ает и никогда не узнает своей матери!
     И, подобрав с земли шляпу с перьями, она решительно встала.
     - Мне пора идти на станцию, иначе опоздаю к поезду.  А  я  сегодня  жду
гостя...
     Она надела шляпу, утерла мокрое лицо, отряхнула и разгладила  юбку,  но
все еще не уходила: стояла и смотрела на горящий дрок. Теперь, обретя  снова
свой городской вид и привычную напускную бойкость, она еще больше напоминала
мне этот старый, выброшенный за ненадобностью башмак,  такой  неуместный  на
фоне весеннего утра.
     -  Глупо  было  приезжать  сюда,  -  сказала  женщина.  -  Только  душу
разбередила. Как будто у меня и без того  мало  огорчений!  Ну,  прощайте  и
спасибо за винцо! Оно мне здорово развязало язык, верно? - Она  смотрела  на
меня не так, как смотрят женщины ее профессии, нет, это был  взгляд,  полный
неуверенности и человеческой грусти. - Я вам уже говорила, что  моя  девочка
была всегда весела, как птичка. И я рада, что она осталась такой. Рада,  что
повидала ее...
     Губы ее дрожали, но она кивнула мне с небрежной развязностью и пошла по
тропинке вниз.
     А я сидел под снегом и солнцем еще  несколько  минут  после  ее  ухода.
Потом постоял у горящих кустов дрока. Раздуваемое ветром пламя и  синий  дым
казались живыми и были очень красивы.  Но  они  оставляли  на  земле  черные
скелеты вместо веток.
     "Ничего,  -  подумал  я,  -  через  неделю-другую  из-под  них   начнут
пробиваться к солнцу  зеленые  побеги.  Такова  жизнь!  Она  вновь  и  вновь
рождается из смерти и уничтожения. Да, удивительная она, наша жизнь!"


МАННА

     Перевод Г. Журавлева

1

     Зал мирового суда в Линстоу был переполнен. Чудеса случаются не  каждый
день, и не каждый день приходских пасторов обвиняют в воровстве. Все те, кто
сомневается в жизнеспособности нашей древней религии, могли бы порадоваться,
видя такую заинтересованность. Люди, которые никогда не покидали своих ферм,
прошли пешком целых три мили, чтобы присутствовать на  суде.  Миссис  Глойн,
рыжеватая хозяйка лавки, в которой можно было приобрести мыло, селедку, сыр,
спички, шнурки для ботинок, драже и другие предметы провинциальной  роскоши,
сказала жене фермера Редленда:
     - Ну и дела! Столько людей!
     На что миссис Редленд ответила:
     - Совсем как в церкви в воскресенье.
     Женщин  здесь,  правда,  было  больше,  чем  мужчин,  потому  что   они
благочестивее и еще потому, что за последние два  года  большинству  из  них
пришлось расстаться с изрядным количеством масла, цыплят, уток, картофеля  и
других благ земных, которые забирал у  них  пастор.  Поэтому  они  проявляли
законный интерес к этому делу и сидели на суде, негодуя  в  меру  понесенных
ими убытков. Они пришли из Троувера, что в двух милях от Линстоу, деревушки,
расположенной на вершине холма, с отлично сохранившейся  колокольней,  тогда
как  здание  церкви  потеряло  свой  облик  после  образцовой   реставрации;
некоторые пришли даже с берега  Атлантики,  который  лежит  еще  дальше,  за
грядой меловых холмов, откуда другие квадратные  церковные  башни  видны  на
фойе серого январского неба. Случай был единственный в  своем  роде,  и  его
остроту усиливало соперничество двух церквей. Между господствующей  церковью
и протестантской общиной в Троувере  не  было  слишком  горячей  дружбы,  и,
расставаясь со своими приношениями, паства первой утешала себя  тем,  что  в
противном случае бедность пастора стала бы  объектом  насмешек  протестантов
(тоже присутствовавших в этот день на суде). Дело, конечно, не  в  том,  что
паства ставила ему в заслугу его бедность. Это было  бы  глупо,  тем  более,
что, как утверждала молва, финансовые затруднения пастора были  вызваны  его
верой в акции. Попытку улучшить свое пусть скромное, но  надежное  положение
игрой  на  бирже  прихожане  не  сочли  бы  предосудительной,  если  бы  она
увенчалась успехом, но неудачи заставляли пастора прибегать к их  маслу,  их
картофелю, их яйцам и цыплятам. В этом приходе, так  же,  как  и  в  других,
никто не оспаривал изречения "Удача - лучший путь к преуспеянию", ни у  кого
в деревне также не было неестественной склонности оспаривать  право  каждого
человека стремиться к богатству.
     Однако ничто так не раздражает,  как  человек,  которого  вы  вправе  о
чем-то просить, но который сам начинает просить что-то  у  вас.  Вот  почему
длинная, худая фигура пастора  в  черной  одежде,  такая  прямая,  точно  он
проглотил при рождении аршин, его узкое; лишенное  растительности,  бледное,
изможденное  лицо  с  рыжими  бровями  и  глазами,  которые,  казалось,   то
загорались, то потухали, его рыжие с проседью  волосы  под  позеленевшей  от
времени шляпой, его резкий, повелительный голос, отрывистый, невеселый  смех
- все это действовало прихожанам на нервы. Его лающие слова: "Мне нужен фунт
масла... заплачу в понедельник", "Мне нужна картошка...  скоро  заплачу!"  -
раздавались слишком часто в ушах тех, кто до сей поры получил от пастора  за
свои  продукты  лишь  духовное  возмещение.  По  временам  некоторые  циники
говорили: "Вот еще! Я сказал ему, что все свое масло отвез на  рынок",  или:
"У этого пастора нет совести.  От  меня-то  уж  он  цыплят  не  получит".  И
все-таки нельзя было допустить, чтобы он и его старая мать умерли  с  голоду
по вине прихожан - это принесло бы слишком много радости  "той  стороне".  А
другим способом избавиться от своего пастора они не хотели, хотя бы  потому,
что на поддержание его ими уже были затрачены средства.  Сделку,  в  которую
оказались   вовлеченными   и   церковь   и   общество,   скрепили    деньги.
Профессиональное поведение пастора было безупречным, проповеди -  долгими  и
пылкими; он всегда был готов исполнять  свои  многочисленные  обязанности  -
венчания, крещения, отпевания, - и это был его единственный доход,  так  как
он уже  задолжал  прихожанам  больше,  чем  ему  причиталось  по  должности.
Лояльность его паствы напоминала лояльность членов некоего важного общества,
которому угрожает опасность.
     Ходили слухи, что в доме пастора царит ужасная нужда. Благополучный вид
этого красного кирпичного здания, окруженного лавровыми кустами, никогда  не
цветущими, был как бы иронией над тем, что происходило внутри. Говорили, что
старая мать пастора, которой было восемьдесят лет, совсем не  вставала  этой
зимой с постели, потому что в доме не было угля. Так она и лежала, а ее  три
птички летали на свободе и пачкали повсюду,  так  как  ни  она,  ни  ее  сын
никогда не закрывали клетки... Единственной служанке,  по-видимому,  никогда
не платили. Торговцы больше не отпускали  пастору  товаров,  потому  что  не
могли получить за них  деньги.  Большая  часть  мебели  была  продана;  пыли
накопилось столько, что она  заставляла  чихать.  "Дальше  и  ехать  некуда,
понимаете ли!"
     С маленькой корзинкой в руке пастор методически  собирал  продукты  для
своего стола три раза в неделю, обещая заплатить в  понедельник  и  соблюдая
воскресенье как день отдохновения. Казалось, в его сознании  постоянно  жила
вера в скорое повышение курса его акций; в  то  же  время  он  считал  своим
священным правом получать поддержку. И было весьма трудно отказывать  ему  в
ней. Почтальон дважды видел его на железнодорожных путях, которые  проходили
внизу, под самой деревней: "Стоит без шляпы, понимаете ли, как  потерянный!"
Этот рассказ о пасторе, стоящем на рельсах, производил  сильное  впечатление
на тех добрых людей, которые любят страшные истории. Эти люди  говорили:  "Я
совсем  не  удивлюсь,   если   с   ним   что-нибудь   такое   стрясется   не
сегодня-завтра!" Другие, не столь романтически настроенные, качали  головами
и уверяли, что, пока жива его мать,  ничего  он  над  собой  не  сделает.  А
некоторые, более набожные, утверждали,  что  он  никогда  не  пойдет  против
священного писания и не подаст такого дурного примера.

2

     В то утро зал  мирового  суда  напоминал  церковь  в  день  чьей-нибудь
свадьбы, так как жители Троувера пришли в парадной темной одежде и расселись
согласно своей вере: "церковь" - в правой, а "община" - в левой части  зала.
Они  представляли  собой  то  большое  разнообразие  типов  при  однообразии
костюмов, которое в далекой провинции все еще встречает наблюдатель; почти у
всех рты были приоткрыты, а глаза, полные напряженного внимания, застыли  на
судьях. Трое судей: сквайр Плейделл в кресле, доктор Баккет слева от него  и
почтенный  Келмеди   справа   -   впервые   появились   перед   большинством
присутствовавших в роли представителей  закона.  Любопытство  вызывалось  не
только ходом судебной процедуры, но и  видом  истца,  мелкого  булочника  из
города, откуда деревня Троувер получала все необходимое. Усатое  лицо  этого
человека и его лысая голова привлекали всеобщее внимание до тех пор, пока не
началось слушание дела и не появился сам пастор. В своем  черном  пальто  он
прошел вперед и остановился, как будто немного ошеломленный. Затем, повернув
изможденное лицо к судьям, отрывисто произнес:
     -  Доброе  утро!  Сколько  народу!  Констебль,  стоявший  позади  него,
пробормотал:
     - Пройдите, пожалуйста, к  скамье  подсудимых,  сэр.  Пастор  прошел  к
деревянному сооружению, внутри
     которого стояла скамья подсудимых.
     - Совсем как кафедра проповедника, - сказал он и засмеялся своим лающим
смехом.
     По залу  пробежал  оживленный  шепоток,  как  будто  утрата  им  ореола
священника вызвала симпатию к  нему,  и  глаза  всех  остановились  на  этой
высокой, тощей фигуре и рыжей с проседью голове.
     Встав на свидетельское место, истец дал следующие показания:
     - Ваша честь, в прошлый вторник днем мне случилось самому ехать на моей
тележке через Троувер к тем домам, что повыше оврага; я вошел в  дом  миссис
Хани, прачки, а тележку оставил на улице, я так всегда делаю. Ну, я немножно
поболтал с ней, а когда вышел из дому, смотрю:  этот  джентльмен  отходит  и
идет впереди. Посмотрел я в тележку и думаю себе: "Странно! Здесь только две
булки... может, я по ошибке оставил две в доме?"  Захожу  к  миссис  Хани  и
говорю: "Не оставил ли я вам по рассеянности две штуки вместо одной?"  "Нет,
- говорит. - Только одну... вот она!" "Так вот, - говорю, - когда  я  шел  к
вам, у меня их было четыре, а сейчас только две.  Странно!"  "Может,  вы  по
дороге обронили одну?" - говорит она. "Нет, -  говорю,  -  я  посчитал  их".
"Странно, - говорит она, - может, собака  схватила?"  "Может,  -  говорю,  -
только единственный, кого я вижу на дороге, так это вон его". И я указал  на
этого джентльмена. "Ой! - говорит миссис Хани, - так  это  же  наш  пастор".
"Да, - говорю, - как мне не знать его, если он мне  должен  деньги  вот  уже
восемнадцать месяцев. Поеду-ка я вперед", - говорю. Так вот, еду я вперед  и
подъезжаю к этому джентльмену. Он поворачивает голову  и  смотрит  на  меня.
"Добрый день!" "Добрый день, сэр, - говорю я. -  Вы  не  видели  булки?"  Он
вытаскивает булку из кармана. "Поднял с земли, - говорит. - Видите, грязная.
Но годится для моих птичек! Ха-ха!" "Ага, - говорю, - вот  оно  что!  Теперь
понятно!" Я сохраняю спокойствие, а сам думаю: "Это немного легкомысленно  с
вашей стороны. Вы должны мне один фунт, восемь шиллингов и два пенса вот уже
почти два года; я больше не надеюсь получить  эти  деньги,  но,  видно,  вам
этого еще мало! Очень хорошо, - думаю  я,  -  посмотрим!  И  мне  наплевать,
пастор вы или нет!" Я обвиняю его в том, что он взял мой хлеб.
     Булочник замолчал и стал  вытирать  грязным  платком  лицо  и  огромные
рыжеватые усы. Неожиданно пастор подал голос со  скамьи  подсудимых:  "Кусок
грязного хлеба... покормить птиц. Ха-ха!"
     На  мгновение  воцарилась  мертвая  тишина.  Затем  булочник   медленно
произнес:
     - Но это еще не все. Я заявляю, что он сам ел этот хлеб.  У  меня  есть
два свидетеля.
     Председательствующий, проведя рукой по своему суровому,  настороженному
лицу, спросил:
     - Видели вы какие-нибудь следы грязи на булке?  Подумайте,  раньше  чем
ответить!
     Булочник уверенно ответил:
     - Ни пылинки.
     Заговорил  доктор  Беккет,  худощавый  мужчина  с  седой   бородкой   и
беспокойными глазами, видевшими много мучительно-тяжелого в жизни:
     - А ваша лошадь стояла на месте?
     - Она всегда стоит как вкопанная.
     - Ха-ха! - послышался смех пастора.
     А председатель сказал резко:
     - Так. Вы свободны. Вызывается следующий  свидетель...  Чарлз  Стоддер,
плотник. Пожалуйста, расскажите, что вам известно.
     Но прежде чем свидетель успел заговорить, пастор громко выкрикнул:
     - Отступник!
     - Тише, сэр.
     Однако по всему залу прокатился воинственный шепот присутствующих.
     Свидетель,  квадратный  человек  с  красным  лицом,  седыми   волосами,
бакенбардами и усами, с живыми темными глазами,  слезившимися  от  волнения,
заговорил быстро, тихим голосом:
     - Во вторник днем, ваша честь, примерно часа в четыре,  я  проходил  по
деревне и видел пастора у его калитки с булкой в руке.
     - Покажите нам, как он ее держал.
     Свидетель прижал к боку свою черную шляпу тульей наружу.
     - Булка была запачканная или чистая?
     Сладко улыбаясь маленькими глазками, свидетель ответил:
     - Я бы сказал, что чистая.
     - Ложь! Председательствующий строго произнес:
     - Не перебивайте, сэр. Свидетель, а вы  не  разглядели  другую  сторону
булки?
     Глазки свидетеля заморгали.
     - Не совсем.
     - Пастор разговаривал с вами?
     Свидетель улыбнулся.
     - Пастор никогда не остановил бы меня. Я ведь сборщик налогов.
     Смех пастора, похожий на  лай  несчастной,  бездомной  собаки,  подавил
нараставшее в зале веселье, и опять на мгновение наступила мертвая тишина.
     Тогда председательствующий спросил:
     - У вас есть какие-нибудь вопросы к нему?
     Пастор повернулся к свидетелю:
     - Зачем вы лжете?
     Свидетель прищурился и запальчиво крикнул:
     - А где вы видите ложь?
     - Вы сказали, что булка была чистая.
     - Она и была чистая, насколько я разглядел.
     - Ходили бы в церковь, тогда не стали бы лгать.
     - Думаю, что скорее найду истину в другом месте.
     Председательствующий постучал по столу.
     - Довольно, довольно! Вы свободны! Следующий свидетель... Эмили Бликер.
Кто вы такая? Кухарка в доме пастора? Очень хорошо. Что вам известно об этом
деле с булкой?
     Свидетельница, широколицая, кареглазая девушка, глупо ответила:
     - Ничего, сэр,
     - Ха-ха!
     - Тише! Вы видели булку?
     - Не-ет.
     - Тогда зачем же вы здесь?
     - Хозяин попросил у меня тогда тарелку и нож. И он и старая миссис  ели
ее за обедом. Я потом посмотрела на тарелку. На ней не было ни крошки.
     - Если вы так и не видели булки, то откуда вы знаете, что они ели ее?
     - Потому что больше ничего в доме не было. Пастор пролаял:
     - Совершенно верно.
     Председательствующий пристально посмотрел на него.
     - У вас есть к ней вопросы?
     Пастор кивнул.
     - Вам платят жалованье?
     - Не-ет, не платят.
     - А знаете, почему?
     - Не-ет!
     - Очень сожалею... Но у меня нет денег, чтобы платить вам. Вот и все.
     На этом закончились  показания  истца  и  его  свидетелей,  после  чего
объявили перерыв, во  время  которого  судья  стали  совещаться,  а  пастор,
разглядывая   присутствующих,   кивал   то   одному,   то   другому.   Затем
председательствующий обратился к пастору:
     - А у вас, сэр, свидетели есть?
     - Да. Мой звонарь. Он честный человек. Можете ему верить.
     Звонарь Сэмуэл Бевис встал на свидетельское  место.  Он  был  похож  на
стареющего Вакха с вечно дрожащими руками. Он дал следующие показания;
     - Когда я проходил мимо пастора во  вторник  днем,  он  позвал  меня  и
говорит: "Видишь?" - и показывает булку. "Немного грязного хлеба, - говорит,
- для моих птичек". А потом повернулся и пошел.
     - Вы видели, что булка была запачкана?
     - Да. Думаю, она была запачкана.
     - Что значит думаю? Вам это известно:
     - Да. Она была запачкана.
     - С какой стороны?
     - С какой стороны? Думаю, она была запачкана снизу.
     - Вы в этом уверены?
     - Да. Она была запачкана снизу, это точно.
     - Так. Вы свободны.  Ну,  сэр,  не  изложите  ли  вы  нам  теперь  свои
соображения по данному делу?
     Пастор, указав на истца и левую часть зала, отрывисто бросил:
     - Все они, эти прихожане, хотят  опорочить  меня.  Председатель  сказал
ледяным тоном:
     - Оставим это. Переходите к фактам, пожалуйста.
     - Извольте. Я вышел погулять... прошел мимо тележки булочника... увидел
в грязи булку... поднял ее... для своих птичек.
     - Каких птичек?
     - Сорока и два скворца. Свободно летают, я никогда не закрываю  клетку.
Они поели вволю.
     - Булочник обвиняет вас в том, что вы взяли хлеб из его тележки.
     - Ложь! Под тележкой в луже.
     - Вы слышали, как ваша кухарка сказала, что вы ели его? Это правда?
     - Да. Птички не смогли съесть все... А в доме  пусто...  мы  с  матерью
были голодны.
     - Голодны?
     - Денег нет. Нам туго приходится... очень! Часто голодаем. Ха-ха!
     И опять по залу пробежал непонятный ропот.  Трое  судей  уставились  на
ответчика. Затем почтенный Келмеди сказал:
     - Вы говорите, что нашли булку под тележкой. А вам не пришло  в  голову
положить ее на место? Вы могли догадаться, что она упала.  Иначе  откуда  ей
взяться на земле?
     Взгляд пастора, метавший огонь, казалось, погас.
     - С небес... Как  манна.  -  И,  обводя  глазами  зал,  он  добавил:  -
Голодному... избраннику божию... манна небесная! -  И,  откинув  голову,  он
засмеялся. Это был единственный звук среди гробовой тишины.
     Судьи начали тихо совещаться.  Пастор,  глядя  на  них  в  упор,  стоял
неподвижно. Люди в зале сидели,  как  на  театральном  представлении.  Затем
председательствующий объявил:
     - Иск отклоняется,
     - Благодарю вас.
     Отрывисто бросив эту  короткую  благодарность,  пастор  покинул  скамью
подсудимых и прошел через середину зала, провожаемый неотступными  взглядами
всех присутствующих.
     От здания мирового суда прихожане  направили  свои  стопы  по  грязному
проселку в Троувер, обсуждая результаты.  Победа  "церкви"  омрачалась  лишь
тем, что булочник лишился своей булки, ничего  не  получив  взамен.  А  ведь
булка  стоила  денег.  Прихожанам  церкви  было  обидно   чувствовать   себя
победителями и, однако,  быть  вынужденными  молчать.  Они  бросали  мрачные
взгляды на насмешливых противников.  И  чем  ближе  они  подходили  к  своей
деревне, тем большее раздражение испытывали против этих людей. Тогда звонаря
осенило  вдохновение.  Взяв  с  собой  трех  помощников,  он   поспешил   на
колокольню, и через несколько минут с нее уже низвергался  такой  веселый  и
буйный трезвон,  какого  никогда  еще  не  поднимали  ее  колокола.  Трезвон
разносился в неподвижном воздухе серого зимнего дня, долетая до самого моря.
     Какой-то приезжий, выйдя из гостиницы, услышал этот торжествующий  звон
и, увидев вокруг так много людей в черном, спросил своего кучера:
     - Что это, свадьба?
     - Нет, сэр, говорят, это в честь пастора, понимаете ли, его обвинили  в
воровстве, но вот сейчас оправдали.

     В следующий вторник изможденное лицо пастора появилось в  дверях  лавки
миссис Глойн; скрипучим, как пила, голосом он сказал:
     - Можете вы ссудить мне фунт масла? Скоро заплачу.
     Что еще мог он сделать? Даже избранникам божьим небо не всегда посылает
манну.


                                 CAFARD {*}

     Перевод Г. Злобина

     {* Хандра (франц.).}

     Солдат Жан Лиотар лежал ничком на берегу Дрома. Снега давно сошли, лето
было в разгаре; по одну сторону виднелись деревья и трава, по другую катился
обмелевший зеленоватый поток, а между ними легла  широкая  песчаная  полоса.
Палящее солнце выпарило в