азывая на Джека). Вы лучше его спросите, почему он взял...
     Роупер (перебивая, спокойно). Вашей милости еще нужен этот свидетель?
     Судья (с иронией). Нет, от него едва ли будет много толку.

 Джек оставляет свидетельскую ложу и, повесив голову, снова садится позади
                                   отца.

     Джонс. Вы спросите его, он-то почему взял у леди...

                   Лысый констебль дергает его за рукав.

     Лысый констебль. Шшш!
     Судья (выразительно).  Теперь  слушайте,  что  я  вам  скажу!  Меня  не
интересует, что он там взял или не взял... Почему вы  оказали  сопротивление
полицейским чинам при исполнении ими служебных обязанностей?
     Джонс.  Никакие  это  не  обязанности,  хватать  мою  жену,  порядочную
женщину, которая ничего не сделала.
     Судья. Ну, нам лучше знать. Почему вы ударили полисмена?
     Джонс. Всякий ударил бы его. Я и снова бы ему дал, разрази меня гром.
     Судья. Вашим поведением вы только себе вредите. До чего  бы  мы  дошли,
как вы думаете, если бы все вели себя подобным образом?
     Джонс (наклонившись вперед,  серьезно).  Ну,  а  она  как  же,  кто  ей
поможет, кто ей вернет ее доброе имя?
     Миссис Джонс. Ваша милость, дети - вот что его мучит, потому что,  само
собой, работу-то я потеряла. И мне  из-за  этого  скандала  пришлось  искать
другую комнату.
     Судья. Да, да, я знаю... Но если бы  он  не  совершил  этого  поступка,
никто бы не пострадал.
     Джонс (свирепо смотрит на Джека). Он похуже моего совершил.  И  я  хочу
знать, что ему за это будет.

                   Лысый констебль снова шикает на него.

     Роупер. Мистер Бартвик просит вам сообщить, ваша милость, что, принимая
во внимание бедность подсудимых, он не настаивает на обвинении  в  отношении
коробки. Может быть, вы, ваша милость, будете рассматривать  это  дело  лишь
как дело о нарушении общественного порядка?
     Джонс. Я не хочу, чтобы это замяли, я хочу, чтобы все было  справедливо
разобрано... У меня тоже есть права...
     Судья (постучав по столу). Вы  уже  сказали  все,  что  могли  сказать,
извольте сидеть спокойно.

     Наступает молчание. Судья, наклонившись, совещается с секретарем.

Да, думаю, женщину можно освободить. (Обращается более мягко к миссис Джонс,
которая  стоит  неподвижно,  вцепившись  руками  в  перила.)  Очень  для вас
печально, что этот человек вел себя таким образом. Последствия-то приходится
нести  вам,  а  не  ему. Вас два раза вызывали сюда... вы потеряли работу...
(Возмущенно  глядя  на  Джонса.)  Так  оно всегда и бывает. Вы свободны, и я
сожалею, что вообще пришлось вас сюда вызывать.
     Миссис Джонс (мягко). Благодарю вас,  ваша  милость.  (Покидает  скамью
подсудимых; ломая пальцы, смотрит на Джонса и останавливается.)
     Судья. Да, да, но я не могу  оставить  это  без  последствий.  Уходите,
будьте благоразумны, голубушка.

   Миссис Джонс отходит. Судья подпирает голову рукой, затем, подняв ее,
                            обращается к Джонсу.

Ну  вот  что я вам скажу. Хотите вы, чтобы дело это было покончено здесь или
чтобы оно было вынесено на суд присяжных?
     Джонс (угрюмо). Не надо мне никаких присяжных.
     Судья. Хорошо, тогда решим его  здесь.  (Помолчав.)  Вы  признали  себя
виновным в краже этой коробки...
     Джонс. Не в краже.
     Лысый констебль. Шшш!
     Судья. ...В оскорблении словом и действием полиции...
     Джонс. Каждый мужчина, если он мужчина...
     Судья.  Вы  и  здесь  вели  себя   самым   неподобающим   образом.   Вы
оправдываетесь тем, что вы украли  коробку  в  пьяном  виде.  Да  будет  вам
известно, что это не оправдание. Если вам  вздумалось  напиться  и  нарушить
закон, вы несете ответственность за последствия. И  разрешите  вам  сказать,
что такие люди, как вы, которые напиваются и дают выход своей злобе или  что
там еще в вас сидит, такие люди - угроза для общества.
     Джек (наклонившись к отцу). Па! Это точь-в-точь то же, что  ты  говорил
мне!
     Бартвик. Тсс!

 Пауза. Судья совещается с секретарем. Джонс в ожидании наклоняется вперед.

     Судья. Это ваш первый проступок,  поэтому  я  выношу  мягкий  приговор.
(Говорит  резко,  но  без  выражения.)  Один  месяц  исправительных   работ.
(Наклоняет голову и совещается с секретарем.)

         Лысый констебль вместе с другим констеблем выводит Джонса.

     Джонс (останавливается, выдернув руку, резко  оборачивается  назад).  И
это - правосудие?! А с ним как же? Он напился! Он взял  кошелек...  он  взял
кошелек, но... (Полисмены пытаются ему помешать, дальнейшие слова  доносятся
приглушенным криком.)... он  вышел  сухим  из  воды  -  денежки  выручили...
Правосудие!

     Дверь, в которую вводят заключенных, захлопывается  за  Джонсом.  Среди
плохо одетых людей слышны шепот и вздохи.

     Судья. Объявляется перерыв на завтрак. (Поднимается со своего места.)

Все  в  зале  суда  приходит  в  движение.  Роупер  встает  и говорит что-то
репортеру. Джек, задрав голову, с важным видом идет к выходу. За ним следует
                                  Бартвик.

     Миссис Джонс (поворачиваясь к нему, с робким жестом). О сэр!..

Бартвик  колеблется,  затем,  преодолев  минутную слабость, стыдливым жестом
выражает отказ и спешит выйти из зала суда. Миссис Джонс стоит и смотрит ему
                                   вслед.

                                   Конец.
1906 г.



   Джон Голсуорси
   Из сборника "Форсайты, Пендайсы и другие"


----------------------------------------------------------------------------
     Переводы с английского под редакцией М. Абкиной и В. Хинкиса.
     Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 13.
     Библиотека "Огонек".
     М., "Правда", 1962
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

ВОДА

     Перевод М. Беккер

I

     Немыслимый лабиринт улиц лондонского Сити был погружен в густой  желтый
туман;  струйки  его  протискивались  сквозь  закрытые   окна   и   штопором
ввинчивались в души людей. Однако Генри Керситер, размышляя о  необходимости
снять с мели корабль с  новыми  акциями  "Рангунского  Треста  Ирригационных
Сооружений", весь день упорно сопротивлялся воздействию тумана. Быть  может,
он находил поддержку в небе Бирмы, окрашенном в  розовые  тона  сиянием  его
неистребимого оптимизма. Времена сейчас хоть и скверные, но  деньги  он  так
или иначе найдет. Ведь от этого некоторым  образом  зависит  положение  всей
Британской империи или, точнее, если не Британской империи, то уж, во всяком
случае, положение Генри Керситера. Оба эти понятия безнадежно перепутались в
его голове - не потому, что он был отравлен слабым  раствором  идеализма,  а
просто  из-за  привычки  мыслить  категориями  промышленного  развития,  без
которого его  собственная  деятельность  стала  бы  вообще  ненужной.  Генри
Керситеру внушали отвращение субъекты, которые, задрав нос и  высоко  подняв
голову, смотрят на мир ясными голубыми  глазами  -  в  своем  оптимизме  они
лишились ощущения потребностей сегодняшнего дня, что, как он знал по  опыту,
было единственным реальным препятствием на пути ко всякому прогрессу, в  том
числе и к его собственному. Если у Генри Керситера  был  враг,  то  это  был
недостаток денег.
     Но хотя деньгам давно пора бы понять, что в конце  концов  их  так  или
иначе найдут, сердце просто разрывалось от того, насколько они близки и  все
же до смешного неуловимы. Казалось, деньгам доставляет  удовольствие  играть
не только сердцами, но даже самой  жизнью  тех,  кто  желал  лишь  одного  -
напоить  водою  почву  бизнеса,  способствовать   ровному   течению   потока
промышленности. С тех пор, как двадцать  пять  лет  назад  Генри  Керситеру,
адвокату без практики, предоставили место в правлении отцовского предприятия
по производству марганцовокислого калия, он  крепко  держался  за  Дирекцию,
корабли которой один за другим шли ко  дну  исключительно  из-за  недостатка
денег. Казалось, деньги ни за что не могут простить ему, что  он  так  часто
брал над ними верх, то  и  дело  доставал  их  буквально  со  дна  морского,
смотрел,  как  они  приносят  потрясающие  дивиденды,  а  потом   потихоньку
погружаются в пучину, после чего опять доставал их со дна и выходил  в  море
на новом корабле.
     Не то, чтобы "Рангунский Трест Ирригационных Сооружений" был совершенно
новым кораблем - он, в сущности, потихоньку шел ко дну еще с  войны;  однако
новые акции нужно было выпустить для того, чтобы законопатить  его  борта  и
еще раз снарядить его для похода в эмпиреи. Разумеется, в  подобных  случаях
всегда очень трудно составить проспект таким образом, чтобы найти деньги, не
скрывая печальной истины, что без денег "Рангунский Т. И. С."  нырнет  носом
вниз, увлекая за  собой  Генри  Керситера,  причем  на  сей  раз,  возможно,
навсегда.
     Гладкие  темные  волосы,  тонкий,  слегка  нависший  над  губами   нос,
задумчивые, черные, как смоль, глаза (мать его  была  урожденной  Фергюсон),
тщательно выбритый подбородок, щеки, казавшиеся румяными в желтом  свете,  -
такова была наружность человека, который молча, с  горечью  в  сердце  сидел
перед огромным листом бумаги.
     Никто не считает большой заслугой, если  человек  делает  свое  дело  и
высоко держит знамя. Когда  он  вспоминал,  сколько  людей,  не  пошевельнув
пальцем, чтобы достать денег, словно крысы, бежали с кораблей, на которых он
шел ко дну,  ему  казалось,  что  в  его  собственной  карьере  было  что-то
сакраментальное. Он никогда не испытывал недостатка в ненадежных  друзьях  и
фиктивных директорах - как только  приходилось  вступать  в  единоборство  с
бурей, они предоставляли это дело ему!
     Тщательно и неторопливо он  вывел  слова:  "Настоящий  скромный  выпуск
акций  -  всего  лишь  завершающий  штрих,  необходимый  для   того,   чтобы
окончательно утвердить наше тщательно продуманное  коммунальное  предприятие
на приносящей надежные дивиденды основе. Эти акции, выпущенные  на  льготных
условиях, дающие семь процентов годовых и обеспеченные  всею  собственностью
Треста,  представляют   собой   исключительно   выгодное   капиталовложение.
Директора Треста,  заранее  уверенные  в  успехе,  обращаются..."  Да,  черт
побери, если бы они и в самом деле обращались! Ему не удалось  заставить  их
подписать это - зловещее предзнаменование! На секунду он мысленно представил
себе провал этого обращения, - увидел "Рангунский Т. И.  С.",  беспорядочную
груду железного лома, бетона и бревен, под  безжалостным  синим  небом,  под
безжалостным тропическим ливнем, отмахнулся от этого видения, как от дурного
сна, добавил: "к публике" - и громко высморкался.
     - Уотнот, - сказал он секретарю, - проспект необходимо опубликовать  на
этой неделе. В будущий понедельник ожидаются два больших выпуска акций.
     - Да, сэр, я сегодня же отнесу его в типографию. Кг к  вы  думаете,  мы
получим деньги?
     - Мы должны получить их, Уотнот.
     - Да, сэр.
     Ему стало жаль маленького Уотнота с его пятьюстами фунтами в год - ведь
он женат и у него трое детей. И  все  же  они  получат  деньги,  они  должны
получить их, ибо сам он хоть и не женат, но ведь жить ему тоже  надо.  И  он
принялся  перечитывать  проспект,  чтобы  посмотреть,  нельзя   ли   усилить
впечатление,  не  греша  против  истины.  Перечитав,  он  понял,   что   это
невозможно; более того, один или два пункта довольно  дерзко  бросали  вызов
будущему. Но публика погружена в такую глубокую летаргию, что  всегда  нужно
живо обрисовать ей все возможности. В такое время, как сейчас, очень  трудно
выдоить что-нибудь из рынка. Он с тоской подумал об  этой  тонкой  синеватой
струйке и о своих собственных попытках увеличить ее, попытках,  которые  ему
часто приходилось  предпринимать  по  телефону  или  наведываясь  в  конторы
банкиров и других денежных мешков. Вручив Уотноту проспект, он набил  трубку
и откинулся на спинку кресла, на мгновение погрузившись в мечты о  том,  как
он удалится от дел, - когда ему надо было доставать деньги, эта  перспектива
неизменно  казалась  ему  весьма  заманчивой.  Каким  было  бы   облегчением
отказаться  от  должности  директора  и  заняться  резьбой  по  дереву   или
разведением кроликов, переложить свое бремя на других и наблюдать, как  они,
шатаясь, падают под его тяжестью!.. В том-то вся и беда! Он знал  по  опыту,
что если не сделаешь дело сам, его не сделает  никто,  и  потому  его  вечно
мучило желание со всем этим покончить. Втайне он этим даже,  гордился.  Если
бы он не был уверен, что он лучший из всех директоров, это значило  бы,  что
он напрасно прожил свою жизнь. А поскольку он именно и есть лучший  из  всех
директоров, ему остается только продолжать свою  деятельность!  Ах,  если  б
только не нужно было вечно добывать деньги! Он вздохнул  и  выпустил  облако
дыма. Доставать деньги - не для себя, а для  промышленности  -  в  этом  нет
ничего низменного, но как это утомительно! Да, а порою и просто  невозможно.
Однако на сей раз тут не должно быть ничего невозможного.  Ведь  "Рангунский
Т. И. С." -  последняя  жердочка,  отделяющая  его  от  бездны  банкротства.
Никогда! Скорее... Нет, что-нибудь непременно подвернется! Он подошел к окну
и вперил взгляд в туман. Позади  него  маленький  Уотнот  надевал  пальто  и
шляпу, чтобы отнести в типографию проспект. Керситер услышал, как он  закрыл
дверь. Лондон! Все 'от начала до конца создано  на  деньги,  которые  кто-то
доставал! Он смутился. Откуда, черт возьми, все они взялись? Мыслями его  на
минуту овладело ребяческое изумление, охватывающее порой  человека,  который
столько времени доставал деньги, что перестал понимать, откуда они  берутся.
Разумеется, деньги делают деньги! То есть их получают те, кто  вскапывает  и
пашет землю, ловит рыбу, разводит скот, сажает  деревья,  добывает  полезные
ископаемые и... э-э-э... тому подобное! А после уплаты  этим  далеким  людям
остаются лишние деньги -  в  результате  комбинаций  с  плодами  их  трудов;
очевидно, это и есть те деньги, которые он доставал,  чтобы  делать  из  них
деньги или... или наоборот.
     Стук в дверь заставил его снова сесть в кресло.
     - Войдите, - сказал он.
     - Мистер Генри Керситер? - спросил вошедший.
     - Да.
     - Меня зовут Джерард Дикон. Я от мистера Маркема Мэйса.
     - А! Садитесь, пожалуйста.
     Пока посетитель присаживался на краешек  стула,  Керситер  хладнокровно
изучал его внешность. На вид ему можно было дать лет сорок; синий костюм его
был какого-то колониального  оттенка,  в  пришивном  воротничке  темно-синей
рубашки  было  что-то  еще  более  колониальное;  красный  шелковый  галстук
подчеркивал  ровную   желтизну   лица,   серые   стальные   глаза   казались
воспаленными; над чувственным ртом топорщились  короткие,  с  проседью  усы;
борода не могла скрыть жесткие очертания энергичной нижней челюсти.
     - Итак? - произнес Керситер.
     - Из слов мистера Мэйса я заключил, что вы  могли  бы  заинтересоваться
созданием акционерного общества или, во всяком  случае,  достать  денег  для
осуществления одного проекта в Австралии.
     - Боюсь, что я слишком завален делами, - отвечал Керситер. - Почему  вы
не обратились непосредственно к Маркему Мэйсу?
     Слабая улыбка  появилась  на  лице,  выражение  которого  уже  начинало
беспокоить Керситера - посетитель вел себя так, словно в комнате кроме  него
никого не было.
     - Я так и сделал, но он слишком завален  делами.  -  Голос,  обличавший
человека образованного, звучал, однако,  невыразительно  и  слегка  гнусаво,
словно обладатель его не привык много разговаривать. -  Похоже  на  то,  что
достать деньги очень трудно.
     - Да, - подтвердил Керситер.
     - Очень жаль. Это нечто совершенно исключительное.
     Керситер слегка улыбнулся и только успел  подумать:  "Интересно,  когда
это было иначе", - как вдруг с удивлением заметил, что посетитель  встает  и
идет к дверям.  Он  еще  в  жизни  ничего  подобного  не  видел,  и  поэтому
проговорил несколько даже торопливо:
     - А нельзя ли узнать, что это такое?
     - Вода.
     - Действительно,  -  сказал  Керситер.  -  Вода  сделала  бы  Австралию
совершенно другой страной.
     Его поразило  впечатление,  которое  произвели  эти  слова.  Посетитель
вернулся к столу и, глядя прямо перед собой, произнес:
     - Вы здесь понятия не имеете, что такое вода. Вы открываете кран, и эта
благословенная жидкость начинает течь. Я раз десять чуть не погиб от жажды в
стране, где могло бы расти все, все на свете, сэр, но не растет ничего  -  и
только из-за отсутствия воды, которую я мог бы дать ей завтра,  если  б  мне
удалось достать денег. Там в пустыне  я  знаю  одну  долину,  которая  через
десять лет превратится в земной рай.  Под  словом  "долина"  я  подразумеваю
нечто вроде огромной впадины ниже уровня пустыни. А  вода  там  есть;  нужны
только деньги, чтобы вывести на поверхность подземную реку.
     - Подземную реку?
     - Вот именно.
     Керситер пристально посмотрел на посетителя, у которого уже  опять  был
такой вид, словно в комнате, кроме него, никого нет. Уж не мечтатель ли этот
субъект с воспаленными глазами? Кого он  терпеть  не  мог,  так  это  именно
мечтателей.
     - Даже если вы правы, это очень долгая история,  -  сказал  он.  -  Но,
простите мое любопытство, как вы обнаружили свою реку?
     Посетитель улыбнулся.
     - Это проще простого, -  отвечал  он.  -  Как  раз  в  том  месте,  где
углубление, о котором я говорю, переходит в собственно  пустыню,  я  однажды
наткнулся на расселину в песке. Примерно на глубине пятнадцати  футов  песок
превратился в камень, а расселина ушла вниз. У меня какой-то нюх на воду,  и
это не раз спасало мне жизнь. Я был совершенно уверен - как  в  том,  что  я
сейчас нахожусь  в  этой  комнате  ("В  самом  деле?"  -  почему-то  подумал
Керситер), - что там внизу есть вода. Ну вот, сэр, я вернулся в свой лагерь,
принес оттуда размеченную веревку с куском железа  на  конце  и  опустил  ее
вниз. Когда я вытравил 270 футов, натянутая веревка ослабла -  кусок  железа
коснулся дна расселины. Я вытащил веревку наверх - железо и футов двенадцать
веревки оказались мокрыми. Что там внизу -  источник,  подземное  озеро  или
река? Я убрал железо, привязал вместо него  кусок  дерева  и  снова  опустил
веревку вниз. Через 260 футов она с быстротой молнии стала скользить у  меня
между пальцев. Значит, это река! Я выставил еще 50 футов  веревки,  а  затем
вытащил ее наверх. Когда я положил ее на землю, мокрым оказался кусок длиной
в 60 футов: 10 футов за счет глубины и 50 - за счет течения. Я повторил опыт
снова, и снова, раз десять подряд, результат был тот же. Затем я дал веревке
свободно скользить у меня между пальцев. За десять секунд прошло 170  футов.
17 футов в секунду - это немного больше 12 миль в  час.  Подземная  река  от
десяти до двенадцати футов глубиной и с таким быстрым  течением!  Ширину  я,
конечно, определить не мог, но при такой  глубине  она  должна  быть  весьма
значительной. Вы только  подумайте,  какая  масса  воды  пропадает  зря  под
землей, которую достаточно чуть-чуть побрызгать, чтобы на  ней  выросло  все
что угодно. Это моя тайна,  сэр,  и  я  вернулся  домой,  чтобы  вывести  на
поверхность эту реку и превратить в райские кущи пустыню,  где  нет  ничего,
кроме песка и кустарника.
     Произнеся эти слова, посетитель вернулся, так сказать, в свою  пустыню.
Он сидел так тихо и казался таким далеким, что Керситер мог спокойно  кое  о
чем поразмыслить. Вполне возможно, что парень спятил, а может быть, и нет  -
ведь на его внешность определенно наложила  отпечаток  австралийская  степь,
своеобразная мощь ее бескрайних, таящих опасность просторов, ее  бесконечное
тоскливое одиночество. Керситер вспомнил своего двоюродного  брата,  который
провел м