рической  кнопке,  государство
вообще не могло  бы  добиться  никакой  работы.  Впрочем,  на  пенни  личных
впечатлений лучше трех лекций по десяти  шиллингов  за  билет,  так  что  вы
войдите, сэр, и убедитесь собственными глазами.
     Он толкнул дверь, и они вошли.
     В ангаре, простиравшемся вдаль, насколько хватал даже ангельский  глаз,
работали, соревнуясь друг с другом, языки и машины, так что озон  дрожал  от
громкого, неумолчного гула. Сонмы мужчин и женщин,  прислонившись  к  стенам
или к колоннам, поддерживающим высокую крышу, прилежно нажимали  кнопки.  От
приятного запаха разбухающей пищи у Ангела снова разыгрался аппетит.
     - Я еще думаю поужинать, - сказал он мечтательно.
     - Конечно, сэр, -  согласился  гид,  -  не  все  же  работать,  надо  и
повеселиться. Вам представится  случай  посмотреть  современные  развлечения
наших крупных промышленных центров. Но  какое  же  благо  эта  электрическая
энергия! - добавил он. - Посмотрите на этих птиц небесных, они не  сеют,  не
жнут...
     - Но Соломон во всей славе своей, - живо подхватил Ангел)- пари  держу,
не выглядел так, как они.
     - Да, беззаботный народец, - протянул гид. - Как  звонко  они  смеются!
Эта привычка сохранилась со времен Великой Заварухи, - тогда только смехом и
можно было спасаться.
     - Скажите, - осведомился Ангел, - довольны наконец англичане положением
в своей промышленности и вообще  своим  образом  жизни  в  этих  разросшихся
городах?
     - Довольны? О нет, сэр, конечно, нет! Но вы же их знаете. Им приходится
ждать каждого нового поворота событий, чтобы понять, с чем надо бороться;  а
поскольку великая  движущая  сила  "процветание  торговли"  всегда  немножко
перевешивает силы критики и реформ, каждый новый поворот событий увлекает их
немножко дальше по дороге к...
     - К черту! - воскликнул Ангел. - Я опять хочу есть. Пошли ужинать!

IV

     - Смех, - сказал Ангел Эфира, поднося рюмку к носу,  -  всегда  отличал
человека от всех других  животных,  кроме  собаки.  А  способность  смеяться
неизвестно чему отличает его даже от этого четвероногого.
     - Я бы пошел  дальше,  сэр,  -  подхватил  гид,  -  я  бы  сказал,  что
способность смеяться тому, от чего должно переворачиваться сердце,  отличает
англичанина от всех других разновидностей человека, кроме  негра.  Поглядите
вокруг себя!
     Он встал и, обхватив Ангела за талию, повел его фокстротными  па  между
столиками.
     - Видите? - И он указал на ужинающих круговым движением бороды.  -  Они
хохочут до упаду. Обычай фокстротировать в перерывах между едой  был  введен
американцами в прошлом, поколении в  начале  Великой  Заварухи,  когда  этой
немаловажной нации еще нечем было себя занять; но в нашей стране он все  еще
вызывает смех. Очень огорчительный обычай, - добавил  он,  отдуваясь,  когда
они вернулись к своему столику.  -  Мало  того,  что  он  не  дает  устрицам
спокойно улечься  в  желудке,  он  еще  мешает  отнестись  серьезно  к  роду
человеческому. Правда, это и вообще стало почти невозможно с  тех  пор,  как
мюзик-холл,  кинематограф  и  ресторан  слились   воедино.   Очень   удачная
берлинская выдумка, и какая прибыльная! Прошу вас, посмотрите минутку  -  но
не дольше - на левую эстраду.
     Ангел обратил взор к экрану, на  котором  показывали  фильм.  Некоторое
время он смотрел на него молча и наконец произнес:
     - Я не понимаю, зачем этот человек с укороченными усами  бьет  стольких
людей подряд мешком с мукой.
     - Чтобы вызвать веселье, сэр, - отвечал гид. - Посмотрите вокруг -  все
смеются.
     - Но это не смешно, - сказал Ангел.
     - Разумеется, нет. А теперь, будьте любезны, перенесите  свое  внимание
на другую эстраду, справа, но ненадолго. Что вы там видите?
     - Я вижу, что человек с очень красным носом осыпает тумаками человека с
очень белым носом.
     - Умора, да и только, правда?
     - Нет, - отвечал Ангел сухо. - И ничего другого  на  этих  эстрадах  не
показывают?
     - Ничего. Хотя, впрочем, нет. Показывают ревю.
     - Что такое ревю? - спросил Ангел.
     - Критика жизни, сэр, в  том  виде,  как  жизнь  представляется  людям,
опьяненным сразу несколькими наркотиками.
     - Вот это может быть забавно.
     - Так оно считается. Но я лично предпочитаю критиковать жизнь про себя,
особенно когда я пьян.
     - А опер и пьес теперь нет? - спросил Ангел, уткнувшись в рюмку.
     - В прежнем, полном смысле этого слова  -  нет.  Они  исчезли  к  концу
Великой Заварухи.
     - Какая же теперь есть пища для ума? - спросил Ангел, глотая  еще  одну
устрицу.
     - Если она и есть, сэр, то ее поглощают не на людях. Ибо  с  той  самой
поры люди прониклись убеждением, что только смех благоприятствует  коммерции
и отгоняет мысль о смерти. Вы, сэр, конечно, не помните, а я-то помню, какие
толпы валили в театры, мюзик-холлы и кинематографы в дни Великой Заварухи  и
какое веселье царило на Стрэнде и в дорогих ресторанах.  Я  часто  думаю,  -
добавил он глубокомысленно, - каких же  высот  цивилизации  мы  должны  были
достигнуть, чтобы уходить в Великую Неизвестность с шуткой на губах!
     - А англичане так и делали во время Великой Заварухи? - спросил Ангел.
     - Именно так, - ответил гид торжественно,
     - Стало быть, они замечательный  народ,  за  это  я  могу  простить  им
многое, что меня в них огорчает.
     - Да, сэр, хотя я, будучи сам англичанином, склонен порой отзываться об
англичанах неодобрительно, все же я убежден, что, летайте  вы  хоть  неделю,
все равно вам  не  найти  другого  народа,  наделенного  таким  своеобразным
благородством и такой непобедимой душой, - да позволено мне будет употребить
это слово, смысл  которого  вызывает  столько  споров.  Не  соблазнитесь  ли
разинькой? - добавил он уже веселее. - Эту породу  устриц  привозят  нам  из
Америки в отличной сохранности. По-моему, гадость ужасная.
     Ангел взял разиньку и долго ее заглатывал.
     - О господи! - произнес он наконец.
     - Вот именно. Но прошу вас, взгляните опять на правую  эстраду.  Сейчас
там идет ревю. Что вы видите?
     Ангел сложил колечками большие и указательные пальцы и, приложив  их  к
глазам, немного подался вперед.
     - Ай-ай-ай! - сказал  он.  -  Я  вижу  несколько  привлекательных  особ
женского пола, на которых очень мало надето, и они расхаживают  перед  двумя
мужчинами, словно бы и взрослыми, но в таких воротничках и курточках,  какие
носят мальчики лет восьми. Если  это  критика  жизни,  то  какой  именно  ее
стороны?
     - Неужели, сэр, - укоризненно отвечал гид, - вы по себе не  чувствуете,
как красноречиво это говорит нам о тайных страстях человечества?  Разве  это
не  поразительное  раскрытие  естественных  устремлений   мужской   половины
населения? Обратите внимание, как все здесь присутствующие,  не  исключая  и
вашей высокой особы, подались вперед, чтобы получше все разглядеть.
     Ангел поспешно выпрямился.
     - И правда, - сказал он, - я немного увлекся.  Но  это  не  та  критика
жизни, какая требуется в искусстве, а то и  я  и  все  остальные  сидели  бы
прямо, плотно сжав губы, а не пускали бы слюну.
     - И, однако, - отозвался гид, - это лучшее, что  мы  можем  предложить.
Все, что когда-то вызывало отрешенность, о которой вы упомянули, изгнано  со
сцены еще в дни Великой Заварухи, очень уж оно мешало коммерции.
     - Жаль! - сказал  Ангел,  незаметно  подвигаясь  на  краешек  стула.  -
Назначение искусства - возвышать Душу.
     - Совершенно очевидно, сэр, что вы утратили связь с современным  миром.
Назначение искусства, наконец-то полностью демократизированного,  -  сводить
все к одному уровню, теоретически - самому высокому,  практически  -  самому
низкому. Не  забывайте,  сэр,  что  англичане  всегда  считали  эстетические
устремления немужественными,  а  изящество  безнравственным;  если  к  этому
основному  принципу  добавить  принцип  потакания  вкусам  большинства,   вы
получите идеальные условия для постепенного, но неуклонного спада.
     - Значит, вкуса больше не существует? - спросил Ангел.
     - Он еще не полностью отмер, но задержался в общих кухнях и столовых  в
том виде, как его ввела туда Ассоциация Молодых Христиан  во  время  Великой
Заварухи. Пока есть аппетит, есть надежда; да и не так  уж  это  плохо,  что
вкус сейчас сосредоточился в желудке: ибо  разве  не  желудок  -  средоточие
человеческой  деятельности?   Кто   посмеет   утверждать,   что   на   столь
всеобъемлющем  фундаменте  не  будет  снова  возведено   прекрасное   здание
эстетизма? Вполне возможно, что  глаз,  привыкший  к  виду  изящных  блюд  и
соблазнительной кулинарии,  снова  потребует  архитектуры  Рена,  скульптуры
Родена, живописи... гм, чьей же? Да что там, сэр, еще до  Великой  Заварухи,
когда вы в последний раз были на Земле, мы  уже  приступили  к  тому,  чтобы
поставить искусство на более реальную базу, и начали  превращать  концертные
залы Лондона в отели. Мало кто в то время предвидел огромную важность  этого
начинания для будущего или понимал, что эстетический вкус  будет  снижен  до
уровня желудка, чтобы затем можно было поднять его снова до  уровня  головы,
руководствуясь истинно демократическими принципами.
     - А что будет, - спросил Ангел, проявляя на сей  раз  сверхчеловеческую
проницательность, - если вкус, напротив, пойдет дальше вниз и сорвется  даже
с нынешнего своего желудочного уровня? Если сгинуло все остальное, почему бы
не сгинуть и красоте кухни?
     - Эта мысль, - вздохнул гид, прижав руку к  сердцу,  -  и  меня  самого
часто повергает в уныние. Два брэнди  с  ликером,  -  бросил  он  вполголоса
официанту. - Но стойкое сердце противится отчаянию. А кроме того,  мы  видим
несомненные  признаки  эстетического  возрождения  в  рекламе.  Все  крупные
живописцы, поэты и писатели работают в этой области; движение  это  возникло
из пропаганды, которой потребовала Великая Заваруха. Вы-то не можете помнить
военную поэзию этого периода, патриотические фильмы, убийственные карикатуры
и другие замечательные достижения. И сейчас у  нас  есть  не  менее  крупные
таланты, хотя им, возможно, и недостает  фанатичной  целеустремленности  тех
бурных дней. Нет того пищевого продукта, корсета или воротничка, на  который
не работал бы какой-нибудь художник! Зубные щетки, щипцы для орехов, детские
ванночки - любое фабричное изделие теперь перелагают на музыку.  Такие  темы
считаются если не возвышенными, то всечеловеческими. Нет, сэр, я не предаюсь
отчаянию; горизонт кажется мне затянутым тучами лишь в тех случаях, когда  я
плохо пообедаю. Прислушайтесь - это включили "какофон"... Надо вам  сказать,
что вся музыка теперь отлично производится машинным способом: так  для  всех
много легче.
     Ангел поднял голову, и глаза его засияли,  словно  он  слушал  небесные
напевы.
     - Эта мелодия мне знакома, - сказал он.
     - Не сомневаюсь, сэр,  это  "Мессия",  только  в  ритме  рэгтайма.  Как
видите, мы не  теряем  времени  зря:  даже  удовольствия  сейчас  интенсивно
культивируются  по  линиям  наименьшего  сопротивления.  А  всему  виной  та
лихорадочная спешка, какую породила среди нас Великая Заваруха, когда  никто
не знал, будет ли жив завтра,  и  последующая"  необходимость  содействовать
росту промышленности. Но чтобы  ответить  на  вопрос,  действительно  ли  мы
получаем  удовольствие,  нужно,  пожалуй,  сперва  вдуматься  в   английский
характер.
     - Не желаю, - сказал Ангел.
     - И правильно, сэр, это сущая головоломка, многие уже свихнули  на  ней
мозги. Но не засиделись ли мы здесь? Исследованием высших сфер искусства  мы
можем заняться завтра.
     Косой луч из сверкающих глаз Ангела упал на даму, сидевшую за  соседним
столиком.
     - Да, лучше, пожалуй, уйдем, - вздохнул он.

V

     -  Итак,  сегодня  нам  предстоит  прогулка  по  цветникам   подлинного
искусства? - сказал Ангел Эфира.
     - Сколько их еще не  облетело  в  лето  от  рождества  Христова  тысяча
девятьсот сорок седьмое, - отвечал  гид,  останавливая  его  перед  какой-то
статуей. - Ибо с тех пор, как вы побывали у нас в  девятьсот  десятом  году,
когда движение инфантилистов и  конторционистов  только  начало  захватывать
Англию, конек, называемый искусством, развивался очень своеобразными путями.
     - Кого изображает эта статуя? - спросил Ангел.
     - Одного знаменитого специалиста по рекламе,  недавно  скончавшегося  в
преклонном  возрасте.  В  этом  талантливом  многоплановом  произведении  он
раскрыт во всех аспектах, известных искусству, религии, природе и населению.
От колен и вниз он явно посвящен природе и изображен так,  будто  влезает  в
ванну. От пояса до колен он посвящен религии - отметьте полное  исчезновение
всего человеческого. От шеи  до  пояса  он  посвящен  общественным  делам  -
обратите внимание на твидовый пиджак, цепочку от  часов  и  другие  признаки
трезвой практичности. Но венец человека - это  как-никак  голова,  и  голова
посвящена искусству. Потому-то и невозможно понять, что это голова. Отметьте
строгую пирам и дальность общего контура, маленькие настороженные  уши,  всю
ее водонепроницаемую  блочную  конструкцию.  Волосы,  как  видите,  охвачены
пламенем. Здесь присутствует элемент красоты - неопалимая купина.  Статуя  в
целом говорит об отвращении к естественным формам и  единой,  точке  зрения,
что характерно для всей  эстетики  двадцатого  века.  Это  подлинный  шедевр
инфантильного конторционизма. Творить столь же безответственно, как  дети  и
конторционисты, - каким ценным  оказалось  это  открытие  линии  наименьшего
сопротивления в искусстве! Между прочим, заметили ли вы прелестную деталь на
кисти левой руки?
     - Она как будто искалечена, - сказал Ангел, подходя ближе.
     - Вглядитесь повнимательнее, - сказал гид, -  и  вы  увидите,  что  она
держит роман великого русского мастера, притом вверх  ногами.  С  тех  самых
пор, как этот наивный мастер, который столь успешно слил воедино  детское  и
конторционистское  начало,  стал  известен  в  нашей  стране,  его  пытаются
перещеголять  в  литературе,  живописи,  скульптуре  и  музыке,  отказываясь
признать, что он был последним словом; и так может продолжаться  без  конца,
потому что обогнать его все равно невозможно. Рука статуи символизирует  все
это течение.
     - Каким образом?
     - А вот каким:  в  основе  его  лежит  сальто-мортале.  Вы  никогда  не
вдумывались в метод этого русского гиганта? Подготовьте ваших  персонажей  к
одной линии поведения, а потом заставьте их быстро сделать как раз обратное.
Именно так этот потрясающий писатель доказывал беспредельную  широту  своего
кругозора и знание глубин человеческой природы. Поскольку персонажи  его  ни
разу  не  изменяют  такому  порядку  на  протяжении  восьми  тысяч  страниц,
сложилось поверхностное мнение, будто он повторялся. Но что ж из этого? Зато
подумайте, какого блестящего несоответствия между характерами и действием он
этим  достиг,  какой  туманности  фактов,   какого   поистине   детского   и
мистического  смешения  всех  дотоле   известных   человеческих   ценностей!
Простите, сэр, если будет щекотно, но дальше я должен перейти  на  шепот.  -
Гид сложил пальцы трубкой и поднес к  уху  Ангела.  -  Писать  романы  может
только тот, кто исключительно плохо знает нормальную человеческую природу, а
великие романы - только тот, кто не знает ее вовсе.
     - Как так? - растерянно спросил Ангел.
     - Неожиданность, сэр, - вот на чем держатся все эффекты искусства, а  в
действительной  жизни  люди,  что  с  ними  ни  делай,  упорно  поступают  в
соответствии  со  своим  характером  и  темпераментом.   Эта   противная   и
неисправимая их черта причиняла бы много  горя  всем  писателям-мистикам  из
поколения в поколение, если б только они ее замечали. Но замечают ли они ее?
К счастью, нет. Эти  великие,  из  ряда  вон  выходящие  люди,  естественно,
вкладывают в свои книги то великое смятение и сумбур,  в  котором  пребывают
сами. Они рисуют  не  человеческую  природу,  а  природу  сверхчеловека  или
недочеловека - это как вам будет угодно. И кто скажет, что это плохо?
     - Только не я, -  отвечал  Ангел.  -  Ибо,  признаюсь,  я  очень  люблю
детективные романы. Но русские ведь не такие, как все, правда?
     - Правда-то правда, - сказал гид, - но с  тех  пор,  как  в  Англии  их
открыли, все персонажи наших крупных писателей наделены русской душой,  хоть
она и помещается в британском теле, и живут они в Корнуэлле или в
     Средних графствах, под шотландскими или английскими фамилиями.
     - Очень пикантно, - сказал Ангел, отворачиваясь от шедевра  скульптуры.
- А скажите, неодетых статуй больше не делают?
     - Если и делают, то  они  неузнаваемы.  Ибо  толпе,  не  подготовленной
воспитанием к отрешенному созерцанию, которое в известной мере было  принято
еще  даже  в  дни  Великой  Заварухи,  уже  небезопасно   показывать   такие
произведения искусства: люди, чего доброго, станут бросаться на них - либо с
целью объятий, либо с целью разрушения, смотря по темпераменту.
     - Значит, эллины умерли, - сказал Ангел.
     - Умерли и не воскреснут, сэр. Они смотрели на жизнь  как  на  источник
наслаждения - этого порока вы  у  англичанина  не  найдете.  Греки  жили  на
солнце, на свежем воздухе; им было неведомо  чувство  приличия,  порожденное
жизнью наших городов. Мы уже давно славимся своей  щепетильностью  во  всем,
что касается тела; и она не уменьшилась оттого, что теперь в  каждом  районе
созданы из молодежи комитеты надзора. Им-то теперь  и  принадлежит  решающее
слово в вопросах искусства,  и  их  цензура  не  пропустит  ничего,  что  не
годилось бы для семилетнего ребенка.
     - Какая заботливость, - сказал Ангел.
     -  Результаты  этим  достигаются  удивительные,   -   сказал   гид.   -
Удивительные! - повторил он мечтательно. - Вероятно,  в  этой  стране  тлеет
подспудно больше сексуальных желаний и болезней, чем в какой-либо другой.
     - Так это и было задумано? - спросил Ангел.
     - Нет, что вы, сэр!  Это  лишь  естественное  следствие  того,  что  на
поверхности все так поразительно чисто. Все теперь  не  снаружи,  а  внутри.
Природа исчезла бесследно. Процесс этот ускорила Великая  Заваруха.  Ведь  с
той поры у нас  почти  не  было  ни  досуга,  ни  денег  для  удовлетворения
каких-либо потребностей, кроме смеха; благодаря этому, да  еще  религиозному
фанатизму, поверхность нашего искусства  просто  ослепляет  другие  нации  -
такая она гладкая, без единого пятнышка, точно сделана из жести.
     Ангел вздернул бровь.
     - Я ожидал лучшего, - сказал он.
     - Только не подумайте, сэр, - продолжал  гид,  -  что  неодетое  совсем
вышло у  нас  из  обихода.  Его  допускают  сколько  угодно,  лишь  бы  было
вульгарно, как вы могли видеть на той эстраде, ибо  это  хорошая  коммерция;
запрет касается только опасной области  -  искусства,  оно  в  нашей  стране
всегда было никудышной коммерцией. Однако и в  жизни  неодетое  разрешается,
только если оно гротескно; единственное, что запрещено категорически, -  это
естественная красота. Смех, сэр, пусть самый грубый и вульгарный, - отличное
дезинфицирующее средство. Нужно, впрочем, отдать должное нашим  литераторам:
они частично устояли  против  спроса  на  хохот.  Одна  литературная  школа,
зародившаяся как раз перед Великой Заварухой, до  того  усовершенствовалась,
что сейчас есть целые книги в сотни страниц, в которых никто  не  поймет  ни
единой фразы -  никто,  кроме  посвященных;  это  позволяет  им  не  бояться
комитетов  надзора  и  прочих  филистеров.  У  нас  есть  писатели,  которые
умудряются, проповедовать, что для полного  выражения  собственной  Личности
нужно  жить  в  безвоздушном  пространстве,  что  чистота  познается   через
утонченные пороки, мужество - через трусость  и  доброта  -  через  прусский
образ действий. В  большинстве  это  люди  молодые.  Есть  у  нас  и  другие