены будут  смотреть
на все его глазами, и даже склонен сердиться, когда этого не происходит! Нам
следует остерегаться этой своей черты: не  глупо  ли  ожидать  тождества  от
полной себе противоположности! Нам следует усвоить, что  в  России  время  и
пространство не имеют того значения, какое они имеют у  нас,  что  жить  для
русских важнее, чем овладевать жизнью, что чувства там не стесняют,  а  дают
им полную волю; что в России встречаются не только крайности жары и  холода,
но и крайности скепсиса и веры, интеллектуальной тонкости и простодушия; что
правда для вас имеет совсем другое значение; что нравы у вас иные, а то, что
мы называем "хорошим тоном", для вас бессмысленная условность.  И  поскольку
англичанин учится туго и характер у него неважный, мы  просим  вас  проявить
терпение. Вам, со своей стороны, предстоит узнать, что скрывать свои чувства
еще не значит не иметь сердца; что  под  чопорной  деловитостью  англичанина
нередко прячется и душевное тепло и душевная тонкость, что он и не так  глуп
и не так хитер, как порою кажется. Я не жду  слишком  многого  от  духовного
общения между нашими двумя народами, ибо не очень верю в  восприимчивость  и
сочувственное любопытство рядового человека, будь то англичанин или русский.
Тон будут задавать интересы торговые и политические. И все же я  думаю,  что
те русские и те англичане, которые умеют видеть, найдут друг в  друге  много
привлекательного и интересного и что это обогатит их ум и сердце.

1916 г.


ДЕТИ И ВОЙНА
                              (Открытое письмо)

     Перевод М. Лорие

     Все мы были когда-то детьми, но те, кто вершит судьбы политики, едва ли
помнят об этом; и сейчас, накануне  конференции  по  разоружению,  я  считаю
своим долгом сказать о том, что значит война для детей, и  выступить  от  их
имени, поскольку сами они не могут этого сделать. Я не буду перегружать  это
открытое письмо статистикой, но прилагаю к нему краткую -  очень  краткую  -
сводку тех различных последствий, какие имела для детей Мировая война.
     Если в мирное время ребенка подвергают надругательству или убивают, вся
страна приходит в волнение. Во время войны  подвергаются  надругательству  и
гибнут миллионы детей - по-иному, но не менее ужасно.  На  них  обрушиваются
голод, эпидемии, увечья, сиротство, смерть от  болезней,  ядовитых  газов  и
бомб. Лишенные отцовского надзора,  многие  из  них  становятся  малолетними
преступниками. Истощенные, физически и нравственно ослабленные,  они  раньше
времени бросают школу и идут работать на военные заводы.  Последствия  войны
они чувствуют на себе еще много лет спустя, иногда всю свою жизнь. Счастливы
те сотни тысяч, которые родились  бы,  не  будь  войны,  но  не  успели.  И,
вероятно, страдания детей в прошлых войнах - ничто по сравнению с  тем,  что
их ожидает в войнах  будущего,  когда  жизнь  целой  страны  возможно  будет
парализовать нападением с воздуха на густонаселенные города  и  уничтожением
заводов и морских портов. Война, как ни посмотри на нее, -  всегда  безумие.
Она не достигает никаких  реальных  целей;  не  дает  здорового  и  прочного
удовлетворения  национальной  чести,  не  приносит  подлинных  экономических
выгод, даже не укрепляет характер страданиями, ибо если вначале она и  может
оказать очистительное действие,  то  очень  скоро  уже  становится  затяжной
болезнью. Но если посмотреть на войну с точки зрения детей,  являющих  собой
беспомощное будущее страны, отданное во  власть  наглому  и  расточительному
настоящему, - война сразу предстанет перед нами как чудовище с  прожорливой,
окровавленной пастью, убивающее и калечащее без жалости и без разбора, - тот
самый свирепый дракон, каким пугают  детей.  Допуская  войну,  мы  отдаем  в
заклад свое будущее - не только в том смысле, как это стало  нам  сейчас  до
ужаса ясно в связи с нашими  экономическими  затруднениями,  но  и  способом
гораздо более тонким и пагубным - частично уничтожая и целиком портя урожай,
который мы посеяли для завтрашнего дня  и  большую  часть  которого  нам  не
доведется собрать в житницы.
     Пусть каждый из тех, кто скоро соберется на конференцию  с  целью,  как
они объявили, рассмотреть,  в  какой  степени  возможно  свести  к  минимуму
вероятность и размеры будущей войны,  задаст  себе  вопрос:  "Если  бы  меня
подстрекали к тому, чтобы надругаться над ребенком или убить ребенка, что  я
сказал бы такому подстрекателю, как поступил бы с ним?" И пусть они  помнят,
что здоровье, моральное благополучие и жизнь миллионов детей,  поколение  за
поколением, зависят от того,  насколько  им,  этим  людям,  удастся  уберечь
будущее от разнузданных безумств настоящего  и  от  страшных  жестокостей  и
унижений прошлого.

1920 г.

К ЧЕМУ МЫ ПРИШЛИ

     Перевод М. Лорие

     Цивилизация? Что это такое? Богатое,  научно  организованное  общество?
Или всеобщая гуманность? Не ища во что бы то  ни  стало  единого  этического
определения, мы все же можем признать, что самым цивилизованным государством
будет то, в котором (пропорционально его населению) больше всего счастливых,
здоровых, разумных и  гуманных  граждан.  Если  судить  по  этим  критериям,
достигала ли когда-нибудь цивилизация высокого уровня? Едва ли: перед войной
уровень этот, во всяком случае, был достаточно низок, а сейчас он еще  ниже.
Великая война не обрушилась на невинное человечество как гром  среди  ясного
неба: это  было  возмездие,  старательно  взращенное  в  недрах  современной
цивилизации; естественный, исподволь достигнутый  результат  грубой  системы
конкуренции, доведенной почти до предела, - кульминация личных, политических
и межнациональных распрей, которые, начиная со средних  веков,  неуклонно  к
этому вели.
     Развитие человечества направляется не волей его и не  его  верованиями,
но воздействием великих и, так сказать, случайных открытий  на  человеческую
природу. Открытие и  использование  языка,  огня,  хлеба,  лодки,  металлов,
пороха, книгопечатания, угля,  пара,  электричества,  летательных  аппаратов
(использование атомной энергии еще  впереди),  воздействуя  на  человеческую
природу, которая, по  существу,  неизменна,  определяет  формы  человеческой
жизни, а религии, принципы, личности, идеи и политические курсы лишь  служат
этому удобной и приятной маскировкой. После открытия и использования  пороха
и книгопечатания века на некоторое время приостановили свой  бег,  но  затем
появился  уголь,  пар  и  современные  машины,  и   начался   быстрый   рост
промышленности, который и привел мир к его теперешнему состоянию.
     По сравнению с ролью этих открытий и  их  как  будто  бы  и  незаметным
влиянием  на  жизнь  человека  влияние  политических   идей   представляется
незначительным.  Ибо  теории  не  предшествуют  материальным  условиям,   не
вызывают их, а возникают из них как их следствие. Так, например,  английский
либерализм не породил Свободу Торговли  (это  практичное  дитя  Богатства  и
Недальновидности); он даже не ввел в  обиход  теорию  "невмешательства".  Он
лишь увенчал туманным ореолом давно признанное состояние общества, в котором
промышленность возобладала над сельским хозяйством. Прусская "воля к власти"
не вызвала, а лишь увенчала  терниями  нарастающую  волну  промышленности  и
богатства Германии. И нельзя  сказать,  что  выдающиеся  личности,  подобные
Гладстону и Бисмарку, возвеличивают свою эпоху: скорее сама эпоха  выдвигает
и возвеличивает их.
     Это одна из двух простейших истин, с которыми  нужно  считаться,  когда
думаешь  о  будущем  цивилизации;  вторая  -  уже  упомянутая   неизменность
человеческой природы. То обстоятельство, что в наше время люди более  тонки,
честолюбивы и  гуманны,  чем  первобытный  человек,  не  так  уж  важно  для
созданий, которые живут на свете каких-нибудь  семьдесят  лет  и  по  своему
духовному облику в общем не выше, а по физическому развитию, вероятно, ниже,
чем древние греки и римляне.
     Такой катаклизм, как Мировая война, всех  нас  заставил  оглянуться  на
пройденный путь; и  сейчас  мы  на  сто  ладов,  с  какой-то  автоматической
деловитостью, рассуждаем о том, к чему мы пришли, - очевидно,  с  похвальным
намерением прийти к чему-то иному. Мы будем и дальше пытаться понять, в  чем
мы потерпели неудачу и что нам теперь делать, а поступать,  вероятно,  будем
так, как нам велят наши открытия и изобретения, воздействующие на общую нашу
натуру. Однако столь фаталистическое соображение должно не обескуражить нас,
а  побудить  к  новым  усилиям.  Ибо  не  будем   тешить   себя   иллюзиями:
человечество, не понимающее, какую власть забрали над ним его  же  открытия,
тем более бессильно против этой власти. Не стоит также  закрывать  глаза  на
то, что мы собой представляем. Задумайтесь на  минуту  над  этой  диковинной
смесью,   что   зовется   общечеловеческой   природой.   Простой    человек,
превосходящий  своих  эксплуататоров,  хозяев  и   пастырей   выносливостью,
выдержкой,  терпением  и  юмором,  уступает  им  в  способности  воображать,
рассуждать, придумывать, соперничать и командовать. Порожденные конкуренцией
и интригами свойства этих вождей общества - политиков, генералов,  капитанов
промышленности  и  эксплуататоров,  газетных  магнатов,   рабочих   лидеров,
юристов, священников и писателей  -  вместе  с  простыми  качествами  людей,
которых  они  за  собою  ведут,  и  образуют  ту  амальгаму,   что   зовется
общечеловеческой природой. Но как ведущим, так  и  ведомым  почти  одинаково
недостает чистого альтруизма, забвения собственных  интересов;  так  что,  в
общем,  человеческая  природа  -   это   нечто   эгоистичное,   напряженное,
выносливое, терпеливое, недальновидное, воинственное и  честолюбивое  -  как
раз тот материал, какому  впору  растеряться  от  ужаса  перед  собственными
открытиями и изобретениями.
     Война ни на йоту не  изменила  человеческую  природу,  число  же  наших
неосвоенных открытий и изобретений она не уменьшила, а скорее увеличила: она
способствовала развитию орудий уничтожения и летательных аппаратов, будь  то
для целей торговли или  войны,  она  развила  всеобщую  изобретательность  и
умножила  возможности  материального  производства.  Что  еще  она  сделала?
Зачеркнула старые границы и  проблемы  и  породила  множество  новых.  Смела
несколько самодержавных государств  и  создала  другие,  столь  же  чреватые
тиранией меньшинства над большинством. Революционизировала Россию,  вероятно
- навсегда; и до такой степени истощила молодежь  и  богатство  Европы,  что
подлинный  центр  циклона  переместился  на  Тихий  океан   и   в   три   не
обескровленные войною страны, расположенные к востоку и к  западу  от  него.
Раздула понятие нации и в общем сузила понятие личной свободы.
     Война выдвинула теорию объединения наций, которая, увы, так и останется
прекрасной теорией, если только державы, занимающие сейчас  первые  места  в
мире, к своему великому удивлению, не проникнутся внезапно альтруизмом.  Она
сильно продвинула вперед женскую эмансипацию и ослабила  семейные  узы.  Она
укрепила надежды и повысила потребности "рабочих" -  термин,  предполагающий
монополию, в природе не существующую. Развив авиацию, она свела и сухопутную
и морскую войну к азартной игре в воздухе. Она показала, что  каждой  стране
необходимо обеспечить  себя  собственными  продуктами  питания,  не  вызвав,
впрочем, в Англии ни малейшего желания этим заниматься. И,  насколько  можно
судить, она  ни  в  чем  не  изменила  единственный  идеал,  принятый  всеми
современными  государствами,  -  максимальное  производство   богатства   на
квадратную милю.
     А между тем нечего надеяться, что будущее цивилизации  окажется  лучше,
чем ее прошлое и настоящее, если вместо  этого  обанкротившегося  идеала  не
принять другой - максимальное производство здоровья и счастья (что бы мы  ни
говорили и ни думали, разница между этими  двумя  идеалами  есть).  Судя  по
речам некоторых лидеров, "рабочие" стремятся к такой замене. Но сомнительно,
многие ли из них доросли до объективного понимания  этой  необходимости  или
правильно оценили корни зла.
     Приведем один пример: в Англии  сейчас  много  кричат  о  добыче  угля,
национализации шахт и т. п. Лишь изредка какой-нибудь глас вопиет в  пустыне
о необходимости сосредоточить внимание страны на том, чтобы обуздывать  реки
и строить гидроэлектростанции, разрабатывать залежи нефти или обращать уголь
в ту же нефть. Уголь - это проклятие, нужно искать любого пути обойтись  без
него. Ибо, хотя сам по себе он нужен, дым от него сгубил больше  здоровья  и
счастья, чем любое другое из наших великих открытий. И даже если бы уголь не
давал дыма, все равно его нужно добывать, а значит, миллионы людей  в  нашем
прекрасном мире должны работать под землей. Нам кричат, что от  добычи  угля
зависят наши возможности экспорта - возможность платить за пищу, которую  мы
вынуждены ввозить.
     И лишь робким шепотом нам говорят, что  вместо  этого  мы  сами  должны
растить свою пищу, - а это возможно в гораздо более  широких  размерах,  чем
сейчас, - и таким образом сокращать свою потребность в  угле.  Откуда  такой
фатализм в отношении угля? Да просто мы  не  можем  выбраться  из  привычной
колеи, освоенное открытие действует на человеческую природу: мы знаем, что у
нас имеются огромные неразработанные залежи  угля;  многие  из  нас  владеют
угольными шахтами или акциями угольных компаний; очень  многие  зарабатывают
на  жизнь  добычей  угля;  наши  правители  зависят  от  голосов   общества,
поклоняющегося углю; мы жаждем быстрого обогащения; короче  говоря,  все  мы
люди, каждый из нас предпочитает собственную непосредственную  выгоду  тому,
что в будущем принесет пользу нам всем" Это конкретный пример  того,  почему
будущее цивилизации достаточно мрачно.
     Всех нас мчит вперед в колеснице промышленности,  а  правит  ею  слепой
возница, наш дух конкуренции. Это можно сказать не только об Англии. Америка
и Япония быстро следуют по нашему пути, превращаются  в  страны,  задушенные
городами, помешанные на промышленности. Следующая серьезная война, вероятно,
вспыхнет между ними. Даже китайцы заразились  западной  идеей  -  добиваться
максимального богатства на квадратную милю. Их "передовые" люди говорят: "Мы
должны перенять западные методы, иначе мы не можем конкурировать с  западной
промышленностью".   Индустриализация   без   двух   основных   гарантий    -
отечественного производства продуктов питания в каждой стране и переключения
духа конкуренции на духовные ценности, на искусство, на спорт и  путешествия
- это неосторожный курс, при  котором  цивилизация  не  может  надеяться  на
движение  вперед.  Пока  идеалом  каждой  страны  остается,  грубо   говоря,
максимальное  производство  богатства  на  квадратную  милю,  никакие  планы
экономии,    жилищного    строительства,    здравоохранения,    просвещения,
промышленного развития и мало ли чего еще не предотвратят гибели, заложенной
в самом прогрессе этих стран.
     Нации, как и отдельные люди, могут быть здоровыми  и  счастливыми  даже
при относительной бедности. В  крайнем  случае  лучше  уж  научным  способом
ограничивать рост населения, нежели мчаться очертя голову по этому  опасному
пути. Богатство не  цель,  а  средство  к  достижению  цели.  Его  пробовали
приравнять к здоровью и счастью, но  эта  попытка  бесславно  провалилась  и
привела нас к войне.
     Если помнить, что человеческая природа не меняется, что от  изобретений
никуда не денешься и что почти всегда люди учатся на опыте слишком поздно  -
si jeunesse savait, si vieillesse pouvait {Если б молодость  знала,  если  б
старость могла (франц. поговорка).}, можно заключить, что цивилизация  зашла
в тупик. Когда государственные деятели уверяют нас, что скверный старый  мир
непременно уйдет в прошлое, мы, естественно, задаемся вопросом,  с  чего  бы
новому  миру  быть  лучше  старого,  если  только  не  изменятся  самый  дух
прогресса. Так что же нам делать - развести  руками  и  сказать:  "Мы  всего
только люди; мы делаем, что можем, и ведь как-никак в  некоторых  отношениях
мир стал лучше, чем  был,  даже  если  мы  и  несемся  к  катастрофе,  более
страшной, чем та, которую мы только что пережили"? Или стоит все же хотя  бы
попытаться выйти из тупика?
     Если путь к спасению есть, то состоит он в следующем:  взять  за