ы живем в
высокоцивилизованный век, и зрелище грубого насилия потрясает нас, даже если
мы  сами  от  него  не  страдаем. Но представьте, что вы видите, как насилию
подвергается  любимая вами женщина. Подумайте, что чувствовали бы вы, каждый
из  вас,  если  бы  вы  были  к  тому  же  в  возрасте подсудимого. А теперь
посмотрите   на   него.  Вряд  ли  он  такая  уж  благодушная  или,  скажем,
созерцательная  натура, чтобы равнодушно глядеть на следы побоев, нанесенных
женщине,  которой он предан всей душой. Да, джентльмены, посмотрите на него!
На его лице нет признаков сильной воли, но нет на нем и признаков порока. Он
просто-напросто   человек,  который  легко  поддается  своим  чувствам.  Тут
говорили  о  его глазах. Мой коллега может смеяться над словом "чудной", а я
думаю,  что  оно  лучше  какого-либо  другого  слова передает особое, жуткое
выражение  глаз  тех людей, нервы которых напряжены до предела. Конечно, его
помешательство  было  не  более  как  мгновенным  затмением  рассудка, когда
утрачивается  всякое  соотношение  вещей.  Если  человек  в  такое мгновение
убивает  себя,  ему можно простить - и часто прощают - грех самоубийства. Но
ведь  находясь  в  подобном  состоянии,  человек  может  совершить - и часто
совершает  -  другие  преступления, и тогда мы, совершенно таким же образом,
можем  не  приписывать  ему  преступных  намерений,  а обойтись с ним, как с
больным. Я признаюсь, что это довод, которым легко можно злоупотреблять. Его
нужно  тщательно  взвесить.  Но  в  данном  случае  у вас есть все основания
сомневаться в полной вменяемости подсудимого. Вы слышали, как я спросил его,
о  чем  он  думал  в  течение этих роковых четырех минут. Что он ответил? "Я
видел  перед  собой  лицо  мистера  Коксона".  Джентльмены! Такого ответа не
выдумаешь! Это ответ абсолютно правдивый. Вы видели, какая глубокая взаимная
привязанность  (законная или нет - другой вопрос) существует между ним и той
женщиной,  которая,  рискуя  жизнью,  пришла  сюда  свидетельствовать  в его
пользу.  Невозможно сомневаться в том, что он испытал страшное отчаяние в то
утро,  когда  был  совершен  подлог. Мы хорошо знаем, какую ужасную сумятицу
может  вызвать  такое  отчаяние  в сознании людей слабых и нервных. Все, что
произошло,  было делом одной минуты. Остальное последовало так же неизбежно,
как  смерть  следует  за  ударом  кинжала  в  сердце, как вода выливается из
перевернутого  кувшина. Поверьте, джентльмены, нет в жизни большей трагедии,
чем  сознание,  что  уже  невозможно  исправить содеянное тобою. Раз чек был
подделан  и  предъявлен  - в те четыре минуты, четыре минуты сумасшествия, -
остальное  пошло  само  собой.  Но  за  эти четыре минуты юноша, которого вы
видите  перед  собой,  проскользнул  в  чуть приоткрытую дверцу той огромной
клетки,   которая,   впустив  человека,  уже  не  выпускает  его,  -  клетки
Правосудия. Дальнейшие его поступки: нежелание признаться, подделка корешка,
подготовка  к  бегству  -  все  это  не признаки сознательного и преступного
намерения;  ведь  он уже совершил свой основной проступок, который привел ко
всему  дальнейшему. Нет! Все это лишь признаки слабого характера, в котором,
совершенно  очевидно, главная беда подсудимого. Но неужели же человек должен
погибнуть  за  то,  что  он рожден и воспитан слабохарактерным? Джентльмены,
люди,  подобные  обвиняемому,  гибнут  ежедневно под тяжестью наших законов,
которым  не  хватает  мудрой  человечности,  чтобы  разглядеть в таких людях
больных,  а не преступников. Если подсудимого признают виновным и поступят с
ним  как с настоящим преступником, он им, по всей вероятности, и станет. Это
подтверждается опытом. Я прошу вас не выносить приговора, который бросит его
в  тюремную  камеру,  наложит  на  него  неизгладимое  клеймо.  Джентльмены,
Правосудие - машина, которая после первого, начального толчка катится дальше
сама  собой.  Нужно  ли, чтобы этот юноша был размолот машиной Правосудия за
поступок,  который в худшем случае был следствием его слабости? Должен ли он
стать  одним  из  тех  несчастных,  которые  заполняют темный, зловещий трюм
корабля,  называемого  тюрьмой?  Зачем  отправлять  его  в  то  плавание, из
которого  возвращаются  лишь  немногие?  Не  лучше  ли  дать ему возможность
загладить  свою вину, чтобы на него смотрели только как на человека, который
немного  сбился  в  сторону,  но  вернется  на  прямой путь? Я взываю к вам,
джентльмены:  не  губите  этого  молодого  человека!  Ибо в оплату за четыре
минуты невменяемости ему грозит гибель, полная и неотвратимая. Его еще можно
спасти.  Посадите  его  в  тюрьму  как  преступника, и я ручаюсь вам, что он
погибнет.  Его  лицо  и  весь  его облик ясно говорят, что он не из тех, кто
способен выдержать такое страшное испытание. Положите на одну чашу весов его
преступление,  а на другую - те муки, которые он перенес. Ведь они и так уже
вдесятеро тяжелее. Более двух месяцев он пробыл в тюрьме, ожидая суда. Разве
он когда-нибудь забудет это время? Представьте, какие душевные пытки перенес
он  за  эти  два  месяца. Он уже наказан, джентльмены, вы можете быть в этом
уверены.  Колесница Правосудия подмяла под себя этого юношу уже тогда, когда
решено  было  возбудить  против него судебное преследование. Мы присутствуем
при  второй стадии. Если вы допустите, чтобы дело дошло до третьей, я не дам
за  него ни вот столько. (Складывает в кружок большой и указательный пальцы,
роняет руку и садится).

Присяжные беспокойно ерзают на своих местах, переглядываются, присматриваясь
к  реакции соседей. Затем они поворачиваются к обвинителю, который встает и,
найдя  глазами  точку,  куда  ему удобнее всего смотреть, начинает говорить,
               время от времени переводя взгляд на присяжных.

     Кливер.  Ваша  милость  (поднимаясь  на  цыпочки),  господа   присяжные
заседатели! Факты этого дела не оспариваются, и  защита,  если  мой  коллега
разрешит мне так выразиться, построена на столь шатких основаниях, что я  не
считаю  нужным  отнимать  у  суда  время  подробным  разбором  свидетельских
показаний. У защиты есть  только  один  довод  -  временное  помешательство.
Осмелюсь сказать, джентльмены, что мне виднее, чем вам, почему был  выдвинут
этот... как бы сказать?.. странный довод.  Если  бы  это  не  было  сделано,
подсудимому пришлось бы просто признать свою вину. Однако, джентльмены, если
бы подсудимый признал  себя  виновным,  моему  коллеге  оставалось  бы  лишь
взывать к милосердию судьи. Вместо этого он избрал окольный путь  и  выискал
такой... э... своеобразный аргумент,  что  дало  ему  возможность  выставить
перед вами эту пресловутую женщину, вызвать ее в  качестве  свидетельницы  и
действительно придать всему делу романтическую окраску. Я  поздравляю  моего
коллегу;  я  считаю,  что  он  действовал  чрезвычайно   остроумно.   Такими
средствами он до некоторой  степени  обошел  закон.  Всю  историю  о  мотиве
преступления и о переживаниях подсудимого он представил суду  так,  как  это
было возможно только при избранной им системе защиты. Но если вы поняли это,
джентльмены, вы  поняли  все.  (С  добродушным  пренебрежением).  Вернитесь,
например, к аргументу о сумасшествии;  трудно  представить  себе  что-нибудь
менее убедительное. Вы слышали показания женщины. У нее есть  все  основания
поддерживать обвиняемого, но что она сказала? Она сказала, что подсудимый не
был безумен, когда расстался с ней утром. Если бы  он  потерял  рассудок  от
отчаяния, очевидно, именно в этот миг безумие и должно было  бы  проявиться.
Вы слышали показания старшего клерка, также свидетеля  защиты.  С  некоторым
трудом я добился  от  него  признания,  что  обвиняемый,  хотя  и  был  "как
потерянный" (свидетель надеялся, что вы поймете смысл этого выражения,  и  я
также надеюсь на это), все же не был безумным в ту  минуту,  когда  чек  был
вручен Дэвису. Я согласен с моим коллегой: жаль, что здесь  нет  Дэвиса,  но
подсудимый привел вам слова, с которыми Дэвис, в свою очередь,  передал  чек
ему. Очевидно, он не был безумным в момент, когда  брал  чек,  иначе  он  не
запомнил бы этих слов. Кассир сказал вам, что подсудимый, несомненно, был  в
полном рассудке, когда получал по чеку. И вот выходит, что человек,  который
был в здравом уме в десять минут второго и в пятнадцать минут второго, может
утверждать, будто  он  был  безумен  в  промежутке  между  двумя  указанными
моментами, и таким способом избежать ответственности за преступление.  Право
же, джентльмены, это такое удивительное  предположение,  что  я  не  намерен
утомлять вас дальнейшими доводами. Вы  сами  составите  себе  мнение  о  его
ценности. Именно  этим  предположением  воспользовался  мой  коллега,  когда
говорил здесь - очень много и очень красноречиво - об ошибках молодости,  об
искушении и тому подобном. Я мог бы, однако,  напомнить,  что  преступление,
совершенное подсудимым, в глазах нашего закона одно из самых тяжких. К  тому
же, в деле есть особые обстоятельства, как то, что подсудимый дал подозрению
пасть на невинного клерка Дэвиса, как связь подсудимого с замужней женщиной,
- обстоятельства, при которых вам будет очень  трудно  придать  вес  доводам
защиты.  Короче  говоря,  я  прошу  вас,  джентльмены,  вынести  решение   о
виновности подсудимого, которое, к  сожалению,  при  данных  обстоятельствах
только и возможно. (Переводит глаза с судьи и присяжных на Фрома и садится.)
     Судья (немного  наклоняется  к  присяжным  и  говорит  деловым  тоном).
Джентльмены, вы слышали показания свидетелей и прения сторон. Я обязан  лишь
разъяснить вам спорные стороны дела, на которые вам следует обратить  особое
внимание. Поскольку речь идет о подделке подсудимым чека  и  корешка,  факты
можно считать установленными. Защита утверждает,  что  в  момент  совершения
преступления подсудимый был в  невменяемом  состоянии.  Вы  слышали  рассказ
подсудимого и показания свидетелей, относящиеся к вопросу  о  невменяемости.
Если вы считаете все это достаточно убедительным, чтобы согласиться,  что  в
момент совершения подлога обвиняемый не был в здравом уме, вы признаете  его
виновным, но  находившимся  в  невменяемом  состоянии.  Если  же,  с  другой
стороны, из всего  виденного  и  слышанного  вами  вы  сделаете  вывод,  что
обвиняемый был  в  здравом  уме  (а  ничего,  кроме  помешательства,  нельзя
принимать во внимание), вы признаете его  безоговорочно  виновным.  Разбирая
данные о его  умственном  состоянии,  вы  должны  очень  тщательно  взвесить
показания, относящиеся к его поведению как до  совершения  подделки,  так  и
после,  то  есть  показания  самого  подсудимого,  свидетельницы,  а   также
свидетеля э... э... Коксона и э... кассира. При рассмотрении этого вопроса я
прошу вас обратить особое  внимание  на  признание  обвиняемого,  что  мысль
добавить окончание "десят" к слову "восемь" и нуля  к  цифре  пришла  ему  в
голову в тот самый миг, когда ему был вручен чек. Обратите также внимание на
подделку им корешка и вообще на все его  дальнейшее  поведение.  Связь  этих
фактов с  вопросом  о  преднамеренности  (а  преднамеренность  подразумевает
здравое состояние ума) совершенно очевидна. При вынесении своего вердикта вы
не  должны  принимать  во  внимание  такие  обстоятельства,  как   молодость
подсудимого или искушение,  которому  он  подвергался.  Прежде  чем  вынести
решение "виновен, но находился в  невменяемом  состоянии",  вы  должны  быть
вполне убеждены в том, что по состоянию ума в момент совершения преступления
подсудимого следовало бы отправить в  сумасшедший  дом.  (Замолкает,  затем,
видя, что присяжные колеблются - уходить им  или  остаться,  добавляет.)  Вы
можете удалиться на совещание, джентльмены, если вам угодно.

Присяжные удаляются в дверь, которая находится в задней стене, позади судьи.
Судья  склоняется  над своими бумагами. Фолдер, перегнувшись через перила, с
волнением  говорит  что-то  помощнику  Фрома,  указывая на Руфь. Тот, в свою
                       очередь, говорит что-то Фрому.

     Фром  (поднимаясь).  Милорд,  подсудимый  очень  обеспокоен  положением
свидетельницы. Он просит меня ходатайствовать перед вашей  милостью  о  том,
чтобы репортерам было дано указание не публиковать  в  судебных  отчетах  ее
имени. Ваша милость понимает, что это могло бы иметь для нее крайне  тяжелые
последствия.
     Судья (колко, с чуть заметной улыбкой). Но, мистер  Фром,  вы  же  сами
повернули дело так, что пришлось вызвать ее сюда.
     Фром (с ироническим поклоном). Ваша милость  считает,  что  можно  было
осветить все обстоятельства дела каким-нибудь иным путем?
     Судья. Гм, ну, не знаю.
     Фром. Она, действительно, подвергается очень серьезной опасности,  ваша
милость.
     Судья. Видите ли, в этом вопросе мне приходится верить вам на слово.
     Фром. Я прошу вашу милость положиться на мое слово, и, уверяю вас, я не
преувеличиваю.
     Судья. Я очень не люблю скрывать имена свидетелей. (Бросает  взгляд  на
Фолдера, который сжимает и сплетает руки,  затем  на  Руфь,  которая  сидит,
застыв на месте и  не  сводя  глаз  с  Фолдера.)  Я  обдумаю  вашу  просьбу.
Посмотрим! Я вынужден принять во внимание, что, может быть, она пришла сюда,
чтобы дать ложные показания в пользу обвиняемого.
     Фром. Ваша милость, право же, я...
     Судья. Хорошо, хорошо, я  ничего  такого  не  утверждаю,  мистер  Фром!
Оставим пока этот вопрос.

Когда  он кончает говорить, возвращаются присяжные и гуськом проходят в свою
                                   ложу.

     Секретарь суда. Джентльмены, согласовали ли вы свое решение?
     Старшина присяжных. Да.
     Секретарь суда. Гласит ли оно "виновен" или "виновен,  но  находился  в
состоянии невменяемости"?
     Старшина присяжных. Виновен.

Судья  кивает,  затем,  собрав свои записи, глядит на Фолдера, который стоит
                                неподвижно.

     Фром (вставая). Я прошу разрешения у вашей милости обратиться к  вам  с
просьбой о смягчении приговора. Я не знаю, считает ли ваша  милость,  что  я
могу добавить что-нибудь к тому, что я уже  говорил  присяжным  о  молодости
подсудимого и о том, под каким давлением он находился.
     Судья. Не думаю, чтобы вам нужно было повторять все это, мистер Фром.
     Фром. Если ваша милость так полагает... Но я покорнейшим образом  прошу
вашу милость придать самое серьезное значение моим доводам.
     Судья (секретарю). Продолжайте.
     Секретарь суда. Подсудимый, вы признаны виновным в совершении  подлога.
Имеете ли вы сказать что-нибудь такое,  что  могло  бы  смягчить  наказание,
полагающееся вам в соответствии с законом?

                    Фолдер отрицательно качает головой.

     Судья. Уильям Фолдер, вы  подверглись  справедливому  суду  и  признаны
виновным   в   подлоге.   Это   решение   я   нахожу   вполне    правильным.
(Останавливается,  потом,  заглянув  в  свои  записи,  продолжает.)   Защита
утверждала, что в момент  совершения  преступления  вы  были  в  невменяемом
состоянии. Я думаю, что это, несомненно, был лишь предлог  для  того,  чтобы
показать суду истинную природу того искушения,  которому  вы  поддались.  По
существу, в течение всего процесса ваш защитник просто взывал  к  милосердию
суда.  Конечно,  путь,  избранный  вашим  защитником,  дал  ему  возможность
представить такие свидетельские показания, которые могли бы в этом отношении
повлиять на суд. Разумно ли это было с его стороны или нет - другой  вопрос.
Он утверждал, что с вами следует обращаться скорее как с больным, чем как  с
преступником. Этот довод, который под конец превратился в страстный  призыв,
он  основывал  на  обвинении  Правосудия,  которое,  по  его  мнению,  может
усугубить и завершить процесс формирования из  вас  преступника.  Взвешивая,
какое значение мне  следует  придать  этой  просьбе,  я  должен  принять  во
внимание ряд обстоятельств.  Я  должен  принять  во  внимание  прежде  всего
тяжесть совершенного вами преступления, ту несомненную  преднамеренность,  с
которой вы позднее подделали корешок чека, опасность, которую вы навлекли на
невинного человека, - а это, по-моему, очень серьезный момент, - и, наконец,
я должен считаться с необходимостью предостеречь других,  которые  могли  бы
последовать вашему примеру. С другой стороны, я  не  забываю  того,  что  вы
молоды, что до сих пор ваше поведение было  безупречным,  что,  если  верить
вашим собственным показаниям и показаниям свидетелей  защиты,  вы  в  момент
совершения преступления находились в некотором возбуждении.  Я  очень  хотел
бы, насколько позволяет мой долг не только по  отношению  к  вам,  но  и  по
отношению к обществу, поступить с вами мягко. Но это приводит меня  к  тому,
что является, как мне кажется, решающим  фактором  в  нашем  деле.  Вы  были
клерком в юридической конторе - это, по-моему, весьма важное обстоятельство.
Тут никак нельзя  допустить,  что  вы  не  отдавали  себе  ясного  отчета  в
серьезности совершаемого вами преступления и не знали, какое  наказание  оно
за собой влечет. Однако  здесь  говорилось  о  том,  что  вас  увлекли  ваши
чувства. Мы сегодня слышали историю ваших отношений с  этой...  э...  миссис
Ханиуил. На этой истории, собственно, были основаны  и  защита  и  призыв  к
милосердию. Но что же это за история? Вы, молодой человек,  и  она,  молодая
женщина, несчастливая в своем  замужестве,  питали  друг  к  другу  чувства,
которые, как вы оба говорите (я не могу судить, правда это или нет), еще  не
привели к безнравственным отношениям, но, как вы  оба  признаете,  неизбежно
привели  бы  к  ним.  Ваш  защитник  пытался  смягчить  это   обстоятельство
утверждением, что женщина, по его словам, была в "безвыходном положении". Не
мне судить об этом. Она замужняя женщина, и  мне  совершенно  ясно,  что  вы
совершили преступление с целью осуществить  безнравственный  замысел.  Итак,
при всем моем желании, я,  по  совести,  не  могу  удовлетворить  просьбу  о
милосердии,  основанную  на  доводах,  противоречащих  морали.  Эти   доводы
несостоятельны ab initio {С самого начала (лат.).}, и если бы я внял им, вам
тем самым была бы предоставлена возможность завершить  свой  безнравственный
план. Ваш  защитник  пытался  связать  ваше  преступление  с  тем,  что  он,
по-видимому, считает недостатком нашего закона о  браке.  Он  пытался  также
доказать, что было  бы  несправедливо  наказывать  вас  дальнейшим  тюремным
заключением. Я не могу  согласиться  с  ним  в  этом.  Закон  есть  закон  -
величественное здание, под сенью которого мы все обретаемся, и каждый камень
его покоится на других камнях. Мое дело - лишь выполнять закон. Вы совершили
очень тяжкое преступление. Принимая во внимание мой долг перед обществом,  я
не могу воспользоваться предоставленной мне властью смягчить вашу участь.  Я
присуждаю вас к трем годам каторжных работ.

Фолдер,  который  во  время  речи  судьи внимательно смотрел на него, роняет
голову на грудь. Когда стражники уводят его, Руфь вскакивает с места. В зале
                                 движение.

(Репортерам.) Я прошу представителей прессы не упоминать имени свидетельницы
в отчетах.

                    Репортеры кланяются в знак согласия.

(Руфи, которая, не отрываясь, смотрит в направлении, куда увели Фолдера.) Вы
поняли? Ваше имя не будет упомянуто.
     Коксон (дергая ее за рукав). К вам обращается судья.

  Руфь оборачивается, пристально смотрит на судью и снова отворачивается.

     Судья. Мне сегодня придется  еще  посидеть  здесь.  Объявите  следующее
дело.
     Секретарь суда (стражнику). Переходим к делу Джона Були.

           Под возгласы "Свидетели по делу Були!" занавес падает.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Тюрьма. Просто обставленная комната. Два больших окна с решетками выходят на
тюремный  двор,  где  люди  в  желтой одежде и в желтых шапках без козырьков
быстро  шагают  гуськом,  на  расстояни