м  за  домом  порос  редким
сосняком, а старый фруктовый сад, где яблони только что стали  распускаться,
тянулся до ручья и переходил в большой запущенный луг. Мальчуган  с  темными
раскосыми глазами тащил свинью, а  из  дверей  навстречу  незнакомцам  вышла
женщина.
     - Это миссис Наракомб, моя тетушка, - проговорила девушка.
     Быстрые темные глаза "тетушки" и ее длинная шея придавали  ей  странное
сходство с дикой уткой.
     - Мы встретили вашу племянницу на дороге, - обратился к ней  Эшерст.  -
Она сказала, что вы нас, может быть, приютите на ночь.
     Миссис Наракомб оглядела их с ног до головы.
     - Пожалуй, если вы удовольствуетесь одной  комнатой.  Мигэн,  приготовь
гостевую комнату да подай кувшин сливок. Наверно, вам захочется чаю.
     Девушка вбежала в дом через крыльцо, у которого росли два тиса и  кусты
цветущей смородины. Ее синий берет весело мелькнул  в  темной  зелени  среди
розовых цветов.
     - Войдите в комнаты, отдохните, - пригласила хозяйка. - Вы, наверно, из
университета?
     - Да, были в университете, недавно окончили.
     Миссис Наракомб с понимающим видом кивнула головой.
     В  парадной  комнате  было  так  невероятно   чисто,   кирпичный   пол,
полированные стулья у пустого стола и большой жесткий  диван  так  блестели,
что казалось, здесь никогда никто не бывал. Эшерст сразу  уселся  на  диван,
обхватив больное колено руками,  а  миссис  Наракомб  стала  пристально  его
разглядывать. Он был единственным сыном скромного  преподавателя  химии,  но
людям он казался высокомерным, быть может, потому, что мало обращал  на  них
внимания.
     - А где здесь можно выкупаться?
     - Есть у нас за садом ручеек, только если даже стать на колени - и то с
головой не окунешься.
     - А какая глубина?
     - Да так - фута полтора, пожалуй, будет.
     - Ну и чудесно, вполне достаточно. Как туда пройти?
     - Прямо по дорожке, а потом через вторую калитку  направо.  Там,  около
большой яблони, которая стоит отдельно, есть маленький  затон.  В  нем  даже
форели водятся, может, вы их спугнете.
     - Скорее они нас спугнут.
     Миссис Наракомб улыбнулась.
     - Когда вернетесь, чай будет готов.
     В затоне, образованном выступом  скалы,  было  чудесное  песчаное  дно.
Большая яблоня росла так близко, что  ее  ветви  почти  касались  воды.  Она
зазеленела и вот-вот должна была расцвести: уже  наливались  алые  почки.  В
узком затоне не хватало места для двоих, и Эшерст дожидался  своей  очереди,
растирая колено и оглядывая луг - камни, - всюду заросли терновника, полевые
цветы, а дальше, на невысоком холме, буковая роща! Свежий ветер трепал ветви
деревьев, солнце золотило траву, звонко заливались весенние птицы, и  Эшерст
думал о Феокрите, о реке Черрел, о луне и девушке с глазами прозрачными, как
роса, думал сразу о стольких вещах, что ему казалось, будто он ни о  чем  не
думает, а просто блаженно и глупо счастлив...

2

     Во время долгого и обильного  чаепития  со  свежими  яйцами,  сливками,
вареньем и тоненьким домашним печеньем, пахнущим шафраном, Гартон  рассуждал
о кельтах. В то время воскрешали кельтскую  культуру,  и  Гартон,  считавший
себя кельтом, пришел в  восторг,  открыв  в  семье  своих  хозяев  кельтских
предков. Растянувшись в мягком кресле, с самокруткой в зубах, он  пристально
уставился на Эшерста своими холодными, пронзительными, как иглы,  глазами  и
превозносил утонченность валлийцев. Перебраться из Уэльса в Англию все равно
что променять китайский фарфор на глиняную посуду.  Конечно,  Фрэнк,  чертов
англичанин, не обратил внимания на необыкновенную утонченность и  очарование
этой валлийской девушки. И, ероша свои еще мокрые от купания темные  волосы,
он стал объяснять, какой замечательной иллюстрацией  могла  бы  служить  эта
девушка к произведениям  валлийского  барда  Моргана-оф-Имярека,  жившего  в
двенадцатом веке.
     Эшерст,  во  всю  длину  вытянувшийся  на  коротком  диване  так,   что
свешивались ноги, курил темную трубку и, почти не слушая, видел перед  собой
лицо девушки, которая только  что  приходила  с  тарелкой  свежего  печенья.
Смотреть на нее было все  равно  что  любоваться  цветком  или  каким-нибудь
чудесным явлением природы, - и он смотрел  на  нее,  пока  она  не  опустила
глаза, дрогнув ресницами, и не вышла из комнаты тихо, как мышь.
     - Пойдем на кухню, - предложил Гартон, - посмотрим на нее подольше.
     В чисто выбеленной кухне с  перекладин  свисали  копченые  окорока;  на
окнах стояли цветы в глиняных горшках;  по  стенам  висели  ружья,  портреты
королевы Виктории,  полки  со  старинной  посудой,  с  медными  и  глиняными
кувшинами. На узком  деревянном  столе  были  приготовлены  миски  и  ложки,
длинные связки репчатого лука спускались с  потолка  до  самого  стола.  Две
овчарки и три кошки лежали на  полу.  У  очага  тихо  и  смирно  сидели  два
мальчугана. По другую сторону очага коренастый  светлоглазый  и  краснолицый
юноша чистил ружье паклей, совершенно похожей  по  цвету  на  его  волосы  и
ресницы. Тут же миссис Наракомб готовила в  большой  чашке  какое-то  вкусно
пахнущее месиво. Еще двое парней с такими же, как у  мальчуганов,  раскосыми
темными глазами, темными волосами и лукавыми лицами о чем-то тихо  говорили,
прислонясь к стене. Пожилой невысокий чисто выбритый  человек  в  куртке  из
вельвета сидел на подоконнике и просматривал старый журнал. Одна  Мигэн  все
время хлопотала: расставляла посуду, наливала сидр в кружки, быстро переходя
от бочонка к столу.
     Видя, что они собираются ужинать, Гартон сказал:
     - Если можно, мы придем, когда вы поужинаете.
     И, не дожидаясь ответа, оба вернулись в большую комнату. Но после  ярко
освещенной кухни,  где  было  тепло,  вкусно  пахло,  где  сидели  люди,  их
начищенная до блеска комната показалась им холодной и неуютной, и они  уныло
уселись в свои кресла.
     - Настоящий цыганский тип у этих мальцов. Из всех один  только  парень,
который чистил ружье, - настоящий англосакс. А эта девочка весьма интересный
психологический объект.
     Губы Эшерста дрогнули. Какой осел этот Гартон! "Интересный объект"! Она
просто дикий цветок, которым радостно любоваться. "Объект"!
     Гартон продолжал:
     - В ней таятся необычайные эмоциональные возможности. Ее  нужно  только
разбудить, и тогда она станет изумительной.
     - А ты что, собираешься ее разбудить?
     Гартон посмотрел на него и усмехнулся. "Вот грубая английская  натура!"
- как будто говорила его презрительная усмешка.
     Эшерст запыхтел трубкой. Разбудить ее! Этот  глупец  довольно  высокого
мнения о себе. Он открыл окно  и  выглянул  в  сад.  Сумерки  сгустились  до
черноты. Стены сараев и конюшни  смутно  синели,  сад  казался  непроходимой
чащей. Из кухни тянуло душистым дымом. Какая-то птица, очевидно,  засыпавшая
позже других, робко щебетала,  испугавшись  темноты.  Из  конюшни  доносился
топот и фырканье жующей лошади. А дальше  лежала  туманная  пустошь,  а  еще
дальше мерцали первые звезды, светлыми точками проколовшие темно-синее небо.
Прокричала сердитая сова. Эшерст глубоко вздохнул. Как чудесно бродить такой
ночью! Застучали некованые копыта, и на лугу показались три темных  силуэта:
жеребят гнали в ночное. Их черные мохнатые головы мелькнули  над  изгородью.
Эшерст стукнул трубкой - и от снопа мелких  искр  они  шарахнулись  прочь  и
поскакали по лугу. Летучая мышь бесшумно скользнула в  воздухе,  еле  слышно
пискнув. Эшерст протянул руку - на  ладони  он  ощутил  росистую  влажность.
Вдруг он услышал над головой детские  голоса,  стук  сброшенных  башмаков  и
другой голос, нежный и звонкий, -  очевидно,  девушка  укладывала  мальчишек
спать.
     Четко послышалось: "Нет, Рик, нельзя класть с собой в постель кошку", -
потом хохот, взвизги, мягкий шлепок и смех, такой мелодичный и  чистый,  что
Эшерст даже слегка вздрогнул. Кто-то дунул, и тонкие  полосы  света,  словно
пальцами хватавшие из окна темноту, вдруг исчезли. Все стихло, Эшерст отошел
от окна и сел в кресло. Колено болело, и на душе стало тоскливо.
     - Ты иди на кухню, если хочешь, - проговорил он, - а я ложусь спать.

     Эшерсту казалось, что сон подхватил его в бесшумном и быстром кружении,
но на самом деле он не спал и слышал, как пришел  Гартон.  Еще  долго  после
того, как Гартон,  улегшись  на  другую  кровать  в  низкой  мансарде,  стал
прославлять тьму тонким носовым храпом, Фрэнк  слышал  крик  совы.  Если  не
считать ноющей боли в колене, он чувствовал себя отлично:  жизненные  заботы
не омрачали его ночное бдение. И действительно, о чем  было  заботиться?  Он
только что получил диплом юриста, обладал недюжинным литературным  талантом,
семьи у него не было, и четыреста фунтов в год его обеспечивали вполне: весь
мир был ему открыт. Кому какое дело, где он, что  делает,  куда  отправится.
Твердая постель давала ощущение прохлады. Он лежал,  вдыхая  ночные  запахи,
проникавшие сквозь открытое окно над  его  головой.  В  эту  бессонную  ночь
воспоминание Эшерста были ясны и ласковы, а мечты  -  увлекательны.  Правда,
какое-то раздражение по отношению к Гартону давало себя знать,  но  это  так
часто бывает, когда пробудешь с человеком три дня подряд.  Потом  совершенно
неизвестно почему перед глазами Фрэнка ясно встало  лицо  юноши,  чистившего
ружье, его пристальный и  вместе  с  тем  удивленный  взгляд,  каким  он  их
встретил в дверях кухни и  потом  посмотрел  на  девушку,  которая  принесла
кувшин с сидром. Загорелое лицо, синие глаза с белесыми ресницами  и  волосы
цвета пакли, врезались в память Эшерста так же прочно, как и  просто  свежее
личико девушки. В темном квадрате незанавешенного  окна  начинало  светлеть.
Вдали сонно к глухо замычала корова. Снова все стихло, пока  не  совсем  еще
проснувшиеся дрозды не попытались робким щебетом разбить тишину.  И,  отведя
глаза от светлеющего окошка, Эшерст крепко заснул.
     На следующее утро колено Эшерста сильно распухло: их  поход,  очевидно,
кончился. Гартону нужно было вернуться в Лондон, он  ушел  около  полудня  с
иронической улыбкой, царапнувшей Эшерста. Но эта царапина сразу зажила,  как
только длинная фигура  Гартона  скрылась  за  поворотом.  Весь  день  Эшерст
отдыхал, вытянув больную ногу, на зеленой  деревянной  скамье,  стоявшей  на
лужайке, где от солнца сильнее чувствовались запахи  левкоев  и  гвоздики  и
чуть слышный аромат смородины. Он блаженно курил, мечтал, смотрел кругом.
     Весной  на  ферме  начинается  настоящее  пробуждение  жизни.  Из   яиц
вылупляется молодняк, распускаются  почки,  и  люди  с  трепетом  следят  за
новорожденными растениями и животными, холят, кормят и поят их. Фрэнк  сидел
так тихо, что важная старая гусыня вперевалку подвела к самым его ногам свой
выводок, и шесть  желторотых  серых  гусят  стали  клевать  молодую  травку,
оттачивая свои  маленькие  клювы.  То  и  дело  миссис  Наракомб  или  Мигэн
подходили и спрашивали, не нужно ли ему чего-нибудь. Он улыбался и  говорил:
"Нет, нет, спасибо, здесь замечательно хорошо". Перед чаем они вместе пришли
к нему с длинной теплой повязкой, смоченной в какой-то  темной  жидкости,  и
после долгого, внимательного осмотра опухшей  ноги  сделали  ему  перевязку.
Когда они ушли, Фрэнк стал думать о том, какой  жалостью  наполнились  глаза
девушки при виде его колена, как она нахмурила брови и  тихонько  протянула:
"О-о-о!"  И  снова  его  охватило  непонятное  раздражение  против  ушедшего
приятеля: какую чушь он болтал об этой  девушке!  Когда  она  принесла  чай,
Эшерст спросил:
     - Как вам понравился мой друг, Мигэн?
     Она прикусила верхнюю губку, стараясь не улыбнуться,  -  очевидно,  она
считала это невежливым.
     - Чудной джентльмен, рассмешил нас всех. Наверно, он очень умный.
     - Чем же он вас так рассмешил?
     - Он сказал, что я дочь бардов. А кто они такие?
     - Валлийские поэты, жившие сотни лет назад.
     - Но почему же я их дочь?
     - Он хотел сказать, что вы похожи на девушек, которых они воспевали.
     Она нахмурила брови.
     - По-моему, он просто любит шутить. Разве я и в самом  деле  похожа  на
них?
     - А вы поверите тому, что я скажу?
     - О, конечно!
     - Думаю, что он сказал правду.
     Она улыбнулась.
     И Эшерст подумал: "Да ты очаровательное существо!"
     - Потом он сказал, что Джо - саксонский тип. Что это значит?
     - Который это Джо? Тот, голубоглазый, с таким красным лицом?
     - Да. Племянник тетиного мужа.
     - Значит, он вам не двоюродный брат?
     - Нет.
     - Видите, он хотел сказать, что Джо похож на тех людей, которые  пришли
в Англию тысяча четыреста лет тому назад и завоевали ее.
     - А-а, про это я знаю. А он, правда, похож?
     - Гартон помешан на истории. Но, по правде  говоря,  Джо  действительно
немного похож на древнего сакса.
     - Да, конечно.
     Это "да, конечно" совершенно покорило Эшерста. Так грациозно, вежливо и
мило она подтвердила то, что для нее явно было китайской грамотой.
     - А потом он сказал, что оба других мальчика похожи на цыганят. Не надо
было так говорить. Моя тетушка смеялась, но ей, конечно, было  неприятно,  а
братья даже рассердились.  Дядя  был  фермер  -  фермеры  вовсе  не  цыгане.
Нехорошо обижать людей.
     Эшерсту страшно хотелось схватить  и  пожать  ее  руку,  но  он  только
сказал:
     - Конечно, нехорошо, Мигэн. Кстати, я  слыхал,  как  вы  вчера  вечером
укладывали малышей спать.
     Она слегка покраснела.
     -  Пожалуйста,  пейте  чай,  он  стал  совсем  холодный.  Принести  вам
горячего?
     - А у вас когда-нибудь бывает время что-либо сделать для себя?
     - О да.
     - А я вот все смотрю и ни разу этого не видел,
     Она смущенно нахмурила брови и еще больше покраснела.
     Когда она ушла, Эшерст  подумал:  "Неужели  ей  показалось,  что  я  ее
дразню? Вот чего бы мне не хотелось ни за что на свете".
     Он был  в  том  возрасте,  когда  красота  кажется,  по  словам  поэта,
"небесным цветком" и пробуждает только рыцарские чувства. Эшерст, обычно  не
обращавший внимания на то, что делается  вокруг,  не  заметил,  что  парень,
которого Гартон назвал "саксонским типом", стоял около  дверей  конюшни.  Он
очень красочно выделялся на  темном  фоне  в  своих  испачканных  брюках  из
коричневого плиса, грязных сапогах и синей рубахе. Его медно-красные руки  и
лицо резко оттенялись светлыми волосами,  напоминавшими  на  солнце  уже  не
паклю, а лен. Без улыбки, неподвижно и тупо он смотрел вдаль. Поймав на себе
взгляд Эшерста, он повернулся и пошел  той  типичной  походкой  крестьянских
парней, когда они стесняются идти быстро и неуклюже топают ногами. Он  исчез
за углом, у кухонной двери. Эшерсту стало как-то не по  себе.  Чурбаны!  Как
трудно при всем желании подойти близко к этим людям, как они  чужды  ему!  А
вместе с тем посмотреть на эту девушку! Башмаки рваные,  руки  огрубели,  но
разве это важно? Причиной ли тому ее кельтская кровь, как говорит Гартон, но
она кажется прирожденной леди. Настоящая жемчужина! А  ведь  она,  наверное,
едва умеет читать и писать.
     Пожилой чисто выбритый человек,  которого  он  видел  вчера  на  кухне,
прошел по двору с собакой. Он  тнал  доить  коров.  Эшерст  увидел,  что  он
хромает.
     - Коровы у вас отличные!
     Лицо хромого человека просияло. Он смотрел слегка исподлобья, как часто
смотрят много испытавшие люди.
     - Да, они у нас красавицы. И молока много дают.
     - И молоко замечательное.
     - Надеюсь, вашей ноге лучше, сэр?
     - Спасибо, как будто заживает. Хромой дотронулся до своей больной ноги.
     - Я-то знаю, что это за штука. Хуже нет, чем больное колено.  Мое  тоже
вот уже десятый год болит.
     Эшерст сочувственно покачал головой: жалость  так  легко  дается  людям
обеспеченным! Хромой старик улыбнулся:
     - Впрочем, мне-то жаловаться грех. Хорошо, что эту ногу не отняли.
     - Ого!
     - Да, да! Теперь-то что - вот раньше болело, так болело, а  теперь  как
новенькое!
     - Мне сегодня сделали примочку из какой-то замечательной настойки.
     - Это  девочка  собирает.  Она  в  травах  знает  толк.  Есть  такие  -
разбираются, какие травы лечебные. Моя матушка покойная на редкость все  это
понимала. Ну, пожелаю вам скорее выздороветь, сэр. Эй, ты пошла!
     Эшерст улыбнулся. Знает толк в травах. Сама она как полевая травинка...
     Вечером, когда он поужинал холодной уткой,  творогом  и  сидром,  вошла
девушка.
     - Извините, сэр, тетя спрашивает, не попробуете ли  вы  кусочек  нашего
пирога?
     - Если мне позволят пойти на кухню.
     - О, конечно! Но вам будет скучно без вашего друга.
     - Мне? Ну нет! А никто не будет возражать?
     - Кто же? Мы будем очень рады.
     Эшерст вскочил слишком поспешно, забыв о  больной  ноге,  споткнулся  и
упал. Девушка ахнула и протянула к  нему  обе  руки.  Эшерст  схватил  их  -
маленькие, грубые, загорелые - и, с трудом подавив  желание  поднести  их  к
губам, позволил ей помочь ему встать. Она  поддержала  его,  подставила  ему
плечо. Опершись на него, Эшерст пошел к двери. Он  испытывал  ни  с  чем  не
сравнимое удовольствие от этой живой опоры. Но  он  вовремя  сообразил,  что
лучше взять по дороге свою палку и снять руку с плеча девушки перед тем, как
войти в кухню.
     В эту ночь он спал как убитый, и, когда проснулся,  опухоль  на  колене
почти прошла. Снова он провел все  утро  на  лужайке,  в  кресле,  записывая
обрывки стихов. После полудня он уже мог пойти побродить с мальчиками  Ником
и  Риком.  Была  суббота,  они  рано  вернулись   из   школы.   Темноглазые,
черноволосые маленькие шалуны - одному было  семь,  другому  шесть  -  скоро
перестали дичиться Эшерста и болтали без умолку, - он умел  разговаривать  с
детьми. Часа в четыре дня он уже был знаком со всеми способами,  какими  они
уничтожали  всякую  живность;  только  ловить  форелей  они  не   научились.
Подвернув штанишки, они лежали  на  животах  у  ручья,  пытаясь  поймать  их
руками, как настоящие рыболовы. Конечно, они ничего не поймали,  потому  что
их визг и хохот распугал всех форелей.  Эшерст  сидел  на  большом  камне  у
берега, смотрел на детей и  слушал  кукушку.  Старший,  Ник,  более  смелый,
подошел к нему и встал рядом.
     - А на этом камне всегда сидит страшный цыган,
     - Какой страшный цыган?
     - Не знаю. Никогда не видел. Мигэн говорит, что он  тут  сидит,  старый
Джим его видел своими глазами. Он сидел тут в ту ночь, когда лошадь  разбила
отцу голову. Он играет на скрипке.
     - А что он играет?
     - Не знаю!
     - А какой он?
     -  Весь  черный.   Старый   Джим   говорил   -   он   весь   волосатый!
Страшный-престрашный. Ходит по ночам. -  Темные  раскосые  глаза  мальчугана
испуганно забегали. - А он меня может забрать? Мигэн его боится.
     - А она его видела?
     - Нет! Зато вас-то она не боится.
     - Конечно, не боится. Чего ж ей меня бояться?
     - Она вечерами за вас молится!
     - Откуда ты знаешь, плут ты этакий?
     - Когда я засыпал, она сказала: "Боже, благослови нас  всех  и  мистера
Эшеса!" Сам слышал, как она шептала.
     - Ты маленький предатель, зачем рассказывать то, что ты подслушал!
     Мальчуган замолк, потом вдруг вызывающе сказал:
     - А я умею обдирать  кроликов.  Мигэн  вот  не  может  видеть,  как  их
обдирают. А я люблю кровь,
     - Ах ты маленькое чудовище!
     - Что это такое?
     - Чудовище - это существо, которое любит делать другим больно.
     Мальчик обиделся:
     - Да ведь мы-то едим только мертвых кроликов!
     - Ты прав, Ник, прошу прощения.
     - А я и лягушек умею обдирать.
     Но Эшерст уже не слушал. "Боже, благослови нас всех и  мистера  Эшеса!"
Ник,  удивленный  его  молчанием,  побежал  назад  к  ручью,  оттуда   снова
послышались визг и плеск.
     Когда Мигэн принесла чай, Эшерст спросил:
     - Что это за страшный цыган, Мигэн?
     Она испу